Я, мои друзья и героин - Фельшериноу Кристина - Страница 2
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
Родители не уставали рассказывать нам с сестрой замечательную историю об огромной, – шести комнат, квартире, в которой мы теперь будем жить. Они ведь собирались зарабатывать уйму денег в Берлине. И моя мама говорила, что у нас с сестрой будет большая и совсем отдельная комната. Предки хотели обставить её самой что ни на есть модной мебелью и описывали во всех подробностях, как эта наша комната будет выглядеть. Я всегда точно знала, что и где будет стоять в нашей комнате. Ребенком я никогда не переставала представлять себе её, – нашу комнату, и чем старше я становилась, тем прекраснее она мне казалась.
* * *
Да… ну я, наверное, никогда не забуду, как всё же выглядела наша новая берлинская квартира. Вероятно потому, что испытывала первобытный ужас перед этой квартирой. Я постоянно боялась заблудиться в ней, настолько она была огромной и пустой. Когда в ней громко говорили, отзвучивало зловеще.
Только в трех из шести комнат стояла какая-то мебель. В детской было две кровати и старый кухонный шкаф, доверху набитый нашими игрушками. Во второй комнате родительская кровать, а в большой – тахта и пара стульев. Вот так и поселялись мы в Берлине. Берлин, Кройцберг, набережная Пауля Линке…
На нашей улице все дети оказались старше меня, и поэтому только спустя несколько дней я отважилась выйти погулять. У нас в деревне старшие ребята всегда играли с младшими и присматривали за ними. Берлинские же детишки, быстренько так подойдя, спросили: «А тебе-то чего тут?!» Потом отобрали велосипед. Когда же он, наконец, вернулся ко мне, одно колесо было проколото, а крыло погнуто.
Папа, конечно, избил меня за сломанный велосипед. Что ж, после этого я могла смело раскатывать на велосипеде только по нашим шести комнатам…
Три комнаты в этой огромной квартире отводились, собственно, под офис.
Родители ведь собирались открыть брачное агентство… Но столь необходимые для начала работы письменный стол и кресло, о которых говорили мои родители, всё никак не приходили. Кухонный шкаф оставался в детской комнате.
И вот одним прекрасным днем диван, кровати и кухонный шкаф были погружены в грузовик и доставлены к высотке в Гропиусштадт. Тут у нас было уже только две с половиной комнаты, да и те на одиннадцатом этаже. А все прекрасные вещи, что обещала нам мама, просто не влезли бы в тот чуланчик, который отводился под детскую.
* * *
Гропиусштадт, микрорайон на 45000 жителей, – это высотные дома, между ними пустыри и универмаг. Издалека всё выглядит очень новеньким и очень ухоженным.
Однако, если приблизиться к домам, да пройтись по пустырям, радужное впечатление исчезнет в мгновение ока. Отовсюду страшно тянет мочой и говном и не знаю, чем ещё, а причиной тому – массы собак и детей, населяющих коробки. Естественно, наш подъезд был загажен круче всего.
Мои родители винили в этом пролетарских детей, бессовестно осквернявших лестничные площадки. Но дело тут было не только в детях пролетариев. В этом я убедилась лично, когда, гуляя на улице, неожиданно захотела в туалет. Я намочила штаны, так и не добравшись до одиннадцатого этажа. Ну, просто не дождалась лифта!
Мой папа как обычно прибил меня, и я решила впредь не рисковать. Теперь, если мне надо было в туалет, я садилась там, где меня не было видно. В Гропиусштадте, где всё и вся как на ладони просматривалось с высоток, самым укромным местом были лестничные площадки.
Ну а на улице я оказалась просто глупенькой деревенской девочкой. У меня были другие, чем у всех, игрушки. Никакого водяного пистолета. Я одевалась по-другому.
Я говорила иначе. Я не знала игр, в которые тут играли. Да я и не хотела их знать, эти игры! В деревне мы часто гоняли на велосипедах в лес, к ручью. Через ручей был проложен мостик. Там мы строили плотины и песочные замки. Иногда все вместе, иногда каждый сам по себе. И когда мы ломали их потом, то делали это только вместе, согласно, и это приносило нам удовольствие. Среди нас в деревне не было какого-то предводителя. И не было ничего необычного в том если старшие вдруг уступали младшим. У нас была настоящая детская демократия.
В Гропиусштадте, в нашем квартале, один парень был боссом. Он был самым сильным и обладал самым красивым водяным пистолетом. Мы часто играли в атамана разбойников. Этот парниша и был, конечно, атаманом. Беспрекословно исполнять все его идиотские приказания было самым важным правилом игры.
Играть не вместе, друг с другом, а друг против друга, – вот что было главным принципом всех наших игр. На деле это означало, что надо найти кого-нибудь и обидеть, да посильнее желательно. Как? Да как угодно! Ну, например, отнять новую игрушку и сломать её ко всем чертям. Смысл игры состоял в том, чтобы, доведя когонибудь до полной истерики, извлечь какие-нибудь преимущества для себя лично, завладеть властью и авторитетом. Вот!
Таким образом, слабейшим доставались все побои: им действительно приходилось несладко. Моя младшая сестра была не особенно-то крепкой и ещё немного боязливой при этом. Её постоянно лупили, и я просто никак не могла ей помочь.
Пришел сентябрь, и я пошла в школу. Я радовалась школе. Мои родители велели мне вести себя прилично и делать все, что говорит учитель. Я нашла это само собой разумеющимся. В нашей деревне дети уважали взрослых, и я радовалась, что теперь в школе будет учитель, которого другие дети должны будут слушаться.
Однако все оказалось по-другому в школе… Уже спустя пару дней детишки освоились настолько, что во время занятий носились по классу, играя в войнушку.
Наша учительница беспомощно билась в истерике, всё время кричала «Сидеть!», или, там, «Стоять!», но это только поощряло детей носиться ещё отчаянней. В общем, было очень весело; мы все просто надрывались от хохота.
Я обожала животных с самого детства, да и все в нашей семье любили их. Поэтому я гордилась нашей семьёй. Я не знала другой такой семьи, в которой так любили бы животных. И мне всегда было очень жаль тех детей, чьи родители не позволяли заводить животных.
Наша двух-с-половиной-комнатная квартира превратилась со временем в маленький зоопарк. У меня было четыре мышки, две кошки, два кролика, один волнистый попугайчик и Аякс, наш дог, – мы взяли его с собой в Берлин. Аякс спал рядом с моей кроватью, и я могла свесить руку с кровати, и гладить его, засыпая.
Со временем я познакомилась и с другими ребятами, у которых тоже были собаки.
Мы прекрасно поладили друг с другом. Обнаружилось, что недалеко от нас, в Рудове, были ещё порядочные остатки природы. Туда, на старые, засыпанные землёй, мусорные отвалы, и ездили мы играть с нашими собаками. Нашей любимой игрой была «ищейка». Кто-нибудь прятался, а его собаку в эту время держали. Потом собака должна была найти своего хозяина. У моего Аякса был лучший нюх!
Других своих зверушек я время от времени выносила в песочницу, а иногда даже брала их в школу, где наша учительница использовала их в качестве демонстрационного материала на уроках биологии. Некоторые учителя разрешали и Аяксу присутствовать на занятиях. Он никогда не мешал им. Не двигаясь, он лежал весь урок от звонка до звонка рядом с моей партой…
Ну да, а между тем дела моего отца шли всё хуже и хуже. В то время как мама работала, он сидел дома. Из брачного агентства так ничего не вышло, и теперь он ждал, когда же наконец появится работа, которая бы ему понравилась. Он сидел на облезлом диване и ждал, сидел и ждал. Эх, я была бы совсем счастлива с моими зверями, если бы не папа! Его нервные припадки, полные сумасшедшей ярости, случались всё чаще и становились всё страшнее.
Вернувшись с работы, мама помогала мне готовить домашние задания. У меня была проблема, – я долго не могла научиться отличать буквы «К» и «Н», – и мама занималась со мной по вечерам. Но я почти не слушала её, потому что краем глаза уже видела, что отец с каждой минутой всё свирепеет и свирепеет. Ну, всё: я знала, что сейчас будет: он притащит швабру из кухни и измолотит меня, и потом я должна буду объяснять ему разницу между этими проклятыми «К» и «Н»! Тут я переставала соображать окончательно, и вот уже отправлялась спать с надратым задом. Это был его метод подготовки домашних заданий.
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
