Красный сфинкс - Дюма Александр - Страница 4

• Предыдущая
• 4/141
• Следующая

— По правде говоря, да. Бедная королева! — произнес Латиль, протягивая руку к золоту и собираясь переложить его со стола в карман.

— Ей не везет; только что у нее убили герцога Бекингема.

— А теперь, — прервал горбатый дворянин (он, по-видимому, решил положить конец колебаниям Латиля: если тот отступится, то пусть лучше это произойдет здесь, в гостинице, а не на месте схватки), — а теперь у нее убьют графа де Море.

Латиль подпрыгнул на стуле.

— Как?! Графа де Море?

— Графа де Море, — повторил незнакомец, — кажется, вы не называли его среди ваших исключений?

— Антуана де Бурбона? — продолжал Латиль, уперев кулаки в стол.

— Да, Антуана де Бурбона.

— Сына нашего доброго короля Генриха?

— Бастарда, хотите вы сказать.

— Бастарды и есть истинные сыновья королей, принимая во внимание, что короли создают их не по обязанности, а по любви. Возьмите ваше золото, сударь, я никогда не подниму руку на члена королевского дома.

— Сын Жаклины де Бей не принадлежит к королевскому дому.

— Он принадлежит к нему как сын Генриха Четвертого.

И тут Латиль встал, скрестил руки и, устремив грозный взгляд на незнакомца, спросил:

— А знаете ли вы, сударь, что я видел, как убили его отца?

— Вы?

— Я был на подножке кареты как паж господина герцога д'Эпернона. Убийце пришлось отстранить меня рукой, чтобы дотянуться до короля. Если бы не я, преступник, может быть, сумел бы спастись. Но когда он рванулся бежать, я вцепился в его камзол… и смотрите, смотрите… (Латиль показал иссеченные шрамами руки.) Это следы от ударов ножа, которыми он пытался заставить меня выпустить добычу. Кровь великого короля смешалась с моей, сударь; и именно ко мне вы приходите с предложением пролить кровь его сына! Я не Жак Клеман и не Равальяк, слышите? А вы, вы — негодяй; забирайте ваше золото и скорее убирайтесь, пока я не пригвоздил вас к стене как ядовитую гадину!

— Замолчи, сбир, — сказал незнакомец, отступая на шаг, — иначе я велю проткнуть тебе язык и зашить губы.

— Я не сбир, а вот ты убийца; и поскольку я не служу в полиции и не обязан тебя выслушивать, то, чтобы ты не отправился со своим гнусным предложением к кому-нибудь другому, кто может его принять, я сейчас уничтожу разом и твои махинации, и твою мерзкую скрюченную особу, а из твоего дрянного скелета, который ни на что другое не годится, сделаю пугало для воробьев. Защищайся, негодяй!

Произнеся последние слова — в них звучали и угроза и предостережение, — Латиль выхватил свою длинную рапиру из ножен и нанес своему собеседнику сильный удар — он должен был свидетельствовать о непреклонном желании не проливать крови. Но тот, кого этот удар должен был пронзить насквозь и действительно пригвоздить к стене как какое-нибудь жесткокрылое насекомое, не получил его: с ловкостью и проворством, неожиданными для человека с подобным увечьем, он отскочил назад, обнажил шпагу и стал перед Латилем в позицию ангард, после чего начал наносить такие точные удары и делать столь стремительные выпады, что бретёр должен был призвать на помощь все свое искусство, осторожность и хладнокровие. Потом, словно в восторге от того, что вдруг — причем в такой момент, когда этого меньше всего можно было ожидать, — встретил умение, способное поспорить с его собственным, он решил продлить борьбу просто из интереса и ограничивался тем, что парировал удары с такой же точностью, с какой делал бы это в фехтовальной академии, ожидая, пока усталость или ошибка соперника позволят ему, Латилю, прибегнуть к ударам в духе Жарнака, какие он так хорошо знал и при случае мог удачно использовать. Но разъяренный горбун не обладал таким терпением. Видя, что ему не удается найти ни малейшего просвета, чтобы нанести удар, чувствуя к тому же, что его атакуют сильнее, чем ему бы того хотелось, и заметив, что Латиль, отрезая врагу путь к отступлению, оказался между ним и дверью, он вдруг крикнул:

— Ко мне, друзья! На помощь! На выручку! Меня убивают!

Не успел прозвучать призыв незнакомца, как трое ожидавших своего спутника у заставы на улице Вооруженного Человека ворвались в зал и набросились на бедного Латиля; тот, обернувшись, чтобы быть лицом к ним, не смог парировать удар, который разъяренный горбун нанес ему, сделав выпад всем телом. Одновременно один из нападавших кинулся на него с другой стороны; таким образом, Латиль получил сразу два страшных удара шпагой: один клинок, войдя в грудь, вышел из спины, другой вошел в спину и вышел из груди. Латиль без единого движения рухнул на пол.

*chi va piano va sano — (ит.) тише едешь — дальше будешь

**exceptis excipiendis — (лат.) За исключением того, что следует исключить

Несколько минут после этой расправы царило молчание; клинки, безмолвно и заботливо вытертые, были вложены обратно в ножны. Но на шум, предшествовавший этому молчанию, на раскаты голоса Латиля, на звон шпаг к двери, ведущей из зала в кухню, сбежались метр Солей и его поварята, а в уличную дверь стали просовываться головы любопытных. Все, остолбенев, разглядывали человека, распростертого на плитах пола, и показывали друг другу на кровь, сочившуюся сквозь маленькие отверстия четырех полученных им ран и растекавшуюся во все стороны. Среди всеобщего молчания прозвучал чей-то голос:

— Надо сходить за стражниками.

Но тот из друзей горбатого дворянина, что первым прибежал ему на помощь и напал на злосчастного Латиля сзади, в то время как горбун наносил ему удар спереди, воскликнул:

— Наоборот, все оставайтесь на местах. Дело касается нас, и мы отвечаем за все. Вы свидетели, что мы всего лишь поспешили на помощь нашему другу маркизу Пизани, которого этот гнусный головорез Латиль заманил в ловушку; поэтому не бойтесь ничего: вы имеете дело со знатными сеньорами, с друзьями господина кардинала.

Все присутствующие обнажили головы, но с еще большим любопытством уставились на того, кто стал успокаивать их относительно последствий события, серьезного, но все же гораздо менее редкого в ту эпоху, нежели в наши дни. Говоривший и сам понял: чтобы завоевать доверие присутствующих, нужны более пространные разъяснения. Не заставляя себя просить, он произнес, указывая пальцем на одного из своих спутников:

— Вот, во-первых, господин Венсан Вуатюр, известный поэт и остроумец; он будет одним из первых академиков господина Конрара, когда господин Конрар создаст свою академию, а пока что он представляет иностранных послов его королевскому высочеству Месье.

Человек невысокого роста, бодрый, элегантный, краснолицый, одетый в черное, со шпагой, прикрепленной горизонтально, выпятил грудь, слушая перечисление своих титулов, сопровождаемое восхищенным и уважительным шепотом публики.

— Далее, — продолжал оратор, — вот господин Шарль, граф де Бранкас, сын господина герцога де Виллара, дворянин свиты ее величества королевы-матери. Наконец, — продолжал он, повысив голос и подняв голову, как боевой конь, встряхивающий своими доспехами, — я, сьёр Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер, сын господина герцога де Бельгарда, великого конюшего Франции, главного офицера короны, большого друга покойного короля Генриха Четвертого и доброго слуги ныне со славой царствующего Людовика Тринадцатого. Если всех этих ручательств вам недостаточно, я могу представить вам только ручательство Предвечного Отца. А теперь, поскольку вам предстоит труд вымыть пол и похоронить эту падаль, а всякий труд заслуживает вознаграждения, вот вам плата.

И, взяв со стола кошелек, сьёр Пьер де Бельгард, маркиз де Монбрён, сеньор де Сукарьер, бросил его к ногам хозяина «Крашеной бороды»; из кошелька вывалилось десятка два луидоров, в то время как Сукарьер отправил четыре свертка по сто пистолей каждый к себе в карман, причем этот фокус не встретил возражений маркиза Пизани: тот, вовсе не желая оказаться замешанным в этой стычке, выскользнул излома и поспешил удалиться, что при его длинных ногах было нетрудно.

• Предыдущая
• 4/141
• Следующая