Девочка-тайна - Нестерина Елена Вячеславовна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/31
• Следующая

Которая…

Кстати, где она?

И снова, не сговариваясь, Саша и Оля подумали об одном и том же. Где? Так и блуждает во мгле? И, как не хотелось парочке размыкать объятия, Сашка взял Олю за руку, и они осторожно, стараясь не сходить с широкой центральной дорожки, двинулись по кладбищу. Хорошо, что трава на каменистой почве росла скудно, да и выгорела за лето, а ветра унесли иссушенные былинки в степь. Дорожка и в сумерках была видна, оставалась ровной, так что вряд ли можно было бы упасть, запутавшись в траве, и получить разрыв сердца (как случалось с гуляющими в темноте по кладбищу людьми – если верить страшным историям). Оля и Сашка шли осторожно, но решительно.

Гликерию они обнаружили в дальнем конце погоста, она стояла на обрыве. Кладбищенская ограда тут совершенно развалилась и сыпалась вниз по склону. И процесс этот явно продолжался – каменистая почва тут и там отваливалась пластами. Обхватив руками плечи, Гликерия смотрела вдаль. Там – далеко, не видное сейчас из-за наползающей темноты, находилось море, внизу простиралась степь и виднелись еле различимые развалины брошенного хутора.

Оля и Сашка молча подошли к Гликерии. Но это она стояла на кирпичном пеньке – остатках столба ограды. А Оля… Оля, кажется, наступила на чью-то поплывшую вниз могилу… Во всяком случае, ей показалось, что сухая белая кость мелькнула у неё под ногами. А из осыпающегося бугра – совершенно точно! – торчал угол развалившегося гроба…

Инстинктивно отшатнувшись, Оля взмахнула руками и, ища опоры, схватилась за Гликерию. Обе девочки чуть не полетели вниз – Сашка их вовремя подхватил.

– Я вас замучила, – извиняясь, проговорила Гликерия. – Всё, уезжаем, поздно уже. Просто здесь так здорово… Как на окраине миров. Холодно, одиноко, бесприютно. И жить сразу хочется так яростно!.. Но пойдёмте, пойдёмте.

Даже в темноте она, видимо, заметила ужас в глазах Оли.

– Не бойся, – просто и тепло сказала Гликерия, – кого тут бояться? Покойников? На кладбище, как и везде, надо бояться только живых. Пойдёмте скорее, надо ехать.

И она зашагала вперёд, как заметила Оля, старательно не наступая на могилы, даже едва заметные.

Парк пришлось перенести на следующий раз. А сейчас решено было ехать по домам.

Снова был скутер, снова ледяной ветер в лицо, тряска по ухабам и рытвинам. Один раз они даже завалились на повороте – Гликерия, которая снова села за руль, не справилась с управлением. Водитель, кстати, она была посредственный, но смелый.

А остановив скутер у подъезда Оли и снова благодаря за спасённую жизнь, Гликерия добавила:

– Вы простите, если я вас загрузила. Я сегодня испугалась. Уже потом, как увидела, чтоименно там в спортзале на меня падало, и как поняла, что это всё могло меня прибить. Что вот она была – смерть. Когда она подходит совсем близко, что-то в голове сбивается… Но мы славно погуляли. Жизнь такая призрачная. А сейчас я её снова полюбила.

Оля вздохнула с облегчением, когда Гликерия уехала – потому что переживала: ведь в прошлый раз новенькая довезла её до совершенно другого жилья в другом районе. И сейчас ничего не спросила – не удивилась, поверила. Или забыла, куда подвозила в прошлый раз… Странная какая девушка всё-таки, странная.

– Настоящий гот никогда не признается, что он гот. Вот такое у них правило, – сообщил Оле Сашка, глубокомысленно подняв палец.

И тоже умчался – после долгого поцелуя, за которым не должно следовать ни прощальных речей, ни объятий, шагнул в темноту и растворился. И Оля побежала в подъезд. Такого потрясающего, такого мощного по ощущениям и невероятного по событиям дня в её жизни не было ни разу. Оля всегда знала, что ей будет везти в любви – но чтобы так!..

За прогул уроков Марина Сергеевна влепила в дневники Сашки и Оли по замечанию. И Гликерии тоже. А рядом пометила: «Прошу родителей явиться в школу для объяснения». Гликерия покладисто кивнула, убрала дневник в рюкзак. И на следующий день подошла к Марине Сергеевне. Протянув ей дневник, она пояснила:

– К сожалению, моя мама не сможет в ближайшее время посетить школу. Но она вот здесь… Она вам здесь написала. Вы прочтите…

Марина Сергеевна открыла дневник. И под своим замечанием, сделанным красной ручкой, увидела несколько строк.

«Уважаемая Марина Сергеевна, пожалуйста, извините, но я не могу выбрать время для визита к Вам. См. продолжение в записке…»

– Вот записку тут ещё мама передала, – добавила Гликерия, протягивая сложенный пополам листок бумаги Марине Сергеевне, которая на своём, физическо-ученическом языке вполне могла бы сказать, что от удивления её просто «закоротило».

Всё тем же крупным уверенным почерком мама Гликерии извинялась и обещала посетить школу – например, в рамках ближайшего родительского собрания. Посетить непременно. Не-пре-мен-но! И всё обсудить. А пока – спасибо и до свидания. Плюс благодарность за бдительность.

В конце стояли эргономичная подпись, фамилия, имя, отчество и вчерашнее число…

Вот это да! Мамаша покрывает дочку.

Марина Сергеевна нахмурилась и, изо всех сил стараясь держать себя в руках, произнесла:

– Назови мне, пожалуйста, номер своего домашнего телефона. Я поговорю с твоей мамой.

В ответ Гликерия пожала плечами и заявила:

– Но у нас дома нет телефона.

– Тогда мо… – начала Марина Сергеевна и осеклась. Потому что прекрасно знала: если родители не оставляли сами учителям номера своих мобильных телефонов, требовать у них подобную информацию было запрещено – вмешательство в частную жизнь.

– А мобильный она даёт только тем, кому сама захочет, – пояснила Гликерия и, вытащив из сумки коммуникатор, набрала номер. – Но я могу вас соединить. Хотите поговорить?

Да, эти люди умели за себя постоять. Марина Сергеевна чувствовала себя дурой – неотёсанной провинциальной дурой, которую сейчас снова поставили на место. Её унизили – высокомерной запиской как будто щёлкнули по носу, а не допустив в число счастливчиков, которым позволено звонить недосягаемой маме по телефону, просто размазали по паркету. Конечно, у Марины Сергеевны мелькнула мысль, что всё это она сама себе накручивает – из ставшего привычным самоуничижения. Но мысль быстро растворилась – в потоке тоже ставшего привычным раздражения.

– Нет, не хочу, поговорим на собрании, – всё же найдя в себе силы, сумела проговорить Марина Сергеевна. И даже махнула рукой, точно избавляясь от назойливой мухи. Она не имела права сдаваться.

Гликерия коротко кивнула и, по своему обыкновению, видя, что учительница больше не продолжает с ней диалога, развернулась и ушла.

Да, Гликерию не интересовали страдания молодой учительницы. Наверняка она о них даже не подозревала. А интересовали её степь и гряда полустёртых курганов, морской берег, скалы с причудливо выбитыми в них пещерками – то заливаемыми водой, то пустыми и гулкими. Там она и проводила время, Соколова Оля с верным Сашкой сопровождали её.

Они карабкались по осыпающимся каменным глыбам, добираясь до намеченных Гликерией вершин – и, стоя там, на доминирующей высоте, смотрели то на раскинувшийся пёстрым платком город, то на степь, то в туманную морскую даль.

У Гликерии оказалось ещё одно замечательное свойство – она умела быть рядом и отсутствовать одновременно. Оля была счастлива своей любовью – и ни она, ни Сашка не чувствовали, что с ними третий лишний. Всё необыкновенное и величественное, опасное, прекрасное, что находила Гликерия в их краях, как казалось Оле, наполняло их души ещё большей любовью: поднимались ли они на открытый всем ветрам древний курган, пробирались ли по заброшенной каменоломне, обнаруженной во время скитаний по скалистому берегу, жгли ли костёр в живописных развалинах. Поцелуй после бешеной гонки на мотороллерах по степи был не менее восхитительным, чем тёмным вечером под восходящей луной.

И музыка – прекрасная музыка, которую любила Гликерия и которую она в большом количестве охотно перекачала своим друзьям, сопровождала их. Оля слушала её дома, удивляя родителей непривычными звуками, доносящимися из комнаты. А Сашка так вообще с плеером не расставался. То, что под эту музыку создавала теперь Оля на занятиях в художественной школе (хоть преподаватели и заставляли вытаскивать наушники из ушей), получалось необычным – более утончённым, тревожным, немного мрачным – но с ощущением пусть смутной и призрачной, но всегда светлой надежды. То ли на чудо, то ли на что-то иное, чему не сразу подберёшь объяснение. Педагоги хвалили Олю – и удивлялись. Живопись и особенно графика девочки приобретали собственный стиль – а это для ученицы выпускного класса было очень и очень неплохо. Несколько раз даже речь заходила о продолжении образования: будет ли Оля поступать учиться по специальности? Если да – то по какому направлению и куда? Оля не могла пока разобраться в себе. Она работала – и она была влюблена.

• Предыдущая
• 17/31
• Следующая