Новый мальчик - Тови Дорин - Страница 5

• Предыдущая
• 5/29
• Следующая

Всего неделю назад нас оглушал рев потока, и было как-то странно не слышать теперь ничего, кроме жужжания насекомых. Дорожные рабочие сделали свое дело и уехали, оставив после себя дорогу с новехоньким покрытием и в большом возбуждении рассказав нам про гадюку, которую обнаружили в чайной палатке.

— Всего и день как простоял, — сообщил нам десятник («он» был брезентовый навес, который они соорудили на обочине). — Билл, значит, входит чайник поставить, а на полу эта гадина во-от такой длины.

Мы не удивились. В Долине гадюки действительно водятся, а потому муниципальный совет несколько лет назад установил щит с предупреждением:

«Гадюки! В случае укушения звоните такому-то и такому-то 4321».

Значит, мы — крутые ребята, заметил тогда Чарльз, если они сочли нужным предупреждать гадюк…

Многие из тех, кто приезжает сюда из года в год, так ни разу гадюки и не видели, но их в Долине хватает. Впрочем, опасности практически нет, если летом держаться подальше от каменных оград и зарослей высокой травы, однако мы знали, что в плодовом саду обитает парочка, а иногда мы замечали одну и на дороге. И каждый раз я благодарила судьбу, что наши кошки при этих встречах не присутствовали. Кошки считаются природными истребительницами змей. Шеба, я не сомневалась, блестяще бы это подтвердила, но за Соломона я очень опасалась.

Хоть одна польза от наводнения, сказала я Чарльзу, оно наверняка убрало всех-гадюк. Конечно, жаль всякую тварь, чью нору затопило, но, по крайней мере, в Долине теперь безопасно.

Но я ошиблась. На самом деле гадюки, предупрежденные каким-то шестым чувством, видимо, заранее уползли на верхние склоны. Недели две после наводнения стояла жаркая сухая погода, и тогда они начали возвращаться в сырые низины. Но только с исчезновением ручья сырости в Долине осталось маловато. Вот одна и свернулась в тени чайной палатки; потом та, которую Чарльз убил, хотя и очень неохотно, — но следовало подумать о детях, собаках и прочих домашних животных, — когда она лежала идеально замаскированная в траве у дороги; потом та, которая на моих глазах исчезла в водостоке под дорогой, щегольнув зловещим темным зигзагом на спине…

Соломон всегда любил прогуливаться вверх по дороге, и едва покрытие восстановили, как мы возобновили прогулки. Шебу приходилось нести на руках, так громко она вопияла, что Камни Ранят ей Лапы, или же, если мы предоставляли ей выбор, объявляла, что она Никуда Не Пойдет. Но Соломон радостно бежал вприпрыжку позади нас, останавливаясь, чтобы понюхать здесь и пустить струю в посрамление всем кошкам там, а затем припуская галопом на длинных ногах, чтобы нагнать нас, а когда оказывался возле нового дома, торопился упоенно поворочаться на его крыльце.

Мы шутили, что нам надо бы купить этот дом, до того он влюбился в это крыльцо. А перед тем, как повернуть обратно, мы спускали Шебу на землю, и она, забыв о своих драгоценных Ногах, мчалась с веселыми воплями вокруг дома, а Соломон в восторге припускал за ней, а Чарльз стоял на дороге и твердил, что это чужая собственность и им не следует туда забираться, мне же выпадала задача извлекать их оттуда.

Все это складывалось в привычный ритуал, что так нравится сиамам, и не потребовалось много времени, чтобы Соломон обнаружил, что водостоки высохли и, следовательно, их можно включить в расписание развлечений. Сначала все ограничивалось пробными попытками. Заглянуть широко раскрытыми глазами в отверстие и отскочить; рискнуть войти поглубже; первое безмолвное — чтобы никакой бука его не сцапал! — появление из противоположного отверстия трубы. После чего, естественно, ему удержу уже не было. Он кидался к водостокам, едва мы оказывались вблизи от них, стремительно мчался по нему туда и обратно, точно взбесившийся поезд метро, иногда с воплем выскакивая из дальнего конца, иногда вылетая из отверстия, с которого начинал свой путь, в надежде обмануть Шебу, которая заглядывала внутрь, проверяя, где он. А иногда он прятался в середине и вообще не вылезал, так что мы начинали тревожиться, не стал ли он чьей-то жертвой.

В трубе могла притаиться лиса, говорил Чарльз, а когда я возразила, что мы услышали бы шум схватки с лисой, Чарльз сказал, ну так хорек, и отказывался успокоиться. Но только когда я увидела, как в трубу уползала гадюка, мы поняли, насколько опасно это развлечение. Внутри, конечно, сыро, сказал Чарльз. Ну, гадюки и заползают туда.

Вот почему перед прогулкой я отправлялась вперед и затыкала отверстия труб, чтобы Соломон не мог забраться внутрь. Мы знали, что ручей не выйдет на поверхность, пока все воронки не будут забиты, а если это случится, вода просочится сквозь хворост. Но другие люди, гулявшие по Долине, так не считали, а потому из самых лучших побуждений они убирали хворост из труб так же споро, как я накладывала его туда. Жизнь превратилась в сплошной кошмар — вдруг Соломон заберется в трубу и наткнется там на гадюку? Сколько раз я еле успевала ухватить его за хвост, когда он уже почти исчезал в дыре, точно кролик в шляпе фокусника… Когда ручей заструился вновь, мы испытали невероятное облегчение.

Теперь представляется просто невозможным, что Соломон действительно так резвился. Несколько недель спустя мы отправились отдохнуть, и помню, когда мы вернулись, Соломон радостно ходил за мной по саду, пока я помогала разгружать машину… Соломон катается по газону, ликуя, что он дома… Соломон меньше чем за две недели до смерти весело взмывает в воздух, чтобы поймать мячик… Ему такие игры нравятся, сказал он. И мы давно ни во что такое не играли, верно?

Примерно через месяц мы заметили, что он пьет воды гораздо больше. И не просто за один раз, но снова и снова возвращается к своей миске. И как-то сразу почти перестал есть. Однако больным не выглядел.

На всякий случай мы все-таки вызвали ветеринара. Наверное, с почками у него стало чуть хуже, полагали мы. Полечить его, как Шебу, и все будет в порядке.

Если бы! Позже ветеринар объяснил нам, что в случае с Шебой ее собственный организм компенсировал недостаточность. Частично почки продолжали работать, как это бывает и у людей. Рано или поздно, предупредил он, все повторится, и уже ничего сделать будет нельзя.

А с Соломоном произошло именно это. Вероятно, компенсации уже имели место, хотя мы этого и не знали.

На протяжении четырех суток ветеринар бывал у нас каждый день. Четыре ночи Чарльз и я сидели с Соломоном. На четвертый день — мой день рождения — мы подумали, что худшее позади. Ночью нас тревожило его тяжелое дыхание, но к утру оно внезапно стало ровным. И, открыв глаза, он посмотрел на нас осмысленным взглядом, а когда я окликнула его, приподнял голову и повернул ее ко мне.

— Поздравляю с днем рождения, — сказал Чарльз, и я подумала, что такого счастливого дня рождения у меня еще не бывало.

Однако днем его дыхание вновь стало затрудненным. Боли он не испытывает, сказал ветеринар, заглянув перед обедом, но, как ни грустно, он, видимо, умирает. Как последнее средство он ввел ему кортизон, но ничто не помогло. В пять часов утра, пока я его обнимала, Соломон покинул нас. И даже теперь кажется невероятным, что подобное могло произойти.

Мы похоронили его в нашем лесу. На полянке напротив коттеджа, где весной растут желтые нарциссы и где как-то раз, когда он был молодым, мы наблюдали, как он, точно идущий на нерест лосось, взмывал в воздух, стараясь схватить испуганно квохчущего фазана. Мы похоронили его в той самой корзинке, в отверстие которой он еще котенком, пока мы ехали в Холсток, умудрился просунуть свою головенку, и я с трудом водворила его внутрь. Всю жизнь это была его корзинка, а теперь он лежал на ее дне такой неподвижный!

Потом мы вернулись в коттедж к Шебе и новой проблеме. Как она перенесет его утрату?

• Предыдущая
• 5/29
• Следующая