Запретный город - Жак Кристиан - Страница 19

• Предыдущая
• 19/80
• Следующая

— А сколько табуреток мне надо сколотить, чтобы получить складной стул?

— Десятка хватит… Но, точно знаю, ты так пристрастишься, что…

— А покажите, как обивать сиденье.

— Завтра.

— Вы устали?

Задетый за живое, хозяин схватился за пучок плетеных волокон и принялся обивать ими скамеечку, способную выдержать немалый вес.

Стемнело стремительно, но учитель не обратил внимания на наступившую ночь, продолжая испытывать прирожденные дарования ученика, и тот ни разу его не разочаровал.

А когда мебельщик не мог уже более сопротивляться сну, Жар заканчивал свой первый табурет.

Настал выходной, и все работники отдыхали. Кроме Жара, который работал под смоковницей. Владение молотком и долотом его забавляло: он как бы заманивал дерево в западню и добивался от него всего, чего хотел. Доски были гладкие, аж блестели: помог шлифовочный камень. А еще больше помогал опыт: из-под его рук уже выходила мебель и крепкая, и вместе с тем красивая.

— Это ты — Жар? — окликнула его высокая стройная девушка с коротко стриженными волосами.

— Ну.

— Я присяду?

— Как хочешь.

Долговязая смуглянка, стреляя глазками, облизывала и обсасывала сладкий стебель папирусного тростника. На ней было легкое платье на бретелях.

— Знаешь что, Жар? Листья смоковницы шелестят, и шуршащие нашептывания ее благоухают медом, и листва ее как бирюза, а кора ее как обожженная глина, а сочные плоды ее краснее яшмы. Тень ее освежает, но мне жарко, так жарко… Помог бы снять бретели.

— Недосуг мне.

Она обошлась без помощи, самостоятельно выскользнула из легенькой одежки, и на свет божий явились два хорошеньких яблочка любви, которыми она поспешила прижаться к могучему бедру юного богатыря.

— Тебе что, не понравилось, как я воспела смоковницу?

— Лучше признайся, кем ты хозяину приходишься.

Свеженькое личико чуть-чуть скривилось.

— Я… я — его племянница.

— Уже привыкать начинаю: я перехожу от хозяина к хозяину, и каждый подсовывает мне молоденькую родственницу. Чтобы, значит, та меня уболтала и я бы у него остался.

— Ты… ты… Зря ты так… я…

— Брось. Врать-то не умеешь. А дяде, если спросит, скажешь, что я ему чистую правду говорил и никаким столяром я не буду. Он здорово мне помог, это да. Если б не он, возиться бы мне еще ох как долго… А так скоро у меня будет ладный складной стульчик.

— Так ты здесь не останешься?

— У меня другое на уме.

— Подумай. Твое будущее…

— Давай-ка я сам позабочусь о своем будущем. А с самым ближайшим будущим и так все ясно: вот прекрасная девочка, которой не терпится поскорее заняться любовью.

В немалое волнение пришел весь град Фиванский. Ибо правдивой оказалась молва: Рамсес Великий покинул Пи-Рамсес, свою царственную столицу в Дельте, намереваясь провести несколько недель в своем южном дворце, в Карнаке. Придворные судачили промеж себя, и всякий раз выходило по-разному. Одни толковали, что самодержец просто решил немного развеяться, другие — что престарелый правитель собирается объявить о каких-то важных решениях.

Рамсес Великий царствовал в Египте вот уже пятьдесят семь лет. Скоро ему будет восемьдесят. Давно, когда ему только двадцать один год исполнился, он подписал мирный договор с хеттами, положив тем самым начало продолжительной эпохе мира и процветания Египта. Но самого царя несчастья не миновали: уже не было на свете ни его отца, звавшегося Сети, ни матери, которая носила имя Туя, ни обожаемой жены, возлюбленной царственной супруги Нефертари. И ближайшие друзья тоже на земле живых не задерживаются, а Хаэмуас, сын возлюбленный, муж весьма искушенный в словесности и ученой премудрости, коего отец прочил в преемники, два года назад присоединился к обитателям потустороннего мира. И посему унаследует престол другой сын — Мернептах, ему, стало быть, предначертано влачить тяжкое бремя власти.

Ввиду своих преклонных лет и причиняющих жестокие страдания ревматических болей в мышцах и суставах, Рамсес уже возложил на Мернептаха заботы по управлению Обеими Землями — Верхним Египтом и Нижним. Однако же царские указы, составляемые верным писцом Амени, по-прежнему подписывались собственноручно им самим, хотя он ото дня ко дню становился все более ворчливым и раздражительным.

Благодаря фараону истина изгоняет ложь, и благодетельный разлив реки случается в надлежащий час, и тени отступают пред светом. И разве нет у царя миллионов ушей, слышащих словеса всех существ? И укроется ли от владетельного слуха тайна даже на дне самой глубокой пещеры? И не сияет ли царственный взор ярче звезд небесных? Чистая свежая вода в жару и зной и тепло под кровом зимой, — фараон велик в сердцах своих подданных, ибо его попечением Египет зеленеет ярче и цветет счастливее, чем великий Нил.

Рамсес Великий прибыл в Карнак на богато украшенных носилках. Навстречу ему вышли великий жрец Амона, визирь — верховный сановник и главный советник, — градоправитель Фив и многие другие чиновники, которых ввергала в благоговейный трепет сама мысль о высокой чести лицезреть блистательнейшего самодержца, громкая слава которого давно уже преодолела границы Египта и распространялась за его пределами. За безопасность царя отвечал младший предводитель колесничих Мехи, которому столь важное дело доверено было еще и затем, чтобы поощрить молодого военачальника за безупречную и верную службу.

Годы не пощадили царя, однако Рамсес Великий производил столь же сильное впечатление, как и в юности, когда его венчали на царство. Длинный нос с маленькой горбинкой, круглые уши изящной лепки, властная тяжелая челюсть, царственный взор — все это складывалось в образ самодержца, который привык повелевать и править.

Дворец завораживал своей красотой. Полы и стены зала приемов были украшены изображениями лотоса, папируса, рыб и птиц, а также картушами — орнаментами в виде овала, символизировавшего путь солнца, внутри которых синим по белому были начертаны имена Рамсеса. Ввысь уходили величественные колонны. По самому верху вдоль стен тянулись фризы, расписанные изображениями васильков и диких маков.

И воссел фараон, в белом облачении и белой с золотом набедренной повязке, с золотыми браслетами на запястьях и в белых сандалиях, на престол свой из позолоченного дерева. И каждый из высокопоставленных лиц, вошедших в зал, узрел, как крепка еще длань Рамсеса Великого и сколь уверенно возлежит она на кормиле Египта.

— Ваше величество, — склонился перед царем фиванский градоправитель, — град бога Амона ликует и веселится. Ибо заботами вашего величества и мудростью царских указов благоденствуют жители помянутого града и живут счастливо, ибо нет у них другого отца и матери, кроме величества вашего. И да будут и впредь слова фараона питать сердца наши. А всяк нечестивец, буде таковой сыщется, тем паче дерзнувший восстать на фараона, да накличет пагубу на себя же и сокрушит себя в падении своем.

— В пути моем довелось мне взглянуть на донесения касательно управления дорогим мне градом Фиванским. Правишь ты городом неплохо, однако же стоило бы усилить попечение о благоденствии его жителей. Почему пишут мне о волоките с устройством мостовых и дорог и мест для сбора вещей нечистых?

— Все будет по воле вашего величества, и волокиту мы устраним не мешкая. Но дозволительно ли мне ввести в число обладателей золотого ожерелья младшего предводителя колесничих Мехи? Этот юный военачальник печется о безопасности вашего величества в Фивах и, могу заверить, прекрасно справляется со своими обязанностями. Под его началом отборные войска, что и говорить, однако же он так ревностен…

Рамсес устало пошевелил рукой: мол, давай. Уже давно его нимало не радовали затеи с пышными награждениями и поощрениями, и детская игра с почестями была ему скучна, а ведь какой чиновник к ним равнодушен и сколько царских слуг теряли голову из-за каких-то побрякушек!

Мехи же торжествовал: блестящее начало пути к великолепным высотам. Получить тонюсенький золотой ошейник из рук визиря — это не только признание заслуг. Визирь от имени фараона еще и повышает его в чине: Мехи станет старшим предводителем. И будет вхож в высшие властные круги такого богатого города, как Фивы. Толстые губы лоснились от удовольствия. И все же его радость была если не совсем отравлена, то подпорчена: Рамсес не соизволил обратить свой взор на своего достойного слугу. Да и обряд награждения какой-то скомканный вышел, раз — и все готово. Как в войске: смирно, вольно, разойдись.

• Предыдущая
• 19/80
• Следующая