Вопрос и ответ - Несс Патрик - Страница 18
- Предыдущая
- 18/77
- Следующая
— Потомушто у па ты любимчик, но главным он все равно назначил меня! — Дейви мерзко ухмыляется.
Я плетусь к яме.
Дни проходят один за другим: двух недель уже как не бывало.
А я до сих пор живой и вапще все довольно сносно.
(а она?)
(как она?)
Мы с Дейви каждое утро ходим к монастырю, где он «следит» за работой спэклов — они сносят заборы и выпалывают кусты ежевики, а я целыми днями подсыпаю им корм, которого все равно недостаточно, без толку чиню колонки и заваливаю известью выгребную яму.
Спэклы молчат и ничего не делают, чтобы спастись. Их полторы тысячи — мы наконец пересчитали, — а в загоне, где они живут, не поместилось бы и двухсот овец. Охраны стало больше: солдаты стоят на каменной стене, целясь между рядами колючей проволоки, — но спэклы даже не думают устраивать бунт.
Они терпят. Они выживают.
Как и весь Нью-Прентисстаун.
Каждый день мэр Леджер рассказывает мне, что видит в городе, пока собирает мусор. Мужчины и женщины пока живут раздельно, налоги выросли, появились новые указы о том, как надо выглядеть, какие книги жители обязаны немедленно сдать и сжечь. В церковь теперь тоже ходить обязательно — но не в собор, понятное дело.
И всетаки жизнь в городе понемногу налаживается. Открылись магазины, по улицам снова ездят повозки и ядерные мопеды — я даже видел парочку ядерных автомобилей. Мужчины работают. Плотники плотничают, пекари пекут, фермеры вазделывают землю, дровосеки заготавливают лес, кто-то даже добровольно вступает в армию — новых солдат легко отличить по Шуму, потомушто им еще не дают лекарство.
— Знаешь… — сказал мэр Леджер однажды вечером, и я заранее увидел, о чем он думает — мне эта мысль раньше не приходила в голову, я попросту ее не допускал. — Все не так уж плохо. Я-то готовился к резне. Думал, меня убьют, а потом сожгут и весь город. Капитуляция — не самое благородное решение, но Прентисс, видать, не соврал. — Он встал и поглядел на Нью-Прентисстаун. — Быть может, война в самом деле закончилась.
— Ай!!!
Не успеваю я дойти до ямы, как раздается визг Дейви. Оборачиваюсь. К сынку мэра подошел спэкл.
Он тянет вверх длинные белые руки и начинает цокать, показывая на место, где его собратья только что снесли забор. Он цокает и цокает, показывая на пустые поилки, но понять его нельзя — Шума-то больше нет.
Дейви подходит ближе, тараща глаза и сочувственно кивая. Губы растянуты в зловещей улыбке.
— Да-да, понимаю, вы хорошо поработали и хотите пить. Конечно, конечно, спасибо, что обратили на это мое внимание, большое спасибо, весьма признателен. И вот мой ответ!
Он с размаху бьет спэкла в лицо прикладом пистолета. Слышится хруст костей, и спэкл падает на землю, держась за подбородок, суча длинными ногами в воздухе.
Вокруг нас поднимается волна цоканья, а Дейви вскидывает пистолет и наводит его на толпу. Охрана на заборе тоже поднимает винтовки. Спэклы шарахаются назад, а раненый все еще извивается на траве.
— Знаешь что, Тодд? — спрашивает Дейви.
— Что? — Я не свожу глаз с раненого спэкла, мой Шум дрожит, точно лист на ветру.
Он оборачивается ко мне с пистолетом наготове:
— Хорошо быть главным!
Каждый божий день я готовлюсь к концу света.
И каждый божий день он не наступает.
И каждый божий день я ищу ее.
Я высматриваю Виолу с колокольни, но вижу внизу только марширующих солдат и работающих людей — ни одного знакомого лица, ни одной знакомой тишины. Высматриваю ее на улицах — по дороге в монастырь и обратно, — разглядываю окна домов в женском квартале, но ее нигде нет.
Честно говоря, я даже надеюсь увидеть ее в толпе спэклов: представляю, как она выскочит из-за чьей-нибудь спины, наорет на Дейви за то, что он их бьет, а мне скажет как ни в чем не бывало: «Привет, вот и я!»
Но ее нет.
Ее нет.
Я спрашиваю о ней мэра Прентисса всякий раз, когда мы видимся, но он твердит одно и то же: я должен ему доверять, мы не враги, если я ему доверюсь, все будет хорошо.
Но я продолжаю высматривать.
И ее нигде нет.
— Привет, девочка моя, — шепчу я на ухо Ангаррад, седлая ее в конце дня. Мы с ней здорово ладим: я уже гораздо лучше езжу, лучше разговариваю с ней, лучше угадываю ее настроения. Мне больше не страшно сидеть в седле, а ей не страшно меня возить. Утром я угостил ее яблоком, а она в ответ потрепала зубами мои волосы — как бутто я тоже лошадь.
Жеребенок, говорит она, когда я сажусь в седло. Мы с Дейви отправляемся в обратный путь.
— Ангаррад, — говорю я, подаваясь вперед в седле, потомушто лошадям, как я уже понял, это важно: постоянно чувствовать, что все на месте, что стадо рядом.
Больше всего на свете лошади не любят одиночество.
Жеребенок, повторяет она.
— Ангаррад, — повторяю я.
— Эй, ушлепок, хватит уже! Может, еще женишься на… — Он умолкает, а потом вдруг переходит на шепот: — Черт подери! Ты только глянь!
Я поднимаю голову.
Из магазина выходят женщины.
Их четверо, они идут тесной группой. Мы знаем, что им недавно разрешили выходить на улицу, но они выходят только днем, пока мы с Дейви работаем в монастыре, поэтому возвращаемся мы всегда в город мужчин, где от женщин остаются лишь воспоминания и сплетни.
Я давнымдавно не видел их вблизи — только в окнах или с колокольни.
Они в кофтах с длинными рукавами и длинных юбках — раньше вроде были покороче, — и волосы у всех убраны в одинаковые пучки. Они с тревогой поглядывают на солдат, выстроившихся вдоль улицы, и на нас с Дейви тоже, — мы все внимательно смотрим, как они спускаются по ступенькам магазина.
Они по-прежнему излучают тишину, от которой щемит в груди, и, пока Дейви не смотрит, я быстренько вытираю глаза.
Потомушто еесреди них нет.
— Опаздывают, — очень тихо говорит Дейви. Похоже, он тоже давнымдавно не видел женщин. — Им полагается быть дома до захода сонца.
Они проходят мимо, крепко прижимая к себе свертки, и уходят в сторону женского квартала. В груди у меня все сжимается, горло сдавливает.
Потомушто среди них нет ее.
И тут я снова понимаю…
С новой силой осознаю, насколько…
И мой Шум мигом превращается в кашу.
Мэр Прентисс использует ее, чтобы держать меня в узде. Ну конечно, это любому идиоту ясно! Если я не буду выполнять его приказы, он убьет ее. Если я попытаюсь сбежать, он убьет ее. Если я сделаю что-нибудь с Дейви, он убьет ее.
Если уже не убил.
Мой Шум чернеет.
Нет, она жива, надо верить.
Она могла быть здесь, идти по этой самой улице вместе с другими женщинами.
Только живи, думаю я. Пожалста, пожалста, пожалста, только живи.
Мы с мэром Леджером ужинаем. Я стою у узкого окошка в колокольне и высматриваю внизу Виолу, стараясь не обращать внимания на РЁВ.
Мэр Леджер был прав. В городе столько мужчин, что, как только лекарство прекратило действовать, различить Шум отдельных людей в общем грохоте стало нельзя. Это все равно что попытаться услышать каплю воды в бурной реке. Шум мужчин превратился в единую стену звука, где все так смешалось, что ничего нельзя не разобрать. Это сплошной
Но вапщето терпеть можно, если привыкнуть. Слова, мысли и чувства мэра Леджера в его собственном сером Шуме почему-то даже больше отвлекают.
— Совершенно верно, — говорит он, поглаживая живот. — Человек способен мыслить. Толпа — нет.
— Армия тоже способна.
— Только если у нее есть голова.
С этими словами мэр Леджер выглядывает в соседнее окно. По площади едет на коне мэр Прентисс, а за ним, внимательно слушая приказы, — мистер Хаммар, мистер Тейт, мистер Морган и мистер О’Хара.
— Пособнички, — говорит мэр Леджер.
В его Шуме даже как бутто проскальзывает нотка зависти.
- Предыдущая
- 18/77
- Следующая