Диагнозы - Кесслер Оксана - Страница 16

И боясь потревожить его тепло, целовать эти волосы цвета меди...

...Он смотрел. Он ранил сильней огня. Ты хотела услышать, как он смеется.

И однажды он просто забрал тебя – белокожую куклу с глазами солнца...

Он хранил тебя так, как хранят мечты, и в твоем королевстве на верхней полке

мир сбывался не плоским стеклом витрин, а его ладонью нежнее шелка...

Ты шептала ему перед сном о том, что совсем не больно служить игрушкой,

И почти не важно, что твой король не умеет чувствовать в кукле душу...

…Время таяло снегом, сгорало в днях. Осыпалось листьями с пальцев веток.

Он взрослел. И однажды забыл тебя – свою добрую куклу с улыбкой лета…

Облетел рассвет на твоих губах. И шепталась пыль в антикварном зале,

Как легко превращаться в людских руках в злую куклу с пасмурными глазами.

Мимо знакомых окон. Впервые мимо.

Время срывает близких, как листья – осень.

Списки друзей редеют неумолимо,

и под ребром тоскуется по-сиротски.

Тает знакомый город в чужих кварталах,

Чаще молчится и смотрится исподлобья...

Нас остается мало. Предельно мало

С каждым знакомым именем на надгробьях.

Ю.М., Б.К., С.Б. ...Вечная память.

И еще немного тебе вот такого бреда: в тридесятом царстве совсем не осталось смысла.

Ты вернешься к ней завтра или под утро в среду, чтобы выяснить, что к адресату стихи и письма

не доходят, какую улицу там не черкай, не доходят и точка – хоть как ты ей ни пиши – почтальон, как обычно, печатает на конвертах:

"Адресат переехал. Надолго. В чужую жизнь."

Адресат переехал. И делать здесь больше нечего. Ты опять воевал не по правилам. Не за тех.

Так бывает, когда по привычке бросаешь женщину, а она тебе вдруг оказалась нужнее всех.

Он проявляется красными или синими. Строчками. Он заходит не постучав.

Слишком не твой, чтобы помнить его по имени. Слишком опасный, чтоб по нему скучать.

Он начинается медленно и задумчиво – так у каминов потягивают глинтвейн –

Слишком красивый, чтобы придумать лучшего. Слишком чужой, чтобы сделать тебя своей.

Ты его пишешь так же, как пишут тайное на оборотах забытых и пыльных книг

Ты никогда не просишь "не забывай меня". Он же молчит о том, как к тебе привык.

Только одна причина вот так безумствовать, передавая сердце через тетрадь....

– Слишком реальная, чтобы тебя почувствовать...

– Слишком придуманный, чтобы тебя искать...

Счастье снова мимо – не улыбнулось, а у счастья глаза на твои похожи.

И дома бегут мимо мокрых улиц – у домов нет сердца в бетонных кожах.

Укрываю руки в карманах – зябко, а дома... плевать им, они все дальше.

Я завидую толстым кирпичным кладкам, потому что тоже хочу вот так же

ничего не чувствовать и не мерзнуть, от твоей улыбки не плавить стекла,

равнодушно стоять и под солнцем сохнуть, на проспект нахмурившись толстолобо,

принимать котов на щербатых крышах, погружаться в песни ветров и птицы...

Я хочу тебя никогда не слышать, чтобы ты подъездам моим не снился,

чтобы был одним из чужих, недолгих, чтоб приняв тебя в лабиринты комнат

ни один кирпичик во мне не дрогнул, потому что камни не могут помнить

и болеть не могут до дна, до ломки, так что сводит скулы и в горле – льдины,

чтобы ты до трещин, углов и сколов никогда мне не был необходимым,

недопетым, опасным… хочу, ты слышишь, стать обычной громадой под старой крышей

чтобы если вдребезги стекла – выжить, принимать в них зимы дожди и ночи,

я хочу застыть, понимаешь, очень, потому что дома не боятся боли,

потому что дома не боятся боли, а разбитые окна не кровоточат.

Ты же мудрый. Ты же гораздо старше семи грехов. Хоть однажды спустись, по-отечески расскажи мне:

почему все, что ближе к сердцу, режется, как стекло, и ни шрамы, ни душу

не вылечить на латыни, не залить коньяком, не закутать в чужих духах,

почему эти шрамы выжжены на стихах, в каждом слове /в каждом, как ни молчи,/

остается имя его, ключи, его голос... и дальше, где ни шагай – нескончаемый скол, бесконечный край…

Ты же мудрый. Гораздо старше, чем мой мирок, перепой меня заново, вылепи снова, Бог,

из гранита ли, серого камня ли, вылей в сталь, только гнуться б в руках его восково перестать ….

Я хочу, чтобы встретились, вспыхнули, полюбили, чтобы кофе поровну, взглядами – визави,

Невпопад мечтали, глупости говорили, как стихи, рожденные от любви.

Чтобы счастье чистое, верное, неподдельное, чтоб в болезни, радости, горести и беде,

Чтоб они друг другу как крест нательный бы, а замены не было бы нигде,

Я хочу, чтоб никто никогда не видел их в одиночку по улицам, холоду и делам,

Чтоб заласканный кот его ей завидовал, чтоб она не плакала никогда,

Чтоб ждала его к ужину, к завтраку засыпали бы, а соседи с ума сходили бы по ночам,

Чтобы если она на секунду одну пропала бы, он немыслимо, невыносимо по ней скучал...

Я желаю им счастья красивого и июньского, чтобы солнцем в грудь, чтоб сны, как лучи, легки.

И желаю ему никогда, ни за что не чувствовать, как кричат мои дети, похожие на стихи.

Мы не здесь, мы не прячем в карманы  злые, вечно зябкие пальцы, слова и гордость,

мы давно уже где-то в большой пустыне, забываем пропахший дождями город,

забываем метро и его толкучку, магазины, проспекты, журналы, сплетни,

под ногтями песок золотой, текучий, над затылками солнце роняет плети.

Я иду за тобой и кричу, но воздух оседает на легких кипучей лавой,

у пустыни нет веры в слова и слезы у пустыни барханы. Одни барханы,

а  за ними лишь твой силуэт нечеткий – послевкусие счастья в прожженной бездне,

я  держу твое имя в руках, как четки, я  пока еще верю, что где-то есть мы,

там, за этой границей бездонной смерти, где последняя нежность сгорает  в камни,

там мы снова умеем любить и верить, там мы точно успеем себя исправить,

там наш самый обычный и сонный город, у проспекта кофейня и столик с краю,

где-то там мы друг другу до снов знакомы, и до самого сердца друг друга знаем...

Время вязнет, как в дегте, как тонут в море, пальцы держат твои,

кофе жжет – не стынет…

Расскажи мне, что нас бесконечно двое, не бросай меня в мертвую злость пустыни.

Все по-осеннему. Нет ничего от лета. Нет никого для сердца и от души.

День сто десятой кажется сигаретой – вот прикурил, но хочется потушить.

Всё как обычно, как водится, как придётся – сделаешь шаг, а дальше еще один.

Надо бы в сторону солнца, но только солнце месяц назад закрылось на карантин.

Я запираюсь в пледе, как в теплом царстве, где одиночество греет и льнёт к спине –