Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 88

• Предыдущая
• 88/94
• Следующая

– Где Гарри? – спросила она.

– Не волнуйся. Поехал в город повидаться с Адой. Вернется к ужину.

Он поднялся на веранду и стоял, возвышаясь над ней, его ладонь была холодной от дождя.

– Ты должна теперь больше заботиться о себе. Нельзя стоять на холоде.

Ее голова была у его плеча. Когда он взглянул на нее, в его взгляде был мужской страх перед беременностью.

– Ты отличная женщина, Энн, и наверняка родишь прекрасного ребенка.

– Шон! – (Энн помнила, как его имя вырвалось у нее тоскливым криком.) Она быстро ринулась в кольцо его рук, прижалась всем телом, обхватила голову, вцепившись в волосы на затылке. Потянула его голову вниз, рот ее раскрылся и влажно приник к его губам, спина изогнулась. Энн прижалась бедрами к его ногам, ища своим телом его мужественность. Острое возбуждение от ощущения его волос в своих руках, когда она потянула его лицо вниз, и вкус его рта, теплого и влажного.

– Ты с ума сошла?

Он попробовал оттолкнуть Энн, но она цеплялась за него, обхватила руками, уткнулась лицом в грудь.

– Я люблю тебя. Пожалуйста. Люблю. Позволь мне только обнять тебя. Я хочу только обнять тебя.

– Убирайся от меня! – И она почувствовала, как ее грубо швыряют на диван у камина. – Ты теперь жена Гарри и скоро станешь матерью его ребенка. Так держи свое тело подальше от меня.

Шон приблизил к ней свое лицо.

– Я не хочу тебя. Я никогда не любил тебя, а теперь могу притронуться к тебе лишь так, как если бы ты была моей матерью.

Эти слова мгновенно обратили ее любовь в ненависть. Ногти Энн оставили глубокие кровавые царапины у него на щеке и носу, так что кровь закапала на бороду. Она рвалась из его рук, билась и кричала:

– Свинья, грязная, грязная свинья! Жена Гарри, говоришь? Ребенок Гарри, говоришь? Это твой ребенок! Не Гарри!

Шон выпустил ее запястья и попятился.

– Не может быть, – прошептал он. – Ты лжешь.

Она двинулась за ним, негромко произнося жестокие слова:

– Помнишь наше прощание, когда ты уезжал на войну? Помнишь ту ночь в фургоне? Помнишь?

– Оставь меня, оставь! Мне нужно подумать. Я не знал...

И он ушел. Энн слышала, как хлопнула дверь кабинета. Она осталась в комнате одна, и прибой ее гнева схлынул, обнажив темные рифы ненависти.

Потом одна в спальне, стоя перед зеркалом, она произнесла клятву:

– Ненавижу его. И кое-что могу у него отобрать. Гарри теперь мой, а не его. Я отниму его.

Она вынула шпильки из волос, и пряди упали ей на плечи.

Ее пальцы впились в путаницу прядей. Она так прикусила губу, что почувствовала вкус крови.

– О Боже, я ненавижу его, как я его ненавижу! – снова прошептала она сквозь боль и разорвала лиф платья, глядя в зеркало на большие розовые соски, которые уже начали темнеть.

– Я его ненавижу.

Панталоны разорваны и сброшены, флаконы с пудрой и косметикой сметены с туалетного столика, комнату заполнил острый запах духов.

Она одна лежит в темной спальне. Ждет возвращения Гарри...

Теперь Энн отвернулась от окна и торжествующе посмотрела на Гарри, зная, что ему уже никогда не сбежать.

«Я сдержала слово», – подумала она и подошла к креслу.

– Бедный Гарри. – Она заставляла себя говорить мягко, погладила его по волосам, убрала их со лба. Он удивленно посмотрел на нее, но потянулся к ласке. – Бедный Гарри. Завтра мы вернемся домой, в Тёнис-крааль.

Она пододвинула бутылку поближе к его руке, поцеловала в щеку и пошла в спальню их номера. Она улыбалась, сознавая, что в безопасности, а он слаб.

Четыре месяца пролетели быстро. Шон, занятый своими депутатскими обязанностями, горами корреспонденции, встречами и совещаниями, просителями и авторами предложений, почти не противился планам Майкла создать сахарную плантацию. Майкл отправился на побережье, купил землю и увлекся старшей дочерью продавца земли. Молодая леди обладала сомнительным достоинством быть одной из немногих разведенных в Натале. Прослышав о скандале, Шон, втайне довольный тем, что Майкл наконец отказался от целомудрия, сел в «роллс» и отправился на выручку. Он вернулся в Ледибург с кающимся Майклом. Две недели спустя юная леди вышла замуж за проезжего торговца и переехала из Тонгаата в Дурбан, вследствие чего Майклу было разрешено вернуться в Тонгаат и начать создание сахарной плантации.

Руфь больше не сопровождала Шона во всех его отлучках из Ледибурга. Быстро растущий вес и легкое недомогание по утрам удерживали ее в Лайон-Копе, где они с Адой целыми днями готовили приданое малышу. В этом им активно помогала Буря. Кофта, которую она вязала три месяца, должна была подойти младенцу – конечно, если он родится горбуном с одной рукой вдвое длиннее другой.

Занятый с утра до вечера присмотром за Махобос-Клуфом Дирк почти ни на что не отвлекался.

Весь Ледибург теперь кишел соглядатаями Шона, и о приездах Дирка тут же становилось известно во всех подробностях.

Вблизи Ледибурга, заброшенный, разваливаясь от недостатка любви и заботы, стоял мрачный Тёнис-крааль. По вечерам в доме светилось единственное окно – это Гарри Кортни сидел в кабинете. Перед ним лежала тонкая стопка листов. Час за часом смотрел он на нее – но не видел.

Он высох внутри; лишенный жизненных соков, он искал им замену в бутылке, которая всегда была рядом.

Дни превращались в недели, а те в свою очередь – в месяцы, и он плыл с ними.

Каждый день он спускался к загонам и, прислонившись к деревянной ограде, смотрел на своих чистокровных лошадей. Час за часом стоял он неподвижно, и иногда начинало казаться, что он покидает свое тело и вселяется в этих животных с лоснящейся шкурой, словно это его собственные копыта вонзаются в почву на бегу, словно это его голос звучит и мышцы напрягаются в свирепом спаривании могучих тел.

Таким и застал его однажды днем Ронни Пай – он подошел незаметно для Гарри и встал сбоку, разглядывая бледное лицо со следами боли, сомнения, нестерпимого желания в глубоких морщинах вокруг рта и светло-голубых глаз.

– Здравствуй, Гарри.

Он произнес это негромко и, уловив в собственном голосе жалость, постарался подавить ее: не время для мягкости. И Ронни безжалостно вернулся к своему решению.

– Ронни. – Гарри повернулся к нему и застенчиво улыбнулся. – По делу или так просто?

– По делу, Гарри.

– По поводу заклада?

– Да.

– И чего же ты хочешь?

– Поедем в город, поговорим в моем кабинете.

– Сейчас?

– Да, пожалуйста.

– Хорошо. – Гарри медленно распрямился. – Поедем.

Они вдвоем перебрались через возвышение и начали спускаться к бетонному мосту через Бабуинов ручей. Оба молчали. Гарри – потому что ему нечего было сказать, Ронни Пай – стыдясь того, что предстояло сделать. Он собирался оставить этого человека без крыши над головой и выбросить в мир, в котором у него не будет никакой возможности выжить.

У моста они остановились, чтобы дать отдохнуть лошадям, и сидели молча – совершенно несхожие люди. Один – худой, измученный, в слегка измятой одежде, с суровым лицом, носившим следы страдания, – сидел неподвижно; другой – полный, краснолицый, с ярко-рыжими волосами, одетый в дорогой костюм – незаметно ерзал в седле.

За рекой над фабрикой, где обрабатывали акацию, в горячий воздух поднимался длинный столб дыма, черный мальчик гнал скот к ручью на водопой, слышался свист и грохот локомотивов на станции, но в остальном в жаркий летний полдень город Ледибург спал.

Тут Ронни увидел какое-то движение на равнине под откосом и, сосредоточив на нем взгляд, облегченно вздохнул.

– Молодой Дирк, – сказал он, и Гарри очнулся и посмотрел за реку. Лошадь и всадник сливались в одно целое, они касались земли так легко, словно были привязаны к ней только летящим за ними облаком пыли.

• Предыдущая
• 88/94
• Следующая