Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан - Страница 12

• Предыдущая
• 12/45
• Следующая

– Вас к телефону, сэр.

– Кто?..

– Не знаю, сэр.

Уиллис взял стакан, выпил половину, пока шел к стоявшей в коридоре телефонной будке. Идиот, зачем, черт возьми, спрашивал, кто звонит. Нервы сдают, надо уехать отдохнуть, взять с собой бабу – и в Монте-Карло. Черт возьми, конечно, в Монте-Карло! Поиграть по мелочи, позабавиться в постели. Не заниматься вот этим.

– Уиллис слушает.

– Говорит Рэнделл. – Голос тонкий, всегда с нотками сарказма, даже когда нет повода, да и где он, повод для сарказма, во всем мире не сыщешь… – Есть небольшое срочное дельце…

Майор почувствовал, как расширяется его сердце, заполняет всю грудь – ему стало больно. Он не мог дышать.

– А что такое? – Он услышал, как сорвался его голос, закашлялся, чтобы скрыть это, глотнул виски. – Что за срочность?

– Ничего страшного. Надо скорее встретиться. У Эдварда. Не задерживайтесь. – Рэнделл повесил трубку.

Майор Уиллис взглянул на телефон, закипая от гнева, чувствуя, как его темечко поднимается и опускается, словно крышка кипящего чайника, злоба бушевала в нем, кровь прилила к глазам так, что казалось, они сейчас лопнут. Взять и вот так бросить трубку, разговаривая с ним! «Ничего страшного». Сукин сын! И тут майора охватил ужас, он просто парализовал его.

Внезапно потерявшие силу, короткие крепкие пальцы Уиллиса уронили трубку на рычаг, майор уставился в засиженное мухами облезлое зеркало с рекламой сигарет на уровне глаз. Из зеркала на майора смотрели его желтые, в прожилках глаза, лицо устрашающе налилось кровью, щеки побагровели, над жидкими седыми усиками картошкой навис нос, из-под седых влажных курчавых волос на лоб стекал пот. Раскормленный, мясной породы бык, а не человек. Но Уиллис видел в зеркале только свой ужас. Он нащупал стакан, увидел, что тот пуст, оставил его в будке и вывалился в коридор. Они что-то узнали. Видно, эта история с Редвином. Майор попытался молиться, но не смог вспомнить слова молитвы. «Ничего страшного». Господи, боже мой!

Комната была полна теней и запахов: воняло чесноком, прогорклым маслом, большим скоплением людей, вареным рисом, едким, дерущим горло курением. Палочка ароматического курения дымилась перед маленьким алтарем на комоде – ярко и уродливо раскрашенная в красно-бело-желтые цвета гипсовая фигурка Шивы, украшенная увядшими цветами, медная чашка, в которой курился ладан, а перед ней – маленькая медная статуэтка Ганеши.

Освещала комнату только голая тусклая лампочка на затверделом шнуре. Тихо перешептывались сидевшие за столом люди: на нарах вдоль трех стен спало шесть человек, по двое с каждой стороны. У четвертой стены меж двух дверных проемов стоял комод с алтарем. Один проем закрывала не дверь, а цветастого ситца занавеска, очень грязная справа, где ее хватали руками, чтобы отбросить. За занавеской громче мужчин разговаривали и смеялись женщины, потом слышалось: «Шшшшш», затем опять раздавался смех. Звуки приготовления пищи – грохот горшков, сковородок, запах кухни – смешивались с разговорами. Карри, чеснок, вареный рис добавляли новые ароматы к запахам, стоявшим в передней комнате. В этих двух комнатах жило десять человек. Остальные были гостями или дневными жильцами, которые работали в ночь, спали на нарах днем и платили за квартиру маленькому бородатому старику, сидевшему за столом. Его зубы, губы и верхняя часть бороды были ярко-красные от сока бетеля, низ бороды – растрепанный и желтовато-седой. Пальцы старика все время перебирали четки, глаза бегали по сторонам, словно высматривая кого-то в полумраке.

– Говорят, он снова родился. В Карачи.

Мужчина помоложе, сидевший рядом со стариком, рассмеялся от бессилия: он уже потерял всякое терпение, чувство такта и уважения к своему тестю. Каждый раз, как он пытался прижать этих людей к стене в споре, они уходили от разговора так же легко, как вода стекает с камня.

– Мы собрались здесь не для того, чтобы говорить о каких-то вымышленных спасителях, родившихся бог знает где, а чтобы решить, что делать дальше. – Если бы не оспины, его лицо можно было назвать красивым. Они казались углублениями в коже, выдавленными шляпкой гвоздя. – Что будем делать? Я задаю вам этот вопрос, а вы начинаете лепетать, как дети.

Отвечать ему принялись все разом. Они говорили на гуджарати; слова обрушились на него, текучие и одновременно гортанно-отрывистые, похожие на плевки. Бледный юноша с дикими глазами сказал:

– Это правда. Он снова родился. Но не в Карачи. Он родился среди белуджей. Я видел его гороскоп.

Мужчина с оспинами схватился обеими руками за голову – красноречивый жест человека, доведенного отчаянием до грани сумасшествия.

– Карачи! Белуджи! Гороскоп! Ушам своим не верю, может, мне кажется?! Мы – цивилизованные люди, живем в большом городе, работаем на заводах, пытаемся отвоевать наши демократические права граждан, добиться справедливости – справедливости, слышали такое слово? – а вы заводите разговор о новом пришествии Кришны, о Шиве, о новом мессии, о новом Чингисхане. Да вы понимаете, что скажут белые, услышав подобные речи? Они решат, что мы недостойны жить в обществе, где царит справедливость, и будут правы.

– Они испугаются, – тихо вымолвил юноша. – Здорово испугаются. Может, не сразу, но скоро. Когда Он вырастет. Когда Он начнет собирать своих единомышленников. Это написано. В старинных пророчествах – мне рассказывали те, кто их читал. И вот Он родился.

– Он родился, – повторило несколько человек. Кто-то из спящих проснулся, вылез из-под одеял, вступил в разговор, будто участвовал в нем и во сне.

– Он родился. Будет священная война. Тогда все и решится.

Человек с оспинами ударил обоими кулаками по столу, повысил голос:

– Я не хочу слушать бред безумцев, вы точно крестьяне, что на базаре слушают гадалку и отдают ей деньги, на которые хотели купить семена. Война! Убьем белых! Что вы несете чушь, когда надо вести себя как разумные люди. Не Кришна защитит нас, а мистер Сингх, закон.

Еще несколько человек проснулись, начали негодовать – почему их разбудили? – а потом и сами присоединились к разговору. Шум стал оглушающим. Старик вынул из-под одежды пустую суповую миску, выплюнул в нее струю алого сока бетеля. Немного попало ему на бороду.

– Ребенок ты, Шанкар, – устало заметил он. – Обращаться к христианам за помощью против других христиан? Чтобы белые пошли против белых?

– Они все разные! – закричал Шанкар. – Есть и плохие, согласен. Здесь, в Хониуэлле, это домовладельцы, их подручные, эта организация. Но есть же справедливость и закон! Нет, нет, дайте мне договорить, дайте сказать, как обстоят дела. Мистер Сингх заявил, что будет нашим представителем, он просит нас дать правдивые показания полиции. А мы чем занимаемся? Разве говорим правду, как настоящие мужчины? Тихо! Я выскажусь, а вы слушайте меня… – Крик стал оглушающим. Из-за занавески показались женские головы – женщины прислушивались к спору, из-под их локтей высунулись маленькие, бледные, истощенные лица детей с фиолетовыми тенями под влажными карими, иссиня-черными глазами. Дети были ошарашены шумом, который подняли родители. – Выслушайте меня! Мы что, идем в полицию, рассказываем правду? Нет, этого мы не делаем. Мы сидим здесь и спорим о Кришне, Шиве, джихаде[8], о ненависти к белым, хотя они готовы помочь нам, они дают нам работу, они разрешили нам приехать к ним в страну. А почему мы так поступаем? Я вам объясню почему! – Он ударил кулаком по столу, и свет у него над головой словно запрыгал и заплясал. – Этот старый грабитель боится, как бы полиция не узнала, что он выписал сюда совсем не своих родственников, а незнакомых людей и каждый из них заплатил ему по сто, двести, триста фунтов за то, что он устроил им незаконный въезд в Англию. Потому-то он и болтает, лишь бы мы ничего не делали. Когда же он разбогатеет, то купит два-три старых, гнилых дома вроде этого, сам станет домовладельцем, как мистер Брайс, и будет обдирать народ не хуже его.

• Предыдущая
• 12/45
• Следующая