Последнее правило - Пиколт Джоди Линн - Страница 59

• Предыдущая
• 59/124
• Следующая

Бэзил усмехается.

— Я читал статью в «Эсквайре», что женщины считают нас сексуальнее пожарных…

— Не все женщины, — замечает Марси.

— И тем не менее, — продолжаю я, не обращая на них внимания, — он возвращается на место происшествия и решает замести следы. Дело в том, что он хитер: он хочет повесить это дело на Марка Макгуайра. Следовательно, он думает: «Если бы это сделал Марк, как бы он заметал следы?» Представил бы все как похищение. Поэтому он надевает ботинки Марка Макгуайра и оставляет на улице следы, а потом режет противомоскитную сетку. Ставит на место диски и стулья, убирает почту. Но ему также известно, что Марк довольно проницателен, поэтому Хант решает немного запутать следствие. Он печатает записку для почтальона, собирает в рюкзак вещи жертвы и забирает его с собой. И записка, и исчезнувший рюкзак должны свидетельствовать о том, что Джесс покинула дом добровольно.

— Я что-то не очень понимаю, — говорит Марси.

— Джейкоб Хант «подправляет» место происшествия таким образом, чтобы все выглядело так, будто преступление совершил кто-то другой, — человек, пытавшийся скрыть следы своего преступления. Черт возьми, гениально! — вздыхаю я.

— Значит, вы думаете, это любовная ссора? — спрашивает Бэзил.

Я качаю головой.

— Не знаю.

Пока.

Марси пожимает плечами.

— Плохо, что преступники никогда не хотят сознаваться.

— К счастью, жертвы не молчат, — возражаю я.

Руки Уэйна Нуссбаума по локоть в грудной клетке трупа из Суонтона, когда я, натянув маску и бахилы, вхожу в прозекторскую.

— Больше не могу ждать, — говорю я. Последние сорок пять минут я сидел в кабинете Уэйна.

— Он тоже, — отвечает патологоанатом, и я замечаю вокруг шеи трупа странгуляционную борозду. — Послушай, я же не мог предположить, что убийство-самоубийство выбьет меня из графика.

Он держит на ладони блестящий красный орган, и в глазах его скачут бесики.

— Ну же, детектив, поимейте сердце.

Я остаюсь серьезным.

— Таким штучкам вас учили в цирковом училище?

— Да. Этот номер идет сразу после метания пирога.

Он поворачивается к лаборанту-препаратору — молодой женщине, которая ассистирует ему во время вскрытия. Ее зовут Лайла, и однажды она попыталась за мной приударить, пригласив на вечеринку в Южный Берлингтон. Там, вместо того чтобы чувствовать себя польщенным, я ощутил себя стариком.

— Лайла, — говорит патологоанатом, — дай мне пятнадцать минут.

Он стаскивает перчатки, халат и бахилы. Мы выходим из стерильной операционной и направляемся по коридору в его кабинет. Он перебирает на столе папки с делами, пока я не замечаю на одной из них имя Джесс Огилви.

— Не знаю, что я еще могу добавить. Я все предельно четко указал в своем заключении, — заявил Уэйн, присаживаясь за стол. — Причиной смерти явилась субдуральная гематома, вызванная базилярной (у основания головного мозга) трещиной черепа. Он так сильно ее ударил, что вмял твердую оболочку черепа ей в мозг, — это и вызвало смерть.

Это было мне известно. Но умерла Джесс Огилви не поэтому. Она погибла, потому что сказала нечто, взбесившее Джейкоба Ханта. Или, наоборот, отказалась что-то ему говорить. Например: «Я испытываю к тебе те же чувства».

Довольно легко представить, что мальчик, влюбленный в свою наставницу и отвергнутый ею, мог накинуться на обидчицу.

Уэйн проглядывает свое заключение.

— Царапины на спине — следы перетаскивания по земле — получены уже после смерти. По всей видимости, тело передвигали. Однако на теле имеются синяки, полученные еще при жизни. На лице. И несколько на предплечье и шее.

— Следы спермы?

Уэйн отрицательно качает головой.

— Никаких.

— Мог он надеть презерватив?

— Маловероятно, — заявляет судмедэксперт. — Не обнаружено лобковых волос или иных вещественных доказательств, свидетельствующих об изнасиловании.

— Однако белье надето наизнанку.

— Да, но это лишь доказывает, что преступник не разбирается в белье. А не то, что он насильник.

— А синяки? — интересуюсь я. — Можно сказать, когда они появились?

— Приблизительно за день до смерти, — отвечает Уэйн. — Не существует достоверной методики, позволяющей определить по цвету или иммуногистохимическим анализом, как давно появился синяк. Ведь проходят они у людей по-разному. И хотя, глядя на два синяка, я могу сказать, что один получен на неделю раньше другого, но нельзя, глядя на них, сказать, что один получен в девять вечера, а второй в полдень.

— Значит, теоретически существует вероятность того, что следы удушения на шее — и синяки на предплечьях — могли быть получены за несколько минут до смерти?

— Или часов. — Уэйн бросает папку на кучу других на письменном столе. — Он мог ей угрожать, а потом пришел и забил до смерти.

— Или это могли быть два разных человека, в разное время.

Мы встречаемся взглядами.

— Тогда у Джессики Огилви был самый паршивый день в жизни, — заметил патологоанатом. — Думаю, можно привлечь ее жениха за нанесение телесных повреждений. Хотя зачем лишние сложности, если твой преступник уже признался, что передвигал тело?

— Да, знаю. — Я просто не понимаю, почему это настолько меня беспокоит. — Можно вопрос?

— Разумеется.

— Почему ты бросил профессию клоуна?

— Стало не смешно. Дети кричали мне в лицо, блевали на колени праздничным тортом… — Уэйн пожимает плечами. — Теперь мои клиенты намного более предсказуемые.

— Не сомневаюсь.

Патологоанатом долго смотрит на меня.

— Знаешь, каким у меня был самый сложный случай? Дорожно-транспортное происшествие. Женщина ехала на джипе по автостраде, ее ребенок выпал из автомобильного кресла, получил тяжелую спинномозговую травму и умер. В морг привезли целое кресло. Мне пришлось усаживать в него труп ребенка и показывать, что мать неправильно пристегнула малыша, именно поэтому он и выпал. — Уэйн встает. — Иногда приходится напоминать себе, что занимаешься этим ради несчастных жертв.

Я киваю. Интересно, почему в этот момент я думаю не о Джесс Огилви, а о Джейкобе Ханте?

Мальчик, открывший мне дверь у Хантов, является полной противоположностью своему брату, но как только я показываю свой значок, кровь отливает у него от лица.

— Я детектив Метсон, — представляюсь я. — Мама дома?

— Я… я воспользуюсь Пятой поправкой, — заявляет подросток.

— Отлично! — говорю я. — Но я задал вопрос не для того, чтобы «прощупать».

— Кто там? — слышу я, и тут в поле моего зрения появляется Эмма Хант. Узнав меня, она прищуривается. — Пришли нас проверить? Что ж, я дома, с сыновьями, как и велел суд. Тео, закрой дверь. А вы, — заявляет она, — свяжитесь с нашим адвокатом!

Я едва успеваю подставить ногу, прежде чем дверь захлопнется.

— У меня ордер на обыск.

Я достаю бумагу, которая дает мне право обыскать комнату Джейкоба и изъять все, что может пригодиться в качестве улик.

Она берет у меня из рук документ, внимательно изучает, потом распахивает дверь и, не говоря ни слова, поворачивается ко мне спиной. Я следую за ней в дом и останавливаюсь, когда в кухне она снимает телефонную трубку и звонит своему сосунку-адвокату.

— Да, он сейчас рядом, — говорит она, прикрыв трубку рукой. — Он показал мне ордер. — Минуту спустя она вешает трубку. — По всей видимости, у меня нет выбора.

— Я бы и сам мог вам об этом сказать, — весело говорю я, но она отворачивается и идет наверх.

Я стараюсь от нее не отставать. Она открывает дверь.

— Джейкоб, дорогой…

Я остаюсь в коридоре, пока она воркует с сыном. До меня долетают слова «необходимо» и «законно», потом она выходит в коридор вместе с Джейкобом.

Я в недоумении. Все лицо у подростка синее, на голове повязка.

— Здравствуй, Джейкоб, — говорю я. — Как дела?

— А как вы думаете? — бросает Эмма.

Хелен Шарп сообщила мне, что Джейкоба отпустили на поруки матери до рассмотрения вопроса о его дееспособности. Она сказала, что, по всей видимости, Джейкоб не может перенести пребывание в тюрьме. Тогда мы посмеялись: а кому в тюрьме хорошо?

• Предыдущая
• 59/124
• Следующая