Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 93

• Предыдущая
• 93/94
• Следующая

Толпа начала рассеиваться, люди расходились к своим экипажам, а Дирк Кортни стоял один и смотрел, как «роллс» исчезает в облаке пыли.

Ноги его дрожали от наступившей реакции, его тошнило. Порезы на лице горели, словно кожу его облили кислотой.

– Подойди к доку Фрейзеру, пусть осмотрит твое лицо.

Выйдя из коляски с тяжелым револьвером в руке, около него остановился Деннис Петерсен.

– Хорошо, – тупо ответил Дирк, и Деннис пошел туда, где два туземных конюха держали Солнечную Танцовщицу. Лошадь неуверенно держалась на трех ногах, но была спокойна и покорно повесила голову.

Деннис прижал ствол пистолета к ее лбу, и от выстрела она дернулась и упала, содрогаясь.

Ноги ее замерли в последней конвульсии, и она неподвижно застыла.

Дирк сочувственно вздрогнул и согнулся: его вытошнило на траву. Рвота была кислой и обжигающе горячей. Он ладонью вытер рот и пошел. В никуда, слепо пошел с поля к откосу.

А в голове, как припев марша, в такт шагам звучало: «Я ему не нужен, я ему не нужен». И потом свирепое: «Пусть он умрет. Пусть он умрет».

– Пусть он умрет, – сказала Энн Кортни так тихо, что Гарри, стоявший возле коляски, не услышал. Он стоял, ссутулившись, задумчиво набычившись; руки, свисавшие вдоль тела, медленно сжимались и разжимались. Но вот он поднял руку и прижал пальцы к глазам.

– Я иду к нему, – сказал он. – Боже, помоги мне, но я иду к нему.

– Нет! Я запрещаю! Оставь его. Пусть страдает, как страдала я!

Гарри медленно, озадаченно покачал головой.

– Я должен. Слишком много времени прошло, слишком много. Я должен. Молю Бога, чтобы не было слишком поздно.

– Пусть умрет.

Неожиданно в ее голове что-то щелкнуло, сломалось под огромной тяжестью накопленной ненависти.

Энн встала и закричала:

– Умри! Будь ты проклят! Умри!

Гарри открыл глаза и с тревогой посмотрел на нее.

– Возьми себя в руки, дорогая!

– Умри! Умри!

Лицо ее покрылось красными пятнами, она хрипела так, словно ее душили.

Гарри сел в коляску рядом с ней и обнял за плечи, защищая.

– Убирайся! Не трогай меня! – закричала Энн и забилась в его объятиях. – Из-за тебя я его потеряла! Он был такой большой, такой сильный. Он был мой, и из-за тебя...

– Энн, Энн, перестань. – Он старался успокоить ее. – Перестань, дорогая.

– Ты! Трусливая искалеченная тварь! Из-за тебя! – И внезапно из нее хлынуло, как гной из нарыва: – Но я тебе отплатила. Я отняла его у тебя – и теперь он мертв. Ты никогда его не получишь.

Она рассмеялась – издевательски, безумно.

– Энн. Прекрати.

– Тот вечер – ты помнишь тот вечер? Ты сможешь когда-нибудь забыть его? Я хотела его, я хотела, чтобы этот большой бык взгромоздился на меня. Хотела, чтобы он пронзил меня, как бывало раньше... Я умоляла его. Упрашивала. Но из-за тебя... Из-за своего слабого брата-калеки... Господи, да я его возненавидела!

Она снова рассмеялась, это был крик боли и ненависти.

– Я порвала на себе одежду и прокусила губу, как хотела, чтобы сделал он... Когда ты пришел, я и тебя хотела... только забыла, что ты не мужчина! Я хотела, чтобы ты убил его... убил!..

Такой бледный, что пот на его лице казался каплями воды на мраморе, Гарри с отвращением отшатнулся от жены.

– Все это время я считал, что он... Я верил тебе.

Он выпрыгнул с коляски, на мгновение схватившись за нее, чтобы не упасть.

– Столько времени потеряно!

И побежал, хромая, подволакивая искусственную ногу.

– Подвезти, Гарри? – спросил из коляски поравнявшийся с ним Деннис Петерсен.

– Да. О да! – Гарри ухватился за ручку и влез в коляску. – Отвези меня к нему. Быстрей!

Большой дом, молчаливый, покинутый, обступил ее. Темный из-за закрытых от солнца ставней, огромный и угрюмый, пропахший плесенью. Дом, за стенами которого умерла старая страсть.

Энн стояла посреди большого центрального зала и выкрикивала его имя:

– Тёнис-крааль!

Толстые каменные стены поглощали звуки ее безумия.

– Он умер! Слышите? Я отобрала его у вас у всех! – Она торжествующе смеялась, слезы блестели на ее щеках. – Я победила! Слышите? Я победила!

Горе искажало ее смех. Она схватила тяжелую стеклянную лампу и швырнула в стену; лампа разбилась, парафин широко разлился, блестя на стене и пропитывая ковер.

– Тёнис-крааль! Слушай меня! Я и тебя ненавижу. И его ненавижу. Я всех вас ненавижу, всех!

Она металась по комнате, срывая картины в позолоченных рамах, и бьющееся стекло сверкало в темноте, как мелкие бриллианты; она стулом разбила буфет и принялась колотить старинный фарфор и стекло; она сбрасывала книги с полок, вырывала страницы и бросала их в воздух.

– Ненавижу! – кричала она. – Ненавижу!

Большой дом молча ждал. Утомленный старыми чувствами, печальный и мудрый.

– Ненавижу вас, всех вас ненавижу!

Она кинулась по коридору через кухню в кладовые. На нижней полке стоял четырехгалонный бочонок с метиловым спиртом; Энн, тяжело дыша, сражалась с пробкой. Пробка выскочила, прозрачная жидкость полилась по металлическим стенкам сосуда. Энн прижала бочонок к груди и вернулась на кухню. Спирт залил ее юбки, впитался в тяжелую ткань, образовал все увеличивающуюся лужу на каменном полу.

– Ненавижу! – хохотала Энн. Она споткнулась, потеряла равновесие и, не выпуская бочонок, упала на плиту. Горячий металл сжег ее одежду и прожег плоть на бедрах, но она этого не почувствовала. Мокрая юбка задела топку и вспыхнула; крошечный поначалу огонек разгорался. Энн бежала по дому, а за ней тянулся огненный след.

Снова в центральный зал. Здесь она начала поливать спиртом книги и ковер; смеясь, брызгала на бархатные занавеси.

И не обращала внимания на огонь, пока не загорелись ее нижние юбки и пламя не коснулось ног. Тут она снова закричала – от боли в обожженной плоти и в голове. Уронила металлический бочонок, и тот взорвался, разбрасывая жидкое голубое пламя, превратив волосы, лицо, все тело Энн в живой факел. Факел этот упал, задергался и умер еще до того, как огонь добрался до тростниковой крыши Тёнис-крааля.

Они смотрели друг на друга через всю ширину корабельного носа, и яркое солнце отбрасывало их длинные тени на грязные доски палубы. Два высоких молодых человека, оба темноволосые, сильно загоревшие на солнце, оба с большими носами Кортни – и оба сердитые. С полуюта за ними с любопытством наблюдали три араба из экипажа.

– Значит, домой не вернешься? – спросил Майкл. – Не хочешь покончить с детскими капризами?

– А тебе это зачем?

– Мне? Боже! Да я рад больше никогда тебя не видеть! В Ледибурге без тебя станет чище.

– Тогда зачем ты пришел?

– Меня попросил твой отец.

– Почему он не пришел сам?

В голосе Дирка звучала горечь.

– Он еще болен. Тяжело ранен в голову.

– Если бы я был ему нужен, он пришел бы.

– Но ведь он посылал за тобой, верно?

– Но почему он хотел, чтобы ты победил, почему остановил меня?

– Послушай, Дирк. Ты еще молод. Многого не понимаешь.

– Неужели? – Дирк запрокинул голову и презрительно рассмеялся. – О, я все отлично понимаю. Тебе лучше убраться с корабля, мы сейчас отплываем.

– Послушай, Дирк...

– Убирайся! Беги к нему – можешь получить мою долю.

– Дирк, послушай. Он сказал, что если ты откажешься вернуться, я должен отдать тебе это.

Майкл достал из кармана конверт и протянул Дирку.

– Что это?

– Не знаю. Но думаю, здесь деньги.

Дирк медленно прошел по палубе и взял конверт.

– Ничего не хочешь ему передать? – спросил Майкл и, когда Дирк отрицательно покачал головой, повернулся и спрыгнул на деревянный причал. Почти сразу на судне началась беготня – арабский экипаж поднимал якорь.

Стоя на краю причала, Майкл наблюдал, как небольшое кургузое судно плывет по водам Дурбанского залива. Майкл чувствовал зловоние трюмных вод, борта корабля были покрыты нечистотами; прикрепленный к длинному гику, единственный парус грязный и заплатанный.

• Предыдущая
• 93/94
• Следующая