Цветы из бури - Кинсейл Лаура - Страница 12

• Предыдущая
• 12/104
• Следующая

Но он ничего не делал и не говорил. Вдруг ему стало страшно двигаться, он боялся испугать ее, боялся, что она уйдет. Она стала для него бесценным сокровищем, драгоценным бриллиантом. Сознательным усилием он расслабился, разжал кулаки, опустил скованные руки вниз на кровать. Он посмотрел ей в глаза и сделал короткий, выразительный кивок.

— Синусовая функция, — сказала она с усилием (ему послышалось «новая фусия»). — Да?

«Да, — подумал он. — Да». Он подумал, что мог бы сказать «Да». Но не получилось. Тогда он снова кивнул.

— Новая, — повторила она, — новая фусия.

Новая фусия. Си и новая фусия. Снова вертелось в его голове. Сифон, синов, фуси, что-то смешалось, два диска, колеса вертятся.

— Новая фусия, — сказала она снова, встала возле него на колени и протянула бумагу.

Он смотрел на символы. Он знал, что здесь изображено. Он понимал их значение.

Синусовая функция. Конечно.

Синусовая функция. Он вздрогнул. Свет свечи задрожал. По ее лицу забегали тени. Ресницы… прекрасная мисс…

Она улыбалась. Это было как утро. У него легко стало на сердце. Он понял, что любит. Изнемогает от нежности.

— Сину… совая… функция, — сказала его возлюбленная. Ребенок, не ребенок, глупышка, не ребенок повторяет.

— Секант, — сказал он. — Косекант.

— Нет. Синус.

— Тангенс. Котангенс. Угол.

— Понятно. Математика. Тригонометрия. Параллельная аксиома, параллельные прямые, перпендикулярные прямые. Боже, геометрия — это просто. Почему он не мог вспомнить такие простые вещи?

Он очень старался. Он напряг руки, закованные в цепи.

— Ах… — Это было так больно. Он знал это. Не получается. — Ах, она. Каз-мад.

Он любил ее. Ему не хотелось, чтобы она уходила и оставляла его здесь одного.

Она вопросительно подняла голову.

— Кто?

Его пальцы бережно погладили ее руку. Он смотрел ей в глаза, пытаясь говорить. Каждое слово давалось с болью:

— Имя! Она?

Она улыбнулась снова:

— Мэдди.

Ну да, так оно и есть. Мэдди. Мэдди-девочка.

— Мм… — вот и все, что получилось, и он в отчаянии сжал зубы.

— Мэдди, — сказала она.

Он кивнул. Он боялся, что этого недостаточно. Может быть, она не знает, что он понимает ее.

— Синус, да. — Он повторил это успешно. — Косинус. Тангенс. — Его пальцы ласкали ее руку. Он хотел сказать: «не уходи», а получилось: — Не… не… не…

Она вздохнула и стала вставать. Он понял, что она уходит, и отчаянно затряс головой: «Нет. Оставайся, не уходи. Подожди еще, не сейчас!»

Но вместо этого получилось:

— Не… не… не… не…

— Тисысы. Киде. (Тихо, слышишь, кто-то идет), — сказала она и приложила палец к губам.

Он смотрел на нее. Он о чем-то думал. Этот жест. Но не понимал, что. Какой-то шум исчез вдали. Дом наполнен какими-то зверями.

Ее рука легла ему на плечо. Он поднял голову, прижав щеку к ее руке. Побудь со мной, Мэдди. Не уходи. Но получилось:

— Не… Мннн… Не!..

Он застонал, отворачиваясь от нее.

Она положила ему на лицо свои холодные пальцы. Убрала волосы с его лба. Он закрыл глаза. Он лежал спокойно.

— Сёбушо, — прошептала она. — Сёбушо.

Сёбушо. Сёбутрошо. «Все будет хорошо».

Он не сразу понял. Это выплыло откуда-то из его подсознания. Интуиция.

Но что-то произошло. Что-то, что надо беречь. Она встала, забрала свечу и бумагу. Она сказала, что все будет хорошо, и он почти понял ее.

Мэдди поджала губы, аккуратно вкладывая брошюру о Блайтдейле в письмо, адресованное леди Скал. Кузен Эдвардс описал, какое благотворное лечение ожидает его сестру, если она приедет в Блайтдейл. Стоимость лечения шесть гиней в неделю. Он приглашал леди Скал приехать и посмотреть. В брошюре изображался чудесный домик, сад с гуляющими людьми, озеро и черные лебеди.

Правда, ничего не говорилось о металлических звуках, которые раздаются на всю гостиную и будят всех каждое утро, о сердитых нотациях кузена Эдвардса за то, что Мэдди отослала Ларкина прочь и тайно посещала герцога Жерво.

Мэдди подшивала письма к историям болезни. Кузен Эдвардс читал письма, адресованные ему. Он диктовал ей письмо, а ее пальцы слегка дрожали. Раздавались металлические звуки. Вам. Тангенс. Вам. Минус. Вам. Игрек. Вам. Икс. Вам. Маона. Вам. Маона. Вам. Она. Она. Она. Звуки отчаяния.

В этот вечер она не думала о нем, как о больном человеке. Эдвардс сказал правду. Не надо было беспокоить Жерво. Не надо было видеться с ним. Все в доме возбуждены. Другие пациенты нервничают. Мэдди слышала, как кузен Эдвардс дал указания Ларкину объяснить мистеру Кристиану, что его поместят в отдельную специальную комнату, если к полудню он не успокоится.

Мэдди уже знала, что такое отдельная специальная комната. Она представляла собой важную часть моральной терапии, практикуемой в Блайтдейле. Оказывалось влияние на поведение пациентов с использованием их чувства собственного достоинства.

Кузен Эдвардс дал Мэдди книгу мистера Тьюка «Описание ухода» о знаменитом квакерском сумасшедшем доме в Йорке, где впервые вошло в практику гуманное и моральное лечение больных.

Брошюра о Блайтдейле отражала опыт, накопленный кузеном Эдвардсом за восемь лет работы. Согласно его методике, с больными нужно разговаривать, пока они не научатся понимать обращенные к ним слова. С ними нужно общаться вежливо, по-доброму, но обязательно убедить, что условия их содержания зависят исключительно от самоконтроля. Если пациенты вели себя не так, как следует, их наказывали, то есть изолировали.

В полдвенадцатого, когда кузен Эдвардс пошел навестить жену, повсюду в коридорах слышали металлический звук и дикий животный крик. Мэдди понимала, что она отчасти виновата в его наказании, и поэтому, желая как-то поправить ошибку, она попросила служанку показать ей, где находится комната изоляции. Они подошли к лестнице в подвал.

— Третья дверь справа, мисс. Сразу за новой ванной комнатой.

Спускаясь по лестнице, Мэдди обратила внимание, что с каждым поворотом становится тише и тише. Там было холодно, очень чисто, но темно. Третья дверь справа вела в маленькую комнату без окон с деревянным полом и скамьей, прикрепленной к одной из стен.

Не так уж здесь было ужасно, как она себе представляла. Обычная комната. Чистая, сухая, прохладная. На скамейке Библия. В обстановке этой маленькой комнаты Мэдди вдруг увидела истинного квакера в кузене Эдвардсе, хотя ей казалось, что он так далек от всего этого.

Комната как бы располагала к восприятию спокойного голоса. Неяркий, спокойный свет. Стоя в центре комнаты, она подумала, что Жерво будет здесь хорошо.

Ее стала беспокоить тишина. Она провела значительную часть своей жизни в молчаливых Собраниях и никогда не чувствовала неудобств. Она слышала, ждала, верила, что действительно можно ощутить внутренний свет.

Сейчас она думала о герцоге. Неистовство в его лице. Ломаные звуки. Это все, что издает его голос.

Прошлой ночью она не могла спать. Она лежала без сна. Точно так же, как тогда, когда умерла ее мать. Она старалась понять и принять то, что было неприемлемо.

Молчание, тишина. Теплая тишина дома и семьи, где слова не нужны. Наполненная принцами и цветами тишина опустевшего сада.

Он не говорил ничего… Ни единого слова. Записи, методически заносившиеся в книгу кузеном Эдвардсом, повторяли изо дня в день одно и то же: необщителен, свиреп, необуздан…

Кузен Эдвардс назвал это деменцией. Слабоумие, моральное нездоровье. Человек опускается до животного уровня.

Мэдди посмотрела на Библию, но не смогла дотронуться до нее. Она привыкла думать о заповедях, как о полезном и необходимом в жизни слове, но никогда не воспринимала их более чем руководство Богом над ее действиями, в ее сердце. Находясь в пустой, абсолютно тихой комнате, она почувствовала, как прозрение, истина приходят к ней. Она поняла, в чем состоит ее миссия.

Человек, находившийся наверху, пытавшийся сокрушить свою клетку, звал ЕЕ. Для него эта комната будет не духовным местом, а тюрьмой. Наказанием. Угрозой наказания. Он не понимает тишину. Не знает тишину так, как знает она.

• Предыдущая
• 12/104
• Следующая