Портрет Мессии - Смит Крейг - Страница 62
- Предыдущая
- 62/74
- Следующая
Теофан начал рисовать при первых лучах восходящего солнца. Хозяин заказал потрет царя иудеев, а не какого-то там преступника, и художник старался выполнить именно эту задачу. Мужчине было лет тридцать пять — тридцать шесть, не исключено, что на год или два меньше. Лицо темное от постоянного пребывания под лучами солнца в пустыне. Он уже начал лысеть, а волосы на висках серебрились сединой. Теофан старался изобразить его именно таким, каким он был до ареста, — человеком, который не прочь хорошо поесть и выпить. Человеком, всегда готовым посмеяться, хотя бы для поддержания духа, а вовсе не одним из тех худых, мрачных и аскетичных фанатиков, что, кажется, ненавидят саму жизнь, которую подарил им Господь.
Художник работал очень быстро, но не потому, что Пилат торопил его; этого требовала сама техника письма. Стоило нанести горячую восковую краску на покрытую слоем гипса доску, как она начинала остывать, и накладывать каждый следующий мазок становилось все труднее. Нет, конечно, выбери он темперу, писать было бы гораздо легче. Темпера — материал куда более удобный, зато от воска эффект получался просто непревзойденный, если, конечно, работать правильно. Шелковистая поверхность так и дышала жизнью, отлично сохраняя цвет и живой блеск. А потому Теофан уже давно решил про себя — пусть темперой пользуются менее умелые художники. Сам он писал только восковыми красками.
Но вот он закончил портрет, и подошел Пилат, чтобы высказать свои неизбежные замечания. Он всегда был чем-то недоволен.
— Скажи, Теофан, как думаешь, те, кто знали его при жизни, узнали бы на этом портрете?
На площади перед храмом Пилат представил толпе четверых мужчин. И объявил во всеуслышание, что каждый из них приговорен к смерти, но по случаю празднования Песаха он может пощадить одного. Пусть народ выберет сам.
Толпа была невелика и вела себя тихо. Многие выжидали на боковых улицах, да и евреев среди них оказалось мало: многие помнили недавнее кровопролитие на этой площади. Люди едва обратили внимание на осужденных и вместо этого оглядывались на сирийскую кавалерию, выстроившуюся в боевом порядке по периметру площади. Картину довершали три центурии римских пехотинцев в полном боевом снаряжении. Корнелий стоял прямо за преступниками с поднятым мечом. Каждого приветствовали дикими криками, за исключением человека по имени Иешуа. В его пользу не было отдано ни одного голоса.
— Разве он не царь Иудейский? — воскликнул Пилат. — Никто не хочет постоять за своего царя? Ни один из вас?
Люди молчали. Они вообще едва осмеливались дышать. Пилат слышал лишь цоканье копыт по булыжным камням площади.
— Неужели этот человек должен умереть? Тот, перед кем вы преклонялись, которого называли своим Мессией всего несколько дней назад?
Тут закричали священники, и толпа быстро и дружно подхватила их призыв.
— Распни его! — воскликнул один, затем другой, и вскоре вся площадь ревела в унисон: — Распни его! Распни его! Распни!
Пилат дал знак Корнелию, чтобы тот успокоил людей. Наместник подошел к одному из офицеров — тот шагнул вперед и протянул ему большую чашу.
— Этот человек невиновен, — громко и торжественно объявил Пилат. — Если евреи хотят, чтобы он умер, да будет так. Но я умываю руки.
Грянул гром — с такой силой, точно сошлись в сражении две большие армии, и в сердце Пилата вдруг вселился животный страх. Он вышел на террасу, поднял голову, увидел ясное синее небо и так и замер в недоумении. Откуда взялся этот звук?
Ответ пришел через полчаса, когда на город налетела гроза. Буря с ревущим ветром и ливнем. Земля ходила ходуном от раскатов грома, с потолка в большом зале отлетала керамическая плитка. Опасаясь за свою жизнь, Пилат выбежал из здания. Бушевал неслыханной силы ветер, трещали деревья, в воздухе носились какие-то обломки, мусор, сорванные листья. Еврейского храма не было видно — дождь стоял стеной, и на секунду Пилат подумал, что бог пустыни наконец очнулся от долгого сна.
Прокула нашла мужа у портика, который тоже заливало дождем. Выл и ревел ветер. Площадь опустела, гроза прогнала всех — и простолюдинов, и римскую стражу. Они стояли одни перед дворцом. Рядом остались лишь рабы.
— Ты казнил невиновного! — прокричала Прокула. — Это кара! — Она указала на черные грозовые тучи, бегущие над городом.
— Я не убивал его, это сделали евреи!
— Так и скажешь Риму?
— У меня не было выбора. Евреи сами решили так. Я ведь должен поддерживать здесь мир и порядок!
— Евреи решили? Но кто здесь управляет евреями, Пилат? И от чьей руки пал этот человек? Разве не от руки римлян?
— Я пытался спасти его, но они не захотели!
— Кого-нибудь другого корми этой ложью! Только не того, кто слишком хорошо тебя знает!
— Берегись, женщина, или…
— Или что? Евреи и меня потребуют убить?
Сын Никодема навестил Пилата в сопровождении другого богача. Они просили разрешения забрать тело казненного раввина. Согласно римской традиции тела распятых преступников оставались на кресте до тех пор, пока не разлагались полностью и птицы не объедали плоть до костей. Пилат легко мог отказать просителям, сославшись на закон, но его тронуло поведение Никодема-младшего, к тому же, с учетом политической обстановки, он хотел сохранить с этой семьей хорошие отношения. Он бросил вызов еврейскому народу и победил, умело переложив на него вину за случившееся. Но хвастаться своей победой перед этими гостями ему было не к лицу.
Куда лучше, подумал он, покончить со всем этим быстро и тихо. Евреи не выступят против него, по крайней мере, до завтрашнего вечера, конца шаббата. Потом они могут объединиться, но должен найтись лидер, чтобы разбудить в них ненависть и жажду отмщения, ведь Иуда теперь дискредитирован. Пилату не хотелось давать им лишнего повода проявлять гнев. Он вызвал Корнелия и отдал приказ снять всех троих казненных с крестов до захода солнца.
— Двух воров бросить в канавы на съедение крысам, а тело третьего отдать этим людям.
Прежде чем уйти, Никодем попросил Пилата уделить ему еще минуту, желая переговорить наедине. Пилат согласился из уважения к отцу молодого человека.
— Я благодарен вам за то, что вы сделали сегодня, — сказал Никодем. — И понимаю, что с политической точки зрения вам было бы легче уступить священнослужителям.
— Иногда нелегко решиться на правильный поступок, — ответил Пилат.
— Верно! И это главное. Именно так говорил учитель! Не победы и поражения делают нас личностью, а наши намерения. То, что несем мы в сердце своем, это и есть самое важное! Важнее любого поступка.
Что можно было ответить этому наивному молодому человеку? Пилат промолчал, сделав вид, что погружен в мудрые размышления.
После захода солнца, с началом шаббата, появился и Никодем-старший. Пилат ужинал в одиночестве: Прокула отказалась присоединиться к нему. Не закончив трапезы, он вышел к другу.
— Священники вызвали к себе Иуду и заплатили ему за то, что он предал Иешуа.
— И он взял деньги?
— Нет. Швырнул им монеты в лицо и выбежал на улицу.
Пилат улыбнулся.
Уже поползли слухи, что Иуда продал своего учителя за тридцать сребреников. Он проиграл и понимает это.
— А остальные?
— Стоит несколько дней держать войска у них на глазах, и никто никогда больше о них не услышит.
— Так восстания не будет?
— А кто их поведет? И против кого? Евреи сами убили своего Мессию. Евреи, а не Рим. Я слышал твои слова.
Озеро Люцерн
12 октября 2006 года
Ровно в три тридцать Кейт постучала в дверь ангара, где Мэллой провел ночь, и вручила ему термос с горячим черным кофе, приготовленным на костре. А потом указала на лес, раскинувшийся за небольшим летным полем, и сказала:
— У нас есть бекон, сосиски и яйца. Так что приходите, когда соберетесь. — С этими словами она передала ему очки ночного видения. — Ориентироваться лучше по запаху.
- Предыдущая
- 62/74
- Следующая
