Леопард - Несбё Ю - Страница 13

• Предыдущая
• 13/133
• Следующая

Харри встал и обошел его полукругом, чтобы подобраться сбоку. Приставив револьвер к виску незнакомца, он засунул левую руку в карман его пиджака. Прежде чем наткнуться на бумажник и вытащить его, пальцы ощутили холод револьверной стали.

Харри отступил на три шага.

— Let's see… mister Jussi Kolkka. — Харри поднес кредитку «Америкэн экспресс» к свету. — Finnish? [31]Финн? Тогда, может, ты норвежский понимаешь?

И снова не получил ответа.

— Ты бывший полицейский, да? Когда я видел тебя в зале прилета в Гардермуене, я подумал, ты из наркоотдела. Откуда ты узнал, что я прилетел именно этим рейсом, Юсси? Ничего, что я с тобой так запросто — Юсси? По-моему, это более естественно — обращаться на «ты» и по имени к парню, который стоит перед тобой, вывесив член наружу.

В ответ послышалось харканье, и вылетевший плевок, вращаясь в воздухе, угодил Харри в грудь.

Харри скосил глаза вниз на свою майку. Черный от жевательного табака плевок перечеркнул на ней букву О, так что на майке теперь было написано «Snow Patrol».

— Норвежский, значит, понимаешь, — констатировал Харри. — Ну и на кого ты работаешь, Юсси? И чего тебе надо?

На лице Юсси не дрогнул ни один мускул. Кто-то в коридоре взялся за ручку двери, попытался открыть, выругался и ушел.

Харри вздохнул. Потом поднял пистолет — теперь тот был на одном уровне со лбом финна — и начал взводить курок.

— Ты, наверное, думаешь, что я обычный вменяемый человек, Юсси? Ну, послушай, насколько я вменяемый. Мой беспомощный отец валяется тут на больничной койке, ты об этом узнал, и у меня появилась проблема. И ее можно решить только одним способом. К счастью, ты вооружен, значит, я могу сообщить полиции, что это была просто самооборона.

Харри отвел курок еще дальше. И почувствовал, как к горлу подступает знакомая тошнота.

— КРИПОС.

Харри зафиксировал курок:

— Repeat? [32]

— Я из КРИПОС. — Юсси выдавил из себя фразу по-шведски с тем финским акцентом, который так любят воспроизводить рассказчики анекдотов на норвежских свадьбах.

Харри вытащил из бумажника удостоверение и недоуменно уставился на него. В самом деле, мужчина, стоящий перед Харри, состоял в штате норвежской криминальной полиции — КРИПОС, центральной службе со штабом в Осло, которая курировала, а как правило, и осуществляла расследование убийств по всей стране.

— Какого черта от меня нужно КРИПОС, интересно знать?

— Бельмана спроси.

— А кто такой Бельман?

Финн издал какой-то короткий звук, не то кашель, не то смех:

— Комиссар Бельман, чтоб ты знал, бедняжка. Мой шеф. А сейчас сними с меня наручники, cute boy. [33]

— Черт, — выругался Харри и вновь взглянул на удостоверение. — Черт, черт. — Он бросил бумажник на пол и поддал его ногой к двери.

— Эй, алло, послушай!..

Крик финна затих за спиной. Харри захлопнул дверь и пошел по коридору к выходу. Встреченный им медбрат, тот самый, что заходил к отцу, улыбнулся и кивнул, поравнявшись с Харри. Тот бросил ему ключик от наручников.

— Там у вас в сортире какой-то эксгибиционист, Олтман.

Медбрат машинально поймал ключ обеими руками. Идя к выходу, Харри почувствовал на себе его недоумевающий взгляд.

Было без четверти одиннадцать вечера. Девять градусов тепла, и Марит Ульсен вспомнила, что, если верить прогнозу погоды, завтра будет еще теплее. Во Фрогнер-парке не видно ни души. Что-то в открытом бассейне перед ней заставило ее подумать о судах на приколе, о покинутых жителями рыбацких поселках, где ветер свистит в стенах домов, и о закрытых на зиму парках аттракционов. Отрывочные воспоминания из детства. Точно утонувшие рыбаки, появлявшиеся на Трондхолме, они по ночам выходили из моря с водорослями на голове и мелкими рыбешками во рту и ноздрях. Призраки, которые не дышали, но иногда издавали хриплые, холодные чаячьи крики. Мертвецы с размокшими, раздувшимися конечностями, они застревали в ветках прибрежных кустов, но все равно с треском ломились вперед, по направлению к одинокому дому на Трондхолме. На острове, где жили бабушка и дедушка. Где она сама лежала в детской и дрожала от страха. Марит Ульсен дышала. Все еще дышала.

Внизу было безветренно, зато здесь, наверху, на десятиметровой вышке для прыжков в воду, порывы ветра ощущались очень сильно. Марит чувствовала, как стучит у нее в висках, в горле, в промежности, в каждой клеточке ее тела пульсировала кровь, свежая и живительная. Как прекрасно жить. Поднявшись по всем ступенькам лестницы на вышку, она даже почти не запыхалась, она только чувствовала, как колотится сердце, эта верная мышца. Марит посмотрела вниз, в пустой бассейн. Лунный свет придавал ему почти неестественный голубоватый оттенок. На часах в другом конце бассейна стрелки остановились на десяти минутах шестого. Время остановилось. Она могла слышать город, видеть огоньки машин на Киркевейен. Так близко и тем не менее так далеко. Слишком далеко, чтобы кто-то мог ее услышать.

Она дышала. Но все равно что умерла. Вокруг ее шеи была намотана веревка, толстая как канат, Марит могла слышать крики чаек, привидений, к которым ей вскоре суждено присоединиться. Но о смерти она не думала. Она думала о жизни, о том, с каким удовольствием теперь стала бы жить. Думала обо всех больших и маленьких делах, которые бы она сделала. Она бы отправилась в страны, которых никогда не видела, смотрела бы, как взрослеют ее племянники, увидела бы, что мир наконец одумался.

Сначала был нож, лезвие, блестевшее в свете уличных фонарей, приставленное к ее горлу. Говорят, страх придает силы. У нее он все силы украл. Мысль о стали, которая будет кромсать ее тело, превратила Марит в дрожащую безвольную тряпку. И когда он приказал ей перелезть через забор, она не смогла — упала и осталась лежать, как мешок, лежала, а по щекам ее текли слезы. Потому что она знала, что произойдет дальше. И что она не сможет этому помешать, что будет делать все — только чтобы ее не резали этим ножом. Потому что ей так хочется пожить хоть немного еще. Еще несколько лет, еще несколько минут — та же арифметика, та же слепая, безумная логика, которая движет всеми людьми.

Марит заговорила, она хотела объяснить, что не может перелезть через забор, она забыла, что ей было приказано молчать. Нож ужалил ее, как змея, заполз ей в рот, повернулся так, что хрустнули зубы, а потом его вытащили. Кровь хлынула сразу. Человек что-то прошептал из-под маски, а потом пинками погнал ее вдоль забора. К месту за кустами, где в заборе была дырка, в которую он ее и протолкнул.

Марит Ульсен проглотила кровь, которая по-прежнему наполняла ее рот, и посмотрела на трибуны внизу. Они тоже словно купались в синем свете луны. Такие пустые, это — закрытый судебный процесс, без публики и присяжных, только судья. Казнь без зевак, только палач. Последнее выступление перед публикой, которое никто не удостоил своим присутствием. Марит Ульсен подумала, что в смерти ей, как и в жизни, не хватает популярности. А сейчас она и говорить не могла.

— Прыгай.

Она видела, как красив парк, даже сейчас, зимой. Ей хотелось, чтобы часы в дальнем конце плавательного бассейна шли и она могла бы видеть секунды жизни, которые ей удалось сейчас украсть.

— Прыгай, — повторил голос. Должно быть, он снял с себя маску, потому что голос изменился, она узнала его. Она обернулась и потрясенно уставилась на него. И почувствовала удар ногой в спину. Она закричала. Она больше не чувствовала опору под ногами, на какое-то мгновение став невесомой. Но земля тянула к себе, тело ускорило падение, и Марит успела заметить, как стремительно приближаются бело-синие фарфоровые плитки бассейна, еще мгновение, и она размозжит о них голову.

• Предыдущая
• 13/133
• Следующая