Жемчужина Санкт-Петербурга - Фернивалл (Фурнивэлл) Кейт - Страница 49

• Предыдущая
• 49/103
• Следующая

— Вам скучно со мной? — спросил он.

Вопрос был настолько глупым, что Валентина рассмеялась. Она и не желала хохотать, но, начав, уже не могла остановиться. Смех вырывался из нее. Виной тому была усталость… И совершеннейшая бессмысленность пребывания здесь, вместе с этим человеком. И еще глупость отца, который полагал, что может заставить ее выйти замуж за этого светловолосого усача только потому, что он происходит из богатой семьи. Капитан Чернов сидел на противоположном конце стола и пялился на нее. Валентина закрыла обеими руками рот, чтобы удержать в себе смех, но тот пробивался даже через пальцы. На глазах у нее выступили слезы.

— Валентина, прошу вас, перестаньте.

Она кивнула. Но слезы текли по щекам.

Капитан неторопливо закурил очередную сигарету и глянул на Валентину сквозь клубы дыма.

— Значит, вы находите меня не только утомительным, но и смешным.

Он подался вперед над столом и впился в нее взглядом. Валентина увидела, как засверкали его голубые глаза. Что это? Волнение? Удивление? Или обычная злость изза того, что она ведет себя неподобающим образом? Девушка не знала ответа.

— Хорошо, — напряженно произнес он и вдруг широким жестом смел со стола посуду. По полу с жалостным звоном разлетелись хрустальные осколки. — Теперь перед нами чистый стол, и мы можем начать сначала. Вы и я. Выставляйте на него все, что пожелаете.

Продолжая курить черную душистую сигарету, он откинулся на спинку стула и принялся внимательно смотреть на Валентину. Смех прекратился. Вместе с ним исчезла и скука. Девушка подхватила уголок белой камчатной скатерти, отерла глаза и тихонько шмыгнула носом.

— Я хочу, чтобы вы соблюдали коекакие правила.

— Назовите их.

— Если вы чтото хотите сказать, говорите это мне, а не моим родителям.

Капитан удивился и слегка побледнел, отчего светлые веснушки у него на носу проступили отчетливее.

— Согласен.

— Я знаю, что вы уже разговаривали с моим отцом, но не хочу, чтобы вы с ним чтото решали за меня. Мне, чтобы принять окончательное решение, нужен, самое меньшее, год.

— Целый год! Это так… неосмотрительно с вашей стороны.

— Я настаиваю. — Она покупала себе время.

— В таком случае я согласен.

— Благодарю вас.

— Теперь моя очередь, Валентина.

Она кивнула.

— У меня только одно правило.

— Какое же?

— Вы не должны встречаться с другими мужчинами. Если у вас появится ктото другой, я убью его.

Она опустила взгляд на осколки, лежащие на полу, как перья какойто растерзанной птицы. В комнату заглянул официант, чтобы убрать, но Чернов жестом отослал его.

— Чтобы добиться своего, вы, Степан, не боитесь разрушать, верно?

Бледный румянец расползся у него по щекам, от скул до носа.

— Я солдат, Валентина, — произнес он так, будто это все объясняло.

— Степан. — Он внимательно смотрел на ее губы, когда она говорила. — Если я разговариваю с другими мужчинами, хожу рядом с другими мужчинами или даже танцую с другими мужчинами, я не хочу думать о том, что в любую секунду можете появиться вы с пистолетом.

— Разумеется. — Он пожал плечами. Бахрома на его эполетах тревожно качнулась. — Я не имел в виду, что…

Губы Валентины сложились в улыбку.

— Я знаю, что вы имели в виду.

— Прекрасно. Так что дальше? Поедем в клуб? Предлагаю «Аквариум». Уверяю вас, вам там понравится. У них в танцевальном зале вдоль стен стоят аквариумы с рыбками.

— Дальше я поеду домой и отосплюсь.

Валентина научилась замечать мелочи. Различать самые незначительные сигналы, которые могли поведать о многом. Поникшие уголки губ, посиневшие ногти, сыпь на коже, одышка, даже изменение запаха из судна — она научилась обращать внимание на подобные приметы.

Первая смерть случилась под конец первой рабочей недели. Это была женщина с редкими волосами, которая ушла из жизни так же тихо и незаметно, как жила. Но охватившая Валентину жалость не знала границ. Злясь на саму себя, она заперлась в бельевой. Девушка почти не знала несчастную, но слезы душили ее, и ей пришлось зажать рот краем простыни, чтобы заглушить всхлипы. Она бы умерла со стыда, если бы Гордянская застала ее в таком виде.

Вечером, когда она покинула госпиталь и спустилась по ступеням, ее, как всегда, ждал Йенс. Едва увидев Валентину, он понял, что произошло.

— Ты выбрала себе непростое занятие, — сказал он.

— Я знаю.

Йенс шел медленно. Валентина не могла понять, то ли изза нее, то ли он просто задумался. Хотя, может быть, он просто оттягивал миг расставания, ибо в тот день зима наконец ослабила хватку и на СанктПетербург из темного неба пролился моросящий дождик. После холодных и унылых коридоров госпиталя легкое прикосновение к лицу пахнущих морем дождинок казалось освежающим. В носу Валентины все еще стоял запах дезинфицирующих средств.

— Как сегодня себя вела твоя жуткая медсестра? — наконец заговорил инженер.

— Это не медсестра, а изверг какойто. Заставила меня переворачивать матрасы и полы во всем отделении драить.

— А что, она молодец. Так с вами, молодыми лентяями, и надо.

Валентина двинула его локтем в бок.

— Будешь такое говорить, вколю тебе укольчик, быстро успокоишься.

— О, я впечатлен. Это означает, что тебе уже доверили делать уколы?

— Нет. Еще нет. Но, — она прижалась к нему покрепче, — я могла бы начать практиковаться на тебе.

Он негромко засмеялся и положил ее ладонь на свою согнутую руку.

— На мне ты можешь практиковаться в чем угодно.

Ей понравилось это предложение. Даже не сами слова, а то, как он их произнес. Мимо них проскакала лошадь, и наездник бросил им: «Добрый вечер», как будто они были обычной парой, идущей домой готовить шницель и читать друг другу у камина. Эта мысль странным образом отозвалась в сердце Валентины. Ей стало интересно: почувствовал ли то же самое Йенс? Ощутил ли он внутреннюю полноту, как те шприцы, которые сосали кровь, пока, казалось, не были готовы лопнуть?

— Как дела у Кати? — задал неожиданный вопрос Фриис.

— Она не в духе. Злая как черт.

— Почему?

— Потому что ей стало лучше.

— Разве это плохо?

— Нет. Дело в том, что, когда ей становится лучше, к ней приходит учитель математики. А она ее ненавидит.

Викинг рассмеялся. Валентина любила его смех. Смех был такой же неотъемлемой его частью, как рыжие волосы или длинные подвижные ноги и руки. Иногда по ночам ей снился этот смех, и тогда она просыпалась. В такие минуты ее тело вспоминало ощущение его близости, она начинала чувствовать его руку у себя на талии. Во снах он садился рядом с ней на кровать и начинал рассказывать разные вещи, пока тень его переползала от одной стены к другой. Рыжие волосы мерцали в лунном свете. Валентина была уверена, что он говорил чтото оченьочень важное, но каждое утро, открывая глаза, не могла вспомнить ничего из его рассказов.

— Йенс, — сказала Валентина, когда они шли по мосту, — а как продвигается восстановление разрушенного туннеля?

— Слишком медленно.

— Тебя это, наверное, ужасно расстраивает.

Он с безразличным видом пожал плечами, и все же она видела, что на самом деле для него это очень важно.

— Пока Дума негодует, — сказал он, — я пытаюсь воспользоваться случаем и заодно выжать из нее денег на замену очередной секции старого деревянного водопровода и реконструкцию стоков в Невскую губу.

Они остановились у перекрестка, пропуская две тяжелые крытые телеги, следующие одна за другой. Спины лошадей блестели от дождя.

— Йенс, почему эти туннели для тебя так важны?

— Это моя работа.

Она рассмеялась и покачала головой. Капюшон сполз ей на затылок. Валентина перед выходом из госпиталя сняла строгую косынку санитарки, но форменное платье все еще было на ней.

— Да, это твоя работа, но, помоему, очевидно, что они для тебя — нечто большее…

Она крепко сжала его руку. Дорога перед ними уже была открыта, но они продолжали стоять на тротуаре. Дождь припустил сильнее. В темноте тяжелые капли барабанили по крышам, собирались в лужи на земле. Вскоре они превратятся в лед.

• Предыдущая
• 49/103
• Следующая