Война и антивойна - Тоффлер Элвин - Страница 58

Одним из признаков этого процесса является растущая политическая роль СМИ, нигде так не проявившая себя, как на выборах 1992 года в Америке, когда одна телевизионная сеть, Си — эн- эн, сыграла решающую роль в поражении президента Джорджа Буша. Всего за год до того та же Си — эн — эн, освещая войну в Заливе, подняла популярность Буша до заоблачных высот.

Через семь месяцев республиканец Буш проиграл борьбу за перевыборы. Победил демократ Билл Клинтон — но набрал меньше голосов, чем его однопартиец Майкл Дукакис, проигравший выборы 1988 года. А победил он потому, что третий кандидат, Росс Перо, отобрал голоса у кандидатов обеих партий, а внутрипартийная война, которую вел республиканец Пэт Бьюке — нен, ослабила позиции Буша.

Перо, политик — миллиардер, был виртуально создан Си — эн — эн. Он начал свою кампанию перед ее телекамерами, а потом еще чаще появлялся на ее каналах. Бьюкенен перед своей политической кампанией был фактически соведущим передачи Си — эн — эн «Перекрестный огонь». Ни в одной предыдущей политической кампании в США СМИ, тем более один канал, не играли столь решающей роли.

Но новые СМИ не только меняют исход выборов. Наведя камеры сперва на один кризис, потом на другой, они почти сутками подряд определяют общественный интерес и заставляют политиков заниматься постоянным потоком кризисов и горячих вопросов. Сегодня — аборты. Завтра — коррупция. Потом налоги. Потом сексуальные домогательства… дефицит бюджета… расовое насилие… борьба с катастрофами… преступность… В результате политическая жизнь ускоряется — и правительства вынуждены принимать все более поспешные решения по все более сложным вопросам. Они становятся жертвами будущих потрясений.

Но это только пристрелочный огонь в борьбе СМИ за политическую власть. Почти вся кампания Клинтона — Буша — Перо шла в дебатах — ранней и до сих пор примитивной форме взаимодействия со СМИ. С тех пор появились ток — шоу на радио, сразу откликающиеся на предложения правительства, встречи, скандалы, постоянно выражающие — а иногда даже организующие — политические расколы. Ток — жокеи могут завалить Вашингтон письмами, гневными звонками, а вскоре — не приходится сомневаться — и делегациями.

Но, как уже говорилось, это только прелюдия. Телевизоры будущего упростят и усилят интерактивность, уменьшив силу односторонней связи, на которую полагались политики и правительства с момента появления массмедиа на заре промышленной революции. Сегодняшние медленные конгрессы, парламенты и суды — порождения Первой волны. Сегодняшние гигантские министерства и правительственно — чиновничьи ведомства — порождения Второй волны. Завтрашние СМИ — от кабельного телевидения и спутников прямого вещания до компьютерных сетей — порождения Третьей волны. Люди, которые ими заправляют, готовы бросить вызов политической элите — и тем преобразить политическую борьбу.

В любой современной демократии исход постоянной политической войны до сих пор решался на весах политиков и чиновничества. Эта подковерная борьба за власть часто важнее открытой битвы между левыми и правыми партиями. За редкими исключениями она и есть истинная политическая борьба — от Парижа и Бонна до Вашингтона и Токио. Но когда вырастет политическое влияние СМИ, бывшая двусторонняя битва станет трехсторонней борьбой за власть, стравливающей друг с другом парламентариев и чиновников, а теперь и СМИ в быстро меняющихся комбинациях.

А тем временем ураганы религиозного прозелитизма, политической пропаганды и поп- культуры, врывающиеся в каждую страну из‑за границ по спутниковым каналам и другим передовым системам связи, еще сильнее подорвут значение ее политиков и бюрократов. Транснациональные электронные сети с именами вроде ПисНет, ГласНет, ГринНет или Алтернекс уже связали политических активистов девяноста двух стран от Танзании и Таиланда до США и Уругвая. Свои сети есть у неонацистов. В завтрашних «СМИшных» политических системах существенно сложнее будет добиться консенсуса сверху.

В этой политической борьбе между избранными политиками, назначенными чиновниками и журналистами, которых никто не выбирал и не назначал, военные руководители окажутся в двойной петле. Сам демократический принцип гражданского контроля над военными окажется в опасности. Поскольку военные угрозы и кризисы могут материализоваться быстрее, чем удастся организовать консенсус, армия может оказаться парализованной, когда надо будет действовать. Или, соответственно, вступить в войну, не имея демократической поддержки.

В любом случае политическая perestroika обещает в точности обратное стабильности, которая в определении «зоны миры» рассматривается как данность.

И хуже того, окажутся устарелыми старые средства дипломатии — вместе с ООН и многими другими международными организациями.

Много было глупостей написано насчет новой и более сильной ООН. Если только она коренным образом не изменится, что пока даже не обсуждается, то ее роль в событиях будущего будет куда меньше, а не больше.

Дело в том, что ООН осталась тем, чем и была с самого начала — клубом национальных государств. Но ход мировых событий в грядущие годы будет во многом определяться ненациональными силами, такими как международный бизнес, транснациональными движениями, подобными «Гринпису», религиозными движениями, например, исламом, растущими панэтничес — кими движениями, цель которых — перекроить границы по линиям этнического раздела, например, панславизм, или движения в Турции, желающие объединить турков и тюркоговорящих в новую Оттоманскую империю от Кипра в Средиземном море до Киргизстана у китайской границы.

Международные организации, не способные учесть, кооптировать, ослабить или уничтожить новые ненациональные источники власти, потеряют свое значение.

И требует коррекции последний утешительный миф, встроенный в понятие зоны мира, — миф о мирной взаимозависимости.

Геоэкономисты и другие могут возразить, что вероятность военного конфликта меньше, когда страны сильнее зависят друг от друга в торговле или финансах. Вот посмотрите, говорят они, старые враги Англия и Германия сегодня живут в мире. При этом упускается из виду, что Англия и Германия воевали друг с другом в 1914 году — каждая со своим крупнейшим торговым партнером. И в учебниках истории полно таких примеров.

Еще важнее и еще даже реже замечается факт, что хотя взаимозависимость может укрепить связь между странами, она также делает мир куда более сложным. Взаимозависимость означает, что страна А не может предпринять действий, не вызвав реакции и последствий в странах В, С, D, и так далее. Некоторые решения, принятые в «Джапаниз Дайет» сильнее скажутся на рабочих американских автозаводов или на инвесторах в недвижимость, чем решения американского Конгресса, — и наоборот. Переход Америки на волоконную оптику может сбить цены на медь в Чили и вызвать политическую нестабильность в Замбии, доходы правительства которой зависят от экспорта меди. Правила охраны окружающей среды в Бразилии могут изменить цены на древесину и повлиять на жизнь лесорубов Малайзии, что может изменить политические взаимоотношения между центральным правительством и султанами, правящими в своих регионах.

Чем сильнее взаимозависимость, тем больше стран в нее втянуто и тем сильнее и разнообразнее последствия. Уже сейчас взаимоотношения так перепутаны и сложны, что почти невозможно даже самому гениальному политику или эксперту учесть все последствия первого или второго порядка от своих решений.

Говоря другими словами, если не считать самых непосредственных последствий, наши «приниматели решений» уже не понимают, что делают. В свою очередь, их невежество перед лицом такой неимоверной сложности ослабляет связь между целью и действием и увеличивает неопределенность. Возрастает роль случайности. Взлетает риск непредвиденных последствий. Множатся просчеты.