Чернильная кровь - Функе Корнелия - Страница 68
- Предыдущая
- 68/123
- Следующая
«Господи, неужели я все это написал? — удивился Фенолио. — Видимо, да».
— Все это я уже слышал. Что еще?
Козимо скрестил руки на груди и снова зашагал взад-вперед. Он был и правда красив, как ангел. «Надо было сделать его немного менее красивым, — подумал Фенолио. — А то у него прямо какой-то ненастоящий вид».
— Что еще? — Он наморщил лоб. — Змееглав всегда боялся смерти, но с возрастом это перешло у него в настоящую одержимость. Говорят, будто ночи он проводит на коленях, плача, бранясь и трясясь от страха, что за ним придут Белые Женщины. Он моется по нескольку раз в день, опасаясь заразы и болезни, и рассылает в дальние страны гонцов с полными ларцами серебра, чтобы они отыскали ему средство от старости. Кроме того, он женится на все более молодых женщинах в надежде, что у него наконец родится сын.
Козимо остановился.
— Да-да! — тихо сказал он. — Все это мне рассказывали. Но ведь есть истории и похуже. Когда вы дойдете до них? Или мне вам рассказать?
Не успел Фенолио вымолвить слова, как принц продолжил за него:
— Говорят, Змееглав посылает ночами Огненного Лиса в мои владения, чтобы тот запугивал моих крестьян. Говорят, он считает своей всю Непроходимую Чащу, грабит моих купцов, когда они бросают якорь в его гавани, вымогает у них плату за свои мосты и дороги и платит разбойникам, делающим мои дороги небезопасными. Говорят, деревья для своих кораблей он рубит в моей части леса, а его шпионы шныряют в моем замке и по улицам Омбры. Говорят, он даже моему сыну платил за то, чтобы тот докладывал ему обо всем, что мой отец обсуждал в этом зале со своими советниками. И наконец… — Козимо сделал эффектную паузу. — Меня заверили, что гонец, предупредивший поджигателей о моем наступлении, был послан моим тестем. Говорят, чтобы отпраздновать мою смерть, он приказал подать на обед перепелов с посеребренными перьями и послал моему отцу в утешение письмо на пергаменте, так искусно пропитанном ядом, что каждая буква была смертельна, как укус змеи. Вы все еще спрашиваете, почему я не желаю его принимать?
«Пергамент, пропитанный ядом? Господи, кто же додумался до такого? Во всяком случае, не я», — решил Фенолио.
— Дар речи покинул вас, поэт? — спросил Козимо. — Поверьте, и со мной случилось то же, когда я слушал обо всех этих ужасах. Как же говорить с таким соседом? А что вы скажете о слухе, будто Змееглав велел отравить мать моей жены за то, что ей слишком нравилось пение одного шпильмана? Что вы скажете о том, что он послал на подмогу Огненному Лису своих латников, чтобы я ни при каких обстоятельствах не вернулся из похода на крепость поджигателей? Мой тесть пытался устранить меня, поэт! Я забыл целый год моей жизни, а все, что случилось до того, помню так расплывчато, словно это было не со мной. Они говорят, что я был мертв. Они говорят, что меня забрали к себе Белые Женщины. Они спрашивают: «Где ты был, Козимо?» А я не знаю ответа! Зато я знаю теперь, кто желал моей смерти и виноват в том, что я чувствую себя пустым, как выпотрошенная рыба, и младше, чем мой собственный сын. Скажите, какого наказания заслуживает мой тесть за столь неслыханные преступления против меня и других?
Фенолио молча смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. «Кто он? — стучал вопрос у него в голове. — Ради всего святого, Фенолио, ты знаешь, на кого он похож, но кто он?»
— Скажите вы сами, — хрипло выговорил он наконец.
И Козимо снова улыбнулся ему своей ангельской улыбкой.
— Есть лишь одно достойное наказание, поэт! — сказал он. — Я пойду войной на моего тестя и буду воевать, пока Дворец Ночи не будет стерт с лица земли и имя его забыто.
Фенолио стоял в полутемном зале и слышал шум собственной крови, бьющей в виски. «Война? Я, наверное, ослышался! — думал он. — О войне я ничего не писал». Но внутренний голос тихо напомнил ему: «Великая эпоха! Ты ведь написал там что-то о великой эпохе?»
— Он имеет наглость приезжать в мой замок со свитой из головорезов, которые участвовали еще в поджогах Каприкорна! Он сделал своим герольдом Огненного Лиса, против которого я ходил в поход, и прислал Свистуна охранять моего сына! Подумайте, какое бесстыдство! Может быть, мой отец допускал подобное издевательство, но со мной это не пройдет! Я покажу ему, что теперь на трон сел правитель, который умеет не только рыдать или обжираться.
Лицо Козимо покрылось легким румянцем. В гневе он был еще прекраснее.
«Война! Думай, Фенолио. Соображай. Война! Разве ты этого хотел?» — Он чувствовал, как дрожат его старые колени.
А Козимо почти любовно погладил рукоять меча и медленно вытащил его из ножен.
— Только затем смерть и отпустила меня, поэт, — сказал он, рассекая воздух длинным узким клинком, — чтобы я установил в этом мире справедливость и столкнул с престола этого дьявола. За это стоит бороться, правда? За это стоит даже умереть.
Как он прекрасен сейчас, с обнаженным мечом в руках! И разве он не прав? Может быть, война и в самом деле единственный способ усмирить Змееглава.
— Вы должны помочь мне в этом, Чернильный Шелкопряд. Вас ведь так называют, я слышал. Мне нравится это имя!
Козимо грациозным движением вставил меч обратно в ножны. Туллио, который все еще сидел у его ног на ведущих к трону ступенях, вздрогнул от скрежета остро заточенного металла.
— Вы напишете для меня призывы к моим подданным! Вы объясните им, что наше дело правое, вселите в их сердца энтузиазм и ненависть к врагу. Комедианты нам тоже пригодятся, а вы их друг. Напишите для них пламенные песни, поэт! Песни, зовущие к борьбе! Вы будете ковать слова, а я прикажу ковать мечи, много мечей!
Он был похож на гневного ангела, которому не хватало лишь крыльев, и Фенолио впервые в жизни испытал что-то вроде нежности к своему чернильному созданию. «Я дам ему крылья, — решил он. — Да. С помощью слов».
— Ваше величество! — На этот раз Фенолио согнул шею в поклоне без всякого внутреннего сопротивления, и на какое-то чудное мгновение ему показалось, что он написал себе сына, которого у него никогда не было. «Ну вот, ты становишься сентиментальным на старости лет! — укорил он себя, но от этих слов необычная размягченность в сердце не исчезла. — Мне нужно ехать с ним! Да, я отправлюсь вместе с Козимо в поход против Змееглава, хоть я и старик». Фенолио, герой в им же созданном мире, поэт и воин. Такая роль ему, пожалуй, подойдет. Как будто он написал ее специально для себя.
Козимо снова улыбнулся. Фенолио готов был ручаться головой, что более прекрасной улыбки нет ни у кого ни в том, ни в этом мире.
Туллио, видимо, тоже поддался чарам Козимо, несмотря на страх, который поселил в его сердце Змееглав. Он с восхищением смотрел на своего вновь обретенного хозяина. Но маленькие ручки были сложены на коленях, как будто все еще держали птицу с пробитой грудкой.
— Я уже слышу эти слова! — сказал Козимо, возвращаясь к трону. — Знаете, моя жена любит записанные слова. Слова, налипшие на бумагу или пергамент, как дохлые мухи. И мой отец тоже их любил. Но я хочу слышать слова, а не читать их! Помните об этом, когда будете отбирать самые подходящие, спрашивайте себя, как они будут звучать. Липкими от страсти, темными от печали, сладкими от любви должны они быть! Напишите слова, в которых будет трепетать наш праведный гнев перед злодействами Змееглава, и вскоре этот гнев передастся всем сердцам. Вы напишете обвинение, пламенное обвинение, и глашатаи будут читать его на каждой рыночной площади, а комедианты разнесут повсюду: «Берегись, Змееглав!» Этот клич должен быть слышен и на его стороне Чащи. «Твои преступные дни сочтены!» И вскоре каждый крестьянин добровольно пойдет сражаться под моими знаменами, стар и млад стекутся сюда, в мой замок, на написанный вами призыв! Я слышал, что Змееглав любит порой сжигать в печах своего дворца книги, содержание которых ему не угодно. Но как он сожжет слова, которые у всех на устах?
«Он может сжечь человека, который эти слова произносит, — подумал Фенолио. — Или того, кто их написал». Тревожная мысль несколько остудила жаркое биение его сердца. Козимо словно услыхал его мысли.
- Предыдущая
- 68/123
- Следующая
