Тайная история Леонардо да Винчи - Данн Джек - Страница 30

• Предыдущая
• 30/130
• Следующая

Андреа кивнул и сказал:

— Необходимо, чтобы ты был здесь ближе к вечеру: Лоренцо хочет привезти Симонетту — взглянуть, как подвигается маленькая Мадонна. Не уезжай далеко, не то опоздаешь.

Он опять взглянул на картину, словно завороженный шафрановой лессировкой, которая придавала Мадонне, похожей на юную Симонетту, сияющий золотистый блеск.

— Нам пора, — сказал Леонардо, потому что Андреа смотрел так, словно готов был любоваться полотном все утро.

— Не забудь, что я тебе сказал, — напомнил Андреа. — Ты выкажешь себя невежей, если не будешь здесь к прибытию Лоренцо и его друзей.

И он вышел, явно все еще очарованный картиной, забыв попрощаться с Никколо.

Леонардо вдруг исполнился энергии.

— Давай, Никко, одевайся.

Сам он в это время нанес на свое полотно несколько последних мазков, потом быстро вымыл кисти, прицепил к поясу записную книжку и снова, вывернув шею, оглядел подвешенное к потолку изобретение. Ему требовался ответ, однако он даже не знал пока, о чем спрашивать.

Они уже собрались выходить, и тут Леонардо почувствовал, что кое-что забыл.

— Никко, захвати книгу, которую дал мне мастер Куан. Мне, может быть, понадобится почитать за городом.

— За городом? — переспросил Никколо, бережно убирая книгу в мешок, который нес под мышкой.

— Ты не любишь природу? — саркастически осведомился Леонардо. — «Usus est optimum magister» [29], и в этом я всем сердцем согласен с древними. Природа — мать любого опыта; а опыт должен стать твоим учителем, потому что я обнаружил, что даже Аристотель кое в чем ошибается.

Когда они вышли из мастерской, он продолжил;

— Но эти господа из школы маэстро Фичино ходят такие важные, надутые, и на все случаи жизни у них готова цитата из вечного Платона или Аристотеля. Они презирают меня, потому что я изобретатель, но какого же порицания заслуживают они сами за то, что ничего не изобретают, все эти пустозвоны и пересказчики чужих трудов? Они считают мои увеличительные линзы трюком фокусника, и знаешь почему? — Никколо не успел и рта раскрыть, а Леонардо уже ответил: — Потому что они считают, что из всех органов чувств менее всего следует доверять зрению, — а глаз, кстати говоря, главный орган. Однако это не мешает им тайно носить очки. Лицемеры!

— Ты, кажется, очень зол, маэстро, — сказал Никколо.

Смущенный собственной обличительной речью, Леонардо рассмеялся и сказал:

— Может быть, но пусть тебя это не тревожит, мой юный друг.

— Однако маэстро Тосканелли уважает мессера Фичино.

— Он уважает Платона и Аристотеля, так уж заодно и… Но он ведь не учит в Платоновой Академии, не так ли? Вместо этого он читает лекции в Санто Спирито, в школе у братьев августинцев. Это должно кое о чем говорить тебе.

— Думаю, это говорит мне, что тебе есть об кого точить зубы, мастер. То же мне говорил и маэстро Тосканелли.

— Что еще он говорил тебе, Никко?

— Что я должен учиться на твоих силе и слабости, а еще — что ты умнее любого из академиков.

Леонардо засмеялся.

— Ты врешь очень искусно.

— Это выходит само собой, маэстро.

Улицы были переполненными и шумными, а небо, пронзенное громадами Дуомо и дворца Синьории, — безоблачным и синим, как сапфир. В воздухе разносился запах колбасы, и молодые продавцы, почти дети, стояли у лавок, криком завлекая прохожих. Этот рынок так и назывался — Иль Баккано, «место крика». Леонардо купил для себя и Никколо жареного мяса, бобов, фруктов и бутыль дешевого вина, и они пошли дальше по улочкам и рынкам. Навстречу им попадались испанские мавры со свитами рабов, мамлюки в полосатых одеждах и широких тюрбанах, татары из Московии и монголы из Китая, а также купцы из Англии и Фландрии, что уже распродали привезенные шерстяные ткани и теперь держали путь на Понте Веккио покупать всякие мелочи. Никколо весь обратился в зрение, когда они проходили мимо «ночных бабочек», стоящих вместе со своими хозяевами-купцами в тени, под навесами гильдий. Эти шлюхи и содержанки демонстрировали бриллиантовые ожерелья и дорогие платья — сливового, лилового, багряного, персикового цвета. Леонардо и Никколо миновали лавку за лавкой, отпихивая молодых разносчиков и старых, изнуренных болезнями нищих. Они плыли в толпе торговцев, горожан и гостей, как щепки в море.

— Эй, Леонардо! — окликнул торговец, а за ним и еще один, едва Никколо и Леонардо завернули за угол.

Затем на них обрушился птичий гомон — это продавцы встряхивали маленькие деревянные клетки, набитые лесными голубями, совами, ласточками, колибри, воронами, орлами, лебедями, утками, гусями и цыплятами. Когда Леонардо подошел ближе, птичий галдеж оглушил его даже больше, чем вопли торговцев и покупателей.

— Сюда, мастер! — крикнул рыжеволосый человек в поношенной куртке с рваными рукавами.

Он размахивал двумя клетками, в которых сидели коршуны. Одна птица была черной, с вилообразным каштановым хвостом, другая — поменьше, тоже черная, но с хвостом иззубренным. Они бились о деревянные прутья клетки и угрожающе щелкали клювами.

— Купи их, мастер, пожалуйста, они ведь именно то, что тебе нужно, верно? И взгляни как много у меня голубей, разве они тебя больше не интересуют, мастер?

— Коршуны действительно великолепны. — Леонардо подошел ближе, а прочие торговцы вопили и взывали к нему так, словно он нес святой Грааль. — Сколько?

— Десять динаров.

— Три.

— Восемь.

— Четыре, и если ты не согласен, я поговорю с твоим соседом, который так машет руками, словно сам вот-вот взлетит.

— По рукам! — сдался торговец.

— А голуби?

— За скольких, маэстро?

— За всех.

Леонардо хорошо знали на этом рынке, и кое-кто из птицеловов и просто любопытных потихоньку стали окружать его. Мелкие торговцы старались использовать ситуацию, продавая всем все подряд.

— Он безумен, как Аякс [30],— сказал старик, который только что продал нескольких голубей и воробьев и был так же воодушевлен, как теснившиеся вокруг молодые нищие и уличные головорезы. — Он выпустит этих птиц, сами увидите.

— Я слышала, что он не ест мяса, — говорила одна хозяйка другой. — Он отпускает птиц на волю, потому что жалеет бедных созданий.

— Все-таки лучше не смотреть прямо на него, — заметила другая, крестясь. — Может, он колдун. Сглазит тебя и завладеет твоей душой.

Ее товарка вздрогнула и перекрестилась.

— Никко! — позвал Леонардо ученика, шнырявшего в толпе. — Поди сюда, будешь мне помогать.

Когда Никколо появился, Леонардо сказал:

— Если отвлечешься от поисков шлюх, сумеешь узнать кое-что о научных наблюдениях.

Он сунул руку в клетку с голубями и схватил одного. Птичка испуганно вскрикнула; вытаскивая её из клетки, Леонардо ощутил, как бьется в его ладони ее сердце. А потом он разжал руку и смотрел, как голубь улетает. В толпе смеялись, шутили, и хлопали, и просили еще. Он вынул из клетки другую птицу, выпустил и ее. Его глаза сузились так, что почти закрылись; а когда он смотрел вслед голубю, который так неистово хлопал крыльями, что только гул толпы мог заглушить эти хлопки, то, казалось, целиком ушел в свои мысли.

— А теперь, Никко, я хочу, чтобы птиц выпускал ты.

Никколо отчего-то не хотелось касаться птиц.

— Почему я?

— Потому что я хочу делать зарисовки, — сказал Леонардо.:— Или это слишком для тебя трудно?

— Извини, мастер.

Никколо полез в клетку. Поймать птицу ему удалось не сразу. Леонардо начинал терять терпение, хотя крики и насмешки толпы совершенно его не волновали. Никколо выпустил одну птицу, затем другую, а Леонардо делал наброски. Он стоял, замерев, словно в трансе, лишь рука его шустрым хорьком металась над белыми листками, словно жила собственной жизнью.

Когда Никколо выпустил еще одну птицу, Леонардо сказал:

— Видишь, Никко, птица, торопясь подняться, бьет крыльями. А теперь взгляни, она пользуется хвостом, как человек руками и ногами в воде: принцип тот же. Она ищет воздушные течения, что клубятся, невидимые, вокруг городских домов. Ну вот, скорость погашена раскрытым и распростертым хвостом… Выпускай еще одну. Видишь, как разошлось крыло, чтобы пропустить воздух?

• Предыдущая
• 30/130
• Следующая