Четверо из России - Клепов Василий Степанович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/51
• Следующая

Я следил потерянным взглядом за тем, как пестрый дятел по-хозяйски осматривает и долбит сосну, как носится целая стая синиц и поползней. Но если бы меня спросили, о чем я думаю, я бы не нашелся, что ответить.

– У, гады! – скрежетал зубами Димка. – Какого парня сгубили!

И я понял, что наше молчание громче всяких слов говорит о том, что делается у каждого на душе…

Под ногами появилась тропинка. Она вилась меж деревьев. И мы пошли по тропинке, держась все время в тени деревьев и оглядываясь. Холм, где остался навсегда лежать Левка, давно уже скрылся из глаз, но все равно мы видели его. Уже не встанет и не побежит за нами Левка, не глянет огромными черными глазами, не скажет, играя в нашу индейскую речь: «Да не будь я Федор Большое Ухо…»

С пригорка, по которому мы двигались, видно было все, что делается на прибрежной равнине. Кое-где на полях началась уборка ржи. Стрекотали жатки, и за ними тонкой линией выстраивались снопы. Вон, прямо тут, на меже, устроен ток, к которому лошади тянут возы снопов. Слышно пение моторов молотилки и видно, как вьется из-под нее пыль…

Мне показалось, что кто-то плачет. Я оглянулся: так и есть! Белка не успевала вытирать покрасневший нос подолом платья.

– Хватит, ребята! – рассердился я. – Что толку от слез?

– Левки не-е-ету, – всхлипывая, проговорила Белка.

– И больше никогда не будет! – с нарочитой твердостью сказал я. – И нечего плакать. А ну, Белка, – быстрее!

Иногда мы слышали, как в лесу раздавалось точно такое же, как в острогорских лесах, «ау». Крестьяне, очевидно, собирали грибы. Я подумал о грибах, и мне страшно захотелось есть.

– Скоро будет темно. Давайте поищем грибов. Солнце уже садилось. От деревьев тянулись огромные густые тени. Далеко впереди горел костер. Тонко звенела паутина мошкары. Тут впервые Белка показала, на что она способна. Мы с Димкой собирали только маслята, которые растут так, что их и слепой увидит, а Белка выискивала под хвоей белые грибы, которые называла боровиками.

Вдруг Димка закричал:

– Идите сюда! Я нашел орехи…

Мы подбежали и стали рвать орехи, которые росли целыми гнездами, по нескольку штук вместе.

Становилось темно. Следовало найти место для ночлега. Разводить огонь мы боялись, так как, чего доброго, могли нагрянуть полицейские. Впереди, где раньше горел костер, вился слабый голубой дымок. Я подошел и копнул палочкой.

– Ребята, идите-ка! Тут много углей…

Нанизывая на веточки грибы, мы опускали их на угли и съедали. Грибы без соли не очень-то вкусны, но мы ели их как самое прекрасное лакомство. Потом мы с Димкой спустились вниз с пригорка и набрали две охапки веток.

Было холодно. Мы уложили Белку между собой, все трое крепко обнялись, но дрожь прохватывала насквозь.

– Ты замерзла? – спрашивал я Белку.

– Уггу-у!

Тогда я предложил идти к току, который мы видели по пути. Искали, искали солому, наконец, нашли и закопались в нее, как поросята. Усталость взяла свое. Мы уснули.

Утром я испуганно вскочил. Солнце уже вставало, и со стороны города ехали немцы, работавшие на току. Мы, как встрепанные, вскочили и бросились в лес. К счастью, нас никто не видел, а если и видел, то посчитал за обычных немецких мальчишек.

Мы снова отправились на то место, где собирали орехи и грибы. Орехов нашлось немного, но грибов было еще больше. Мы набрали маслят, позавтракали ножками боровиков и отправились по тропинке, вьющейся по опушке. Дальше в лес идти не хотелось – мы могли заблудиться и выйти не туда, куда надо.

К обеду нам попалась небольшая речушка, которая текла в сторону Варты, и мы отправились по ней, отыскивая мост или брод. Вдруг из кустов выскочили двое полицейских:

– Хальт! Ни с места! Стрелять будем!

Мы шарахнулись в кусты. Полицейские открыли огонь, и я видел, как пуля, вжикнув, сбила у меня над головой веточку. Стараясь не шевельнуть ни прутиком, мы уползали вдоль речки. Иногда прислушивались и снова орудовали руками. Но немцы, видимо, следили за нами по дрожанию ветвей, и когда мы вышли к концу зарослей, то нарвались опять на полицейских.

Я хотел бежать обратно, но закричала Белка, схваченная дюжим полицаем. Мы с Димкой бросились на него, ко второй немец резко рванул Димку и уложил его на землю.

Что мог сделать один мальчишка против двух здоровенных верзил?

Не успел я опомниться, как меня схватили, скрутили мне руки… И тут, откуда ни возьмись, выскочил из кустов и вступил в схватку с полицейскими низкий, широкоплечий, в рубахе с засученными по локоть рукавами, человек. Наш доброжелатель ударом могучего кулака уложил на землю одного, рванул к себе другого полицая, так что тот только мотнул головой и оказался прижатым к первому. Лежавший немец выдернул револьвер из кобуры и хотел выстрелить, но незнакомец наступил полицаю на руку:

– Брось оружие!

Голос кричавшего показался мне знакомым. Димка освободил меня от тонких стальных наручников, я вскочил на ноги. И в этот момент раздался выстрел. Рассвирепевший наш спаситель так прижал руку полицейского ногой, что тот выпустил пистолет.

– Пся крев! – проговорил черный человек, и тут я его узнал.

Это был наш старый приятель Юзеф Заремба. Но до чего он изменился! Штатская одежда и черная борода, из которой торчал один большой нос, сделали его неузнаваемым.

Заремба быстро расправился с обоими полицаями – они лежали теперь связанные с кляпами во рту – и схватил меня в свои объятия…

Юзеф Заремба убежал от Фогелей на второй день после нас. К нему присоединились еще два поляка, но они до того ослабели, что не выдержали нескольких дней голода, и Юзеф должен был уходить один. Он колесил несколько дней по лесу, питался, как и мы, грибами, и сегодня, выспавшись в зарослях, видел расправу с нами полицейских.

Юзеф сунул руку в карман полицейского, достал пачку сигарет. Закуривая, ожег взглядом связанных полицаев. «Проклятые боши! – пробормотал словечки, перенятые у пленных французов. – Видеть их живыми не могу!»

– А где у вас четвертый? – спросил Юзеф, обводя нас взглядом. – Где Левка?

– Левки нет, – удрученно ответил я. – Вчера похоронили…

Заремба скрежетнул зубами, пнув ногой полицейского и сурово спросил:

– Зачем вам понадобились эти ребята?

– Велено их задержать… Ей-богу мы не виноваты… Мы не хотели… Они украли у доктора Зайделя серебряный портсигар… Вчера Зайдель был с нами… Мы не хотели…

– Иди, Васька, вон туда, за кусты, – проговорил Заремба, кивая на ивовые кусты. – А я немного с ними побалакаю.

Мы слышали, как из-за кустов Заремба громко выкрикнул:

– Имeнем польскeго люду…

Сразу послышались два выстрела, и мы увидели Юзефа, который приближался к нам, запихивая пистолет за пояс.

– Двадцать один плюс два. Это будет двадцать три… – бормотал он про себя. – Идемте скорее, ребята… Я вас провожу. Теперь надо быть еще осторожнее. Нас будут разыскивать. Быстрее от этого места, пока не нашли полицейских.

По дороге разговорились с Зарембой. Он сказал, что пробирается к себе в Катовицы, где надеется повидаться с женой и маленькой дочкой Еленой.

– А потом – в партизаны. У нас много партизан.

К вечеру мы вышли из соснового леса. Начались поля ржи и картофеля. Юзеф сообщил, что скоро будет река Просна – граница бывшей Польской республики.

– Здесь меня и ранили немцы, а отсюда направили в концлагерь. Я не был тут уже четыре года.

Свернув с дороги, поляк поманил нас за собой. Мы вышли к небольшой хатке, приютившейся под старыми липами. У будки люто лаял огромный всклокоченный пес.

– Ты цож, Герман, не впознаешь? А я до цебе в госци. Пани Ядвига![58] – крикнул Заремба.

На крыльцо вышла полячка с бледным, отекшим лицом:

– День добрый, пан!

– Добрый день, пани! Герман мне не познал. А вы, пани Ядвига, памента?

Пани Ядвига напряженно всматривалась в лицо Юзефа.

• Предыдущая
• 37/51
• Следующая