Бог располагает! - Дюма Александр - Страница 24

• Предыдущая
• 24/152
• Следующая

— Кто еще? — спросил Самуил.

— Так… одна дама, она явилась поговорить о делах благотворительности и оставалась все время здесь же.

— Наверняка какая-нибудь сводня, — пробормотал сквозь зубы Самуил. — Однако, если вы чувствуете себя в полном смысле невиновной, — продолжал он громко, — тогда почему вы что-то мямлите и путаетесь в объяснениях, словно желаете солгать?

Но тут у ворот зазвенел колокольчик. В саду раздались чьи-то голоса, он выглянул в окно и, увидев Юлиуса, вошедшего под руку с Лотарио, в ярости обернулся к своей воспитаннице.

— Отправляйтесь в свою комнату, — повелел он тоном, не терпящим ослушания, — и ни под каким предлогом не покидайте ее без моего прямого указания. Вы поняли меня?

— Я повинуюсь, — со слезами на глазах ответила бедная девушка. — Но никогда раньше я не видела вас таким жестоким.

— Извольте, наконец, выйти! — повторил он, схватил Фредерику за руку, чуть ли не поволок ее в комнату и захлопнул за ней дверь.

Не успел он с этим управиться, как выходившая в сад дверь гостиной распахнулась.

— Чуть не опоздал, — вздохнул этот слывущий железным человек и, совершенно разбитый, ослабевший, рухнул на стул.

Явилась г-жа Трихтер спросить, примет ли он господина графа фон Эбербаха с племянником.

— Пусть войдут, — устало ответил он и встал, чтобы пойти навстречу Юлиусу.

Несколько придя в себя, Самуил как мог горячо пожал руку товарищу своей юности. А вот Лотарио встретил весьма холодно.

— Мой дорогой Самуил, с сердечной улыбкой заговорил Юлиус, — я явился сюда, движимый только желанием пошпионить за тобой.

— А-а! — откликнулся Самуил, внимательно глядя на Лотарио.

— Ну, конечно, Бог ты мой! — продолжал Юлиус. — Я пришел собственными глазами посмотреть, как обошлась с тобой фортуна и так ли широк твой образ жизни, как обширны помыслы и силы души. Ты ведь знаешь, Самуил, я богат, слишком богат, моего добра хватило бы на двоих, да что на двоих — на многих.

— Остановимся на этом, — прервал его Самуил. — Благодарю тебя за предложение, но я еще не доведен до того, чтобы им воспользоваться. Мне прекрасно известно, что все зависит от суммы: каждого оскорбит небрежно брошенный ему экю, но почти любой без всяких угрызений примет в дар состояние, равное твоему. Однако я не похож на других. К тому же, — весьма многозначительно добавил он, — ты ведь знаешь: я из породы тех, кто говорит: «Все или ничего!»

— Не горячись так, — дружелюбным тоном произнес Юлиус. — И не сердись на то, что я говорю с тобой как с родным братом. Хорошо, оставим в покое мои деньги; ну ты ведь знаешь, я занимаю такое положение, что могу пригодиться в любых обстоятельствах, позволь же поставить его тебе на службу; не забывай: свое доброе имя я в любой час отдам во имя нашей старинной дружбы.

— Принимаю предложение, — ответил Самуил, протягивая ему руку, — и не премину им при случае воспользоваться. Что до денег, я отказываюсь от них не из гордости, но потому, что моих мне хватает. У меня здесь ни в чем нет недостатка. До сих пор я не жертвовал собой ради благ житейских и, при всех прочих обстоятельствах, устроен в жизни не хуже других. Хочешь, покажу тебе мой дом?

— Поглядим! — воскликнул Юлиус.

При этих словах Лотарио вскочил с такой живостью, что Самуил метнул в его сторону косой взгляд, не обещавший ничего доброго. Без всякого сомнения, молодой человек так воспылал желанием осмотреть дом только в надежде повстречать где-нибудь Фредерику.

Однако если в этом и заключались его подлинные надежды, им не суждено было осуществиться. Он исходил вдоль и поперек дом и сад, но ни шуршания платья за поворотом аллеи, ни белокурого локона в переплете окна — не было ничего, что бы напомнило ему о прошлой встрече.

Что касается Юлиуса, то он вспомнил об отсутствующей юной особе, быть может, совершенно случайно и спросил, когда вся компания вернулась в гостиную:

— Кстати, как поживает молодая девушка, о которой мы говорили прошлой ночью? Кажется, ее зовут мадемуазель Фредерика? Мы не увидим ее?

— Она нездорова, — ответил Самуил.

— Она нездорова! — прошептал Лотарио.

— Да, — отозвался Гельб, счастливый предоставившейся возможностью помучить молодого человека. — Ее недомогание довольно серьезно, и она не может покинуть свою комнату.

— Но она не больна чем-то опасным? — спросил Юлиус.

— Надеюсь, — ответил хозяин дома, не желая сказать «нет».

— Ты привязан к этой девушке? — продолжал Юлиус.

— У этой бедной сиротки нет в мире никого, кроме меня, — отвечал Самуил, — и она бы немало удивилась, узнав, что ее персона так сильно занимает графа фон Эбербаха. Я приютил ее малым ребенком и дал ей воспитание. Так что все просто. Ты доволен?

И он внезапно перевел разговор на другое:

— А что ты скажешь об Олимпии теперь, когда ты ее видел?

— Олимпия! — с живостью отозвался Юлиус, и произнесенное имя вызвало в его душе волнение. Он уже не думал больше о Фредерике. — Я как раз хотел поговорить с тобой о ней, притом серьезно.

— Вероятно, это будет разговор наедине? — спросил Самуил и взглянул на Лотарио.

— Нет, Лотарио может остаться, — запротестовал Юлиус, — он для меня одновременно и друг и сын. В том одиноком существовании, на какое осудил нас обоих рок, мы обретаем в нашей дружбе и утешение, и помощь. Мы не таим друг от друга ни малейшей мысли, ни самого мимолетного чувства. Кстати сказать, здесь я виновен перед ним и тобой. Он, естественно, говорил со мной о мадемуазель Фредерике, как и обо всем, что он обычно находит прекрасным, добрым или примечательным. Я совершил глупость, произнеся недавно это имя вслух, и тотчас заметил, как ты недоволен тем, что оно упоминается всуе. Ты был совершено прав, и теперь я прошу у тебя прощения. Но Лотарио здесь вовсе ни при чем. И он очень желал бы, чтобы ты об этом знал. Это я, один лишь я, в приступе какого-то неуместного зубоскальства захотел подшутить над ним и над тобой и поинтересовался некоей таинственной красавицей, по алчности сокрытой от чужих глаз и по прихоти случая обнаруженной. Не копи зла за это на Лотарио, прости ему мою невоздержанность.

— Так ты хотел поговорить об Олимпии? — отозвался Самуил.

— Да, я хотел бы, чтобы ты получил для меня у лорда Драммонда позволение навестить синьору в ее апартаментах.

— О, я думаю, ты не нуждаешься ни в чьем позволении! Насколько могу судить, вы необычайно быстро поладили, и весь вечер она говорила только с тобой.

— Ты так полагаешь? — произнес польщенный Юлиус.

— Да. Можешь преспокойно отправиться к ней с визитом, и готов поручиться, ты не найдешь двери запертыми. Значит, открывшееся лицо не прогнало тех чар, что навеяла маска, и то, что предстало глазам, не противоречило восторгу ушей?

— Ах! — всплеснул руками Юлиус. — Действительность превзошла все ожидания. Вот уже семнадцать лет я не испытывал чувств, подобных тем, что ощущал подле этой необыкновенной женщины. Ее манеры, ее голос, ее внезапное исчезновение и это ее неслыханное сходство, — все, надо признать, приводит меня в смущение и занимает все мои помыслы. Целое утро я думал только о ней, и вся моя будущность отныне сосредоточилась в словах «Увидеть ее вновь!». Так где она остановилась?

— В точности не знаю, — ответил Самуил. — Мне только известно, что обосновалась она где-то на острове Сен-Луи. Но уже сегодня к вечеру, думаю, я смогу сообщить тебе все поподробнее.

— Спасибо, — сказал Юлиус и не без некоторого стеснения решился спросить: — А не знаешь ли, в каких она отношениях с лордом Драммондом?

— Уверен, что она не возлюбленная его.

— Ты действительно уверен в этом? — с радостным облегчением переспросил Юлиус.

— Да, и более того: она отказалась выйти за него замуж.

— Милый мой Самуил! — воскликнул Юлиус. — Так ты веришь тому, что рассказал ее брат?

— Без сомнения, — решительно ответил Самуил, забавляясь действием, производимым его словами. — Лорд Драммонд при мне неизменно говорил о синьоре Олимпии с глубочайшим почтением. Немало лордов, герцогов и принцев безуспешно предлагали ей кошелек, сердце и руку. Знаешь, все-таки она натура восхитительная в своей возвышенной устремленности. Певица, влюбленная только в чистое искусство и более целомудренная на подмостках, нежели иная императрица на троне. Да, оживить и спустить с мраморного пьедестала эту статую, изваянную из мрамора музыкальной гармонии, — цель, достойная мужчины.

• Предыдущая
• 24/152
• Следующая