Сквозь бездну - Коваль Ярослав - Страница 4

• Предыдущая
• 4/78
• Следующая

В этой ситуации меня больше всего радовала жена. Она совершенно спокойно и потрясающе терпеливо переживала это каждодневное нашествие, с каждым из просителей разговаривала любезно, выносила ожидающим моего внимания прохладительные напитки. Правда, и подарки принимала с ощущением полного своего на это права. Подарки впечатляли. Они не были очень дорогими, но недостаток ценности искупали усилия, приложенные к украшению этих предметов. Если уж полотенца, то покрытые самой восхитительной вышивкой. Если скатерть, то шедевр вышивального искусства. Если шкатулка, то с резными крышкой, стенками и даже нутром.

Впрочем, и к известию о переезде она отнеслась спокойно. Моресна вообще поражала меня своей уравновешенностью. После приёма в доме Солор она, казалось, совершенно успокоилась на тему недостаточной родовитости, по крайней мере, никаких сетований или жалоб я больше от неё не слышал. Всё остальное дочь угольщика переносила как должное. Просители? Будем принимать просителей. Переезд? Скажи, когда, буду собирать вещи. Наблюдая за нею, я постепенно усваивал местные представления о том, что нормально, а что выходит за рамки обычного.

Для меня супруга по-прежнему оставалась тайной за семнадцатью запорами, несмотря на всю её внешнюю открытость, готовность отвечать на любые вопросы. Жизнь на родине поневоле сформировала у меня чёткие представления о том, как выглядит семейная жизнь, что женщинам нравится, что ими отвергается с негодованием. Теперь все мои представления рушились с треском.

Моресна обихаживала меня так, как ни одна моя соотечественница никогда б не стала — подносила напитки, подавала полотенца, рубашки, застилала за мной постель, снимала сапоги. При этом мои попытки помочь по хозяйству отвергались сперва с недоумением, потом — с негодованием. Однако те внехозяйственные широкие жесты, которые впечатлили бы среднестатистическую российскую девушку, моей супругой воспринимались как должное. Она не видела ничего особенного в том, что я часто давал ей крупные суммы на её личные траты, дарил ценные подарки, подавал руку, открывал дверь, ставил на место людей, говоривших с ней грубовато, ухаживал, если она плохо себя чувствовала, без возражений отпускал на прогулки, по магазинам, на многочасовые встречи с подругами, что не просил отчёта о потраченных суммах и времени. Она не признавала границ моего личного пространства в пределах дома, однако при этом настолько нарочито не совала нос в мои дела, что это начало меня обескураживать. Если мои постоянные и длительные отлучки переносятся супругой так равнодушно, то радует ли её вообще моё присутствие дома?

Покладистая, тихая, робкая, она, оказывается, могла быть очень решительной со служанками, посыльными, возчиками, доставлявшими товары на дом, грузчиками, приехавшими таскать мебель и вещи во время переезда. Проще говоря, она точно знала, с кем и когда надо вести себя жёстко, а перед кем следует пасовать, и это знание было настолько сложным, разветвлённым и в то же время органичным для уроженки Империи, что мне казалось, я никогда этому не научусь.

Моресна для меня становилась воплощением того в Империи, с чем я рад был жить в союзе, несмотря на все его недостатки.

Дом, который для меня подобрали по распоряжению Аштии, на мой вкус выглядел слишком роскошным. В такие у меня на родине водят экскурсии, чтоб показать, как прежде жили аристократы, и заодно экспозицию-другую диковинок. Комнаты, конечно, сравнительно невелики, за исключением одной парадной залы, да ещё столовой. Но как же обставлены! Как отделаны! Как всё это выглядело в совокупности! Часть мебели в особняке стояла своя — массивного дерева, резная. Наша с Моресной собственная мебель рядом с нею казалась убогой. Так что, почесав затылок, я был вынужден признать, что и мебелюшку придётся заводить новую. Благо деньги на такое удовольствие теперь есть.

Решил-то я, но осуществлять мои решения предстояло Моресне. Я-то здесь, собираюсь убить десять дней на обучение, а она там. Вот вернусь — посмотрю, что у неё получилось…

После ужина не оставалось ничего другого, как пойти прогуляться. Я знал, что владения семьи Одей довольно обширны, занимают намного больше пространства, чем один залив, но именно этот залив был отведен под учебный центр. Что происходило по соседству, можно было разве только гадать. Да и какая разница — здесь хватало простора и для отдыха, и, наверное, для медитации. Прогуливаясь по берегу, можно было наслаждаться ощущением полного одиночества. То ли я у них сейчас единственный клиент (что неудивительно — при таких-то ценах!), то ли мои собратья по учёбе сейчас учатся где-то в зданиях и очень тихо. Ни слуг, ни другого персонала…

Всё-таки до чего красив закат на побережье! Небо многоцветно, никакие ухищрения красилей не угонятся за искусностью природы, и на фоне этого ало-золотого сияния скалы выступают, как несокрушимые форты, на которые даже смотреть жутковато, а уж штурмовать… Извините!

Эния подошла сзади практически бесшумно.

— Ты отдохнул?

— Ох… Да. Задумался. Отдохнул и поел.

— Тебе лучше переодеться в одежду, которую тебе выдали. В ней будет удобнее.

— Уже будем начинать?

— Да, можно. — Девушка была облачена в длинное одеяние наподобие китайского шеньи, только посвободнее, не так плотно замотанного, как это принято в Китае, и рукава имели разрез аж от плеча. Из разрезов выступали плечи и руки, обтянутые тонким прозрачным шёлком — скорее намёк на рукав, чем он сам. На крохотные женские руки, открытые до такой степени, трудно было смотреть бесстрастно — в Империи я успел отвыкнуть от вида полуобнажённого женского тела (если, конечно, речь не шла о профессиональных танцовщицах). — Я тебя жду.

— Да, прости. Скоро приду.

Стоило мне появиться на прибрежном песке в том белом одеянии, которое было мне выдано (и которое я не сразу сообразил, как на себя намотать), меня тут же усадили лицом к волнам и велели закрыть глаза.

— Медитация требует полной расслабленности тела и сознания. Иначе мне просто не под силу будет показать тебе путь, — сказала девушка, усаживаясь сзади. — И — да, ты должен мне довериться.

— Я бы сказал, что сидеть слишком неудобно, чтоб можно было расслабиться.

— Поменяй позу.

— Мне вообще неудобно сидеть на земле.

— Тут уж ничем не поможешь, — рассмеялась она. — Исходи из того, что есть. Расслабь здесь, — она легонько помассировала мне шею, плечи. Встряхнула умело, ловко, как заправский массажист. — Подними голову. Представь, что ты продолжаешь смотреть, хоть и с закрытыми глазами. Увидь небо. Иди к нему.

— Прости?

— Ты должен устремиться к нему сознанием. Надо суметь сделать первый шаг, иначе моя помощь будет бессмысленной.

Я пожалел, что в своё время мало внимания уделял литературе и вообще гуманитарным наукам. Мне подумалось, что человеку, привычному к разнообразным художественным приёмам, проще было бы понять и прочувствовать, что от него требуется. Впрочем, спорить я не собирался. Прохлопать ушами такие безумные деньги, пусть и не мои?! Ну нет, надо хотя бы попытаться.

Неведомая сила подхватила меня вдруг, мне показалось, что тело растворилось в пустоте вместе со всеми ощущениями, которые сопутствовали телу, вместе с жёсткостью и колкостью песка, запахом водорослей и криком чаек. Может быть, я решил бы, что для меня заиграла музыка, если бы воспринимал хоть единый звук, но ощущения чем-то были сходны с восприятием глубоко поразившей и далеко увлёкшей мелодии. Это и наслаждение, и восторг, и в то же время какое-то поразительное равнодушие к происходящему Обычно новые ощущения пугают. Это — не пугало ни на миг.

Потом я увидел — себя, Энию, берег моря и зелень поодаль, всё в подробностях, но и со стороны. Я смотрел на смену оттенков, заливавших берег, потом на темноту, поглотившую последние краски заката, на звёздный свет, заливший пространство. Там, надо мной, сияла россыпь звёзд, такое же безумное их количество, как и на фотографиях, сделанных с гигантских телескопов. Фосфоресцировала вода, и по-ювелирному переливчатые бездны сверху и снизу казались равновеликими.

• Предыдущая
• 4/78
• Следующая