Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/51
• Следующая

Первым опомнился Ах-Чамаль. Почему-то размахивая руками, он врезался в гущу сражавшихся и попытался вырвать копье у высокого плечистого воина. Все дальнейшее, показавшееся Хун-Ахау дурным сном, произошло в одно мгновение. Воин, оставив копье, ткнул обсидиановым ножом в грудь отца; руки его разжались, и воин, перехватив копье, нанес ему второй удар в голову. Ах-Чамаль упал, тело его судорожно дернулось один раз, другой, затем он вытянулся и затих. Надвинувшаяся снова толпа с ревом прошлась по его телу, и оно скрылось под ногами сражающихся.

Хун-Ахау забыл все: приказание отца и страх, владевший за минуту до этого всем его существом. С диким воплем он бросился вперед, одержимый только одним желанием: кусать, терзать, убивать! Его молодые цепкие руки с такой силой ухватили за горло первого попавшегося ему врага, что у того все поплыло перед глазами и он бессильно выпустил из рук занесенный над чьей-то головой каменный топор. Хун-Ахау выхватил оружие и оставил ошеломленного воина. Размахнувшись, Хун-Ахау обрушил топор на шею оказавшегося к нему спиной высокого воина – как ему казалось, убийцы отца. Но эта вторая победа была последней. Юноша, еще ни разу не бывший в бою, не знал, как важно, нападая, одновременно думать и о своей обороне. Видя, как падает покрытый кровью его противник, он издал радостный вопль, но вдруг что-то гибкое схватило его горло и с силой сдавило. Хун-Ахау раскрыл рот, пытаясь вздохнуть, выронил топор, поднял руки к горлу, напрасно пытаясь разорвать веревочную петлю; все кругом поплыло, и перед глазами бешено завертелись разноцветные круги. Он потерял сознание.

Согнувшись под тяжестью груза, Хун-Ахау с трудом шагал по узкой тропинке. Солнце немилосердно жгло ему голову, едкий пот заливал глаза, но не было возможности даже вытереть лицо.

Час тому назад вражеский отряд покинул разграбленное селение. Все, что можно было унести: запасы зерна и бобов, кувшины с напитками, ткани, дорогие вещи из дома и кладовых батаба, связки оружия – было нагружено на спины пленных, в большинстве молодых людей. Что сталось со стариками, женщинами и детьми, Хун-Ахау не знал; на повороте дороги он только увидел, что и дома, и поля, покрытые подсохшим ишимом, горят, подожженные врагами.

В юноше все окаменело. Он с трудом понимал происходящее вокруг, ему казалось, что он видит плохой сон, посланный демонами; вот-вот он проснется – и все это кончится. Вихрь страшных событий, ворвавшийся в его жизнь, еще не стал для него реальностью. Долгие годы его родное селение наслаждалось мирной жизнью, и Хун-Ахау не помнил ни одного вражеского набега. Может быть, этим и объяснялась беспечность батаба, стоившая ему жизни.

Длинная цепочка тяжело нагруженных людей шагала молча, лишь изредка то здесь, то там раздавался тяжелый вздох; зато победители веселились вовсю. Впереди пленных шла основная часть отряда с предводителем; сзади – около трех десятков воинов, самых опытных и пожилых. По бокам каравана шли часовые с копьями и бичами в руках, чтобы вовремя подхлестнуть нерадивого и предотвратить побег. Все они весело перекликались друг с другом и обменивались впечатлениями: набег был удачен, потерь почти нет, а добыча богатая; жаль только, что по недоразумению был убит батаб: за него можно было получить хороший выкуп или принести его в жертву.

Хун-Ахау молился. Сперва он хотел призвать на помощь бога их селения, но вспомнил, что храм сожжен. Тогда юноша обратился к солнечноглазому Ицамне[16], владыке небес, к повелителю лесов Йум-Каашу[17], к могучему владыке гроз и ветра Хуракану[18]. Он просил их, чтобы все случившееся оказалось злым сном, чтобы он сейчас проснулся и оказался дома, среди близких, или на кукурузном поле вместе с отцом. Снова и снова повторял он все заклинания, какие помнил, перемешивая их с жаркими мольбами и пышными восхвалениями силы и могущества божества. Губы его беззвучно шептали: «Вы можете все свершить, о владыки! Так сделайте же, что просит вас ваш раб! Отец и я будем отдавать жрецу весь урожай, каждый день перед вами будет чаша с теплой птичьей кровью! Сделайте же это, боги! Да будет так!»

Движение отряда все ускорялось – очевидно, предводитель хотел побыстрее уйти от опасного соседства Ололтуна. Все чаще и чаще раздавались удары бича и ругань конвоиров, все чаще и труднее бились сердца носильщиков.

Через два часа пути, когда тропинка вывела на большую дорогу, отряд неожиданно остановился. Впереди послышались радостные восклицания: к нападавшим присоединился второй отряд, разгромивший соседнее селение. Приведенные им пленные и взятые в плен в селении Цолчене были согнаны вместе, и колонна, увеличившись почти вдвое, двинулась дальше. На этот раз они шли по дороге, и идти стало немного легче. Но Хун-Ахау, по-прежнему погруженный в мольбы, даже не заметил этого.

После еще трех часов пути, извиваясь, словно гигантская змея, колонна свернула с дороги и углубилась в лес. Здесь был дан приказ остановиться и сделать привал. Весь груз был сложен вместе, и около него стали часовые. Предводитель отряда и самые знатные воины устроились несколько поодаль. Пленных расположили в середине огромного кольца из отдыхавших воинов так, что пройти мимо них незамеченным оказалось невозможно. Но большинство захваченных были настолько подавлены несчастьем и разбиты усталостью, что, едва лишь освободившись от ноши, они бросились на землю и лежали без движения. Только несколько человек беспокойно бродили среди лежавших, разыскивая родственников или хотя бы знакомых.

Около Хун-Ахау остановилась какая-то фигура, и знакомый голос произнес:

– А! Индюшонок из Ололтуна! Как ты сюда попал?

Юноша приподнялся на локте, удивленно посмотрел на говорящего. Перед ним стоял его недавний противник, воин Шбаламке. Правая рука его, очевидно, поврежденная, висела плетью, но голос его был спокоен, и он даже чуть-чуть улыбался.

Что-то теплое шевельнулось в груди Хун-Ахау. Никакой злобы к Шбаламке он уже не чувствовал. Ссора в Ололтуне, так огорчившая и заботившая его несколько дней тому назад, казалась ему теперь чуть ли не приятным событием. Ведь она была до того…

– На наше поселение напали и разграбили его, а меня захватили, – сказал Хун-Ахау. О судьбе отца он умолчал, потому что все еще надеялся, что его просьбы тронут богов.

Шбаламке присел около него на корточки, на мгновение зажмурился от боли в руке.

– А я возвращался из Тукульха в Ололтун, и они схватили меня на дороге. Одного я успел уложить, но потом мне сильно повредили руку. – Он понизил голос и продолжал многозначительно: – Как только об этом нападении узнают в Ололтуне, вдогонку будет послан большой отряд, и нас отобьют. Я уверен, что еще до захода солнца мы будем дома!

Хун-Ахау не отвечал. Новая надежда, вспыхнувшая в нем после слов молодого воина, заставила его вспомнить и другое: а что он найдет дома, если их освободит отряд из Ололтуна? Живы ли мать и младшие брат и сестра, уцелел ли от пожара их дом, чем они будут питаться? И глубокая тоска об отце, о родных нахлынула на него. Неужели он никогда их больше не увидит? Отец поручил ему заботиться о матери, а как он выполняет приказание? Может быть, не нужно было бросаться в гущу сражения? Зачем, зачем он не послушался отца!

Шбаламке увидел по лицу юноши, что тот что-то не договаривает, что думает он о чем-то более горьком, чем плен. Воин встал и на прощание сказал:

– Помни, что я здесь и всегда помогу тебе, если смогу! А о нашей ссоре забудь, мы оба были неправы!

Хун-Ахау благодарно кивнул ему; он по-прежнему еще не мог произнести ни слова. Проводив взглядом медленно удалявшегося Шбаламке, он уткнулся лицом в землю, чтобы не видеть довольных и веселых лиц вражеских воинов. Родной, бесконечно знакомый запах земли немного успокоил юношу.

• Предыдущая
• 6/51
• Следующая