Я и мой летучий мышь - Ковальская Дарья Александровна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/73
• Следующая

И когда трактирщик сунул мне в руки тяжелую корзинку с едой, при этом случайно задев палец, из глаз хлынули слезы, захотелось завыть. Гангрена… черная смерть. Может, зря я не сделала, как сказал лекарь… а может, и не зря. Ведь первое, что он сказал, увидев мою руку:

— Что ж… все довольно просто, дорогуша. Отрежем палец, дабы остановить заражение. — И выпустил мне в лицо клубок вонючего дыма, обнажив в улыбке черные пеньки зубов.

Домой я вернулась только под утро — с распухшим пальцем, температурой и кровью на щеке. Эскулап выжил, но лечить теперь будет исключительно себя.

В комнате я упала, не сумев добраться до постели. Пых бегал вокруг меня, попискивая и не зная, что делать. Он тогда с трудом говорил… Человеческий язык казался ему чуждым, и вместо того чтобы запоминать новые слова — он пытался научить меня собственной речи…

К чему я все это вспомнила? Да так… Просто каждый раз, когда мой безумный бег по жизни останавливает стена, за которой лишь смерть… я перестаю улыбаться и вспоминаю, как подыхала тогда на полу в убогой комнатушке, а маленький мышонок безутешно плакал и бегал с мокрой тряпкой к ведру и обратно. Потом клал ее на лоб, потом на палец, стараясь сбить жар, и не знал, что еще можно сделать.

Через три дня жар спал, и я смогла открыть глаза. Палец — вскрытый и промытый — был кое-как забинтован. Оказалось, что в нем просто скапливался гной, но до гангрены дело пока не дошло. Плюс я простудилась под дождем, отчего подскочила температура, и я металась в беспамятстве и бреду.

Пых лежал у меня на шее и тихо сопел. Худой, дрожащий и грязный, он не проснулся даже тогда, когда я перенесла его на постель. Позже узнала, что это именно он вскрыл нарыв на пальце, выпустив желтый вонючий гной и обработал рану травкой, обладающей антисептическим эффектом.

Он проснулся только ближе к вечеру… Укрытый одеялом и страшно довольный, он смотрел на меня во все глаза и громко пищал, стоило мне выйти из его поля зрения. Я напоила его бульоном, дала припрятанный на черный день кусочек сахара и клятвенно пообещала, что больше никогда пугать так не буду. Только после этого он успокоился и сказал свое первое предложение на человеческом языке: «Я запомню». С серьезной миной и довольно-испуганным выражением черных пуговок-глаз.

И вот сейчас я стою и смотрю на графа, а справа и слева из кустов медленно выходят еще три упыря, пытаясь взять меня в кольцо.

— Улетай… — тихо, стараясь не спровоцировать нежить раньше времени.

— Ты это мне? — уточнили с плеча.

— Да.

Как и тогда, когда я металась в бреду и была уверена в том, что умираю, безумно хочется жить. Странно… еще мгновение назад воспринимала вдох и выдох как нечто разумеющееся, и вот уже через секунду — просто хочешь продолжать дышать, даже если это будет очень больно.

— Я тебя не брошу, — тихо сказал Пых.

И ведь не бросит. Я Пыха знаю. Маленький, но верный. Он не улетит, даже если возьму и зашвырну его в густую крону деревьев. А жаль — ему без меня жить здесь будет очень трудно, впрочем, как и мне без него. А может, и просто невыносимо.

— Тогда держись.

Глаза еще успевают заметить изменение скорости нападающих. Только что медлительные и обманчиво неопасные, они ускорились в три раза всего за секунду и, оттолкнувшись от стволов и пней, бросились на меня, скаля зубы и сходя с ума в предвкушении утоления терзающего их голода.

Я успела разделаться с двумя. Неплохо, даже очень неплохо. Третий упырь смог-таки достать меня: он царапнул когтями мою спину, оставив на ней четыре глубокие рваные борозды.

Тело не успело затормозить или изменить траекторию — врезаюсь в ствол, чувствуя, как с хрустом вышло из сустава плечо. Треск древесины, листья, падающие сверху, и мое тело, рухнувшее на длинные извилистые корни, выступающие из земли.

Пытаюсь встать, но удается только сесть, прислонившись спиной к стволу и застонав от ощущения чего-то острого и режущего, застрявшего в спине. Поднимаю голову и вижу, что кровосос все еще стоит напротив, наблюдая, оценивая, выжидая. Чего?

Чего он ждет? Я беспомощная. Кажется, какой-то нерв зажало. Пошевелиться могу только с большим трудом. Поворачиваю голову и вижу маленькую темную тушку, валяющуюся в траве. Дышит… просто без сознания. Если повезет — упырь его не заметит. Надо встать. Упираюсь рукой в корень, подгребая под себя ноги. Ну же. Я смогу.

Стоит. Все еще стоит и наблюдает. Словно забавляется, зараза, словно очень хочет увидеть, как я буду бороться за свою жизнь. Что ж. Ты хочешь увидеть, как я буду умирать? Напрасно, я не доставлю тебе такой радости.

Он кинулся так быстро, что я увидела лишь смазанную тень. Но все-таки успела выставить перед собой серебряный кинжал, упертый у василиска. И тварь оказалась буквально нанизанной на него, как на шампур. Сума все еще болталась у бедра. Смотрю в провалы глаз, чувствую мерзкий запах исходящей от него вони, от которого хочется блевать. Широко, чуть подрагивающими губами улыбаюсь, едва сдерживая крик, рвущийся из горла. Крик победы. Тварь уже дымится, цепляясь за лезвие, тихо скулит от боли и пытается освободиться, но я делаю шаг вперед, наваливаясь на кинжал всем телом и загоняя его все глубже и глубже. Глаза тут же залепила слизь. Щиплет, жжет.

Отшатнувшись, ударилась спиной о ствол и прикрыла глаза, перед которыми вспыхнули сразу все факелы мира разом. Это было больно.

И уже сползая вниз и теряя сознание, я заметила еще трех тварей, выходящих из-за деревьев. Да сколько же их? А впрочем, неважно. Лишь бы мыша… не за-ме-ти…

Упыри подошли ближе, посмотрели на догорающего собрата и лежащую на корнях древнего могучего дерева девушку. Вся в крови, она сжимала скрюченными пальцами серебряный кинжал. Неподалеку валялся мышонок. Больше никого. И тишина — ни пения птиц, ни крика зверей… Когда упыри выходят на охоту — всякая тварь спешит спрятаться в нору, дупло, гнездо, лишь бы не попасться на глаза голодной нечисти.

Один из монстров выпустил когти и подошел к девчонке. Остальные наблюдали, принюхиваясь к запаху крови. Пахло… изумительно. Людей в этих краях не было уже давно. Они сожрали всех.

— Отойди от девчонки, — приказал василиск.

Упырь замер, втянул когти, уже скользнувшие по бледной коже и чуть поцарапавшие ее. Развернувшись, он оскалился, демонстрируя мощные клыки и черный, мелькнувший между ними язык.

— Я сказал — отойди, — повторили решительно и грозно.

Все трое разом ускорились. Новый был силен, и его требовалось убить быстро, пока голод не сломал их, превращая в тварей, которые способны лишь жрать, не чуя страха и опасности.

Первому снесло голову. Второй напоролся на меч и, падая, успел увидеть собственные внутренности, полыхнувшие на зеркальном лезвии синим пламенем.

Третий успел сомкнуть зубы на плече наглеца, но… там их и оставил. Удар в лоб свалил его навзничь. Клыки при этом он выдернуть не успел.

Василиск подошел к упырю, встал над ним и задумчиво склонил голову набок.

— Не… не уби-ва-ай… — просипел упырь, протягивая руку.

Лезвие поднялось над головой и с силой опустилось вниз, рассекая тварь пополам.

— Я же просил ее не трогать, но меня не послушались. — Голубые глаза закрылись, мужчина вздохнул, чувствуя, как жар синего пламени лижет ноги, и, рывком выдернув меч, пошел обратно к дереву, у которого лежала девушка, а рядом сидел черный мышонок и внимательно за ней наблюдал.

— Жить будет?

— Да, — уверенно.

— Она вся в крови.

— Кэт и не такое переживала, она сильная — выкарабкается. — Пых вздохнул. — Ну? Чего стоим? Кого ждем? Бери нас на руки и пошли! Нельзя тут оставаться. Пр о клятое место.

Василиск тяжело вздохнул, но… почему-то послушался. Легко подхватив на руки тело девушки, он быстрым шагом направился прочь от поляны, залитой черной кровью и осыпанной пеплом.

Пых, сидя на плече графа, долго молчал, но все-таки не выдержал и спросил:

— И все же почему? Ты ведь нас бросил.

• Предыдущая
• 46/73
• Следующая