Русские банды Нью-Йорка - Костюченко Евгений Николаевич Краев - Страница 30

• Предыдущая
• 30/72
• Следующая

Однако к незнакомому желтому костлявому телу в одном исподнем Илья подошел спокойно и уверенно. В два приема переложил мужика на тюфяк. Взялся за углы и вытянул из комнаты, оставив посреди коридора.

Потом отряхнул руки и повернулся к окаменевшим родителям:

— Квартира свободна.

И пока понаехавшие армяне уплотнялись среди старожилов, где мольбами, где нахрапом — Остерманы заняли отдельную комнату, с окном, плитой и умывальником.

Некоторые сочли это вопиющей несправедливостью. Двое горластых юнцов появились на пороге, выкрикивая что-то на своем языке. Увидев испуганные лица матери и сестры, Илья приказал:

— Закройте уши, мама. Не ручаюсь, что вам будет приятно слышать то, что я имею сказать этим хлопчикам.

— Только без рук! — строго заявил отец. — Не хватало нам начать с полицейского участка!

Илья подошел к горлопанам и спросил почти ласково:

— Ну что вам надо, босяки?

Босяки не знали русского, но были оскорблены до глубины души. Один из них толкнул Илью в грудь и закричал, закатывая глаза. Второй выхватил нож и занес над головой.

— А вот этого не надо, не надо вот этого, — поморщился Илья, словно вид холодного оружия вызвал у него жуткую оскомину.

Он не мог ударить человека рукой по лицу. Да, не мог. Но оказалось, что он может легко бить человека ногами. Первого пнул в грудь, второго, с разворота, под ребра. Носком башмака врезал по запястью, и ножик выпал на заплеванный пол. Илья поднял его и со свистом начертил в воздухе крест. Горцы прижались к стенке, и лица их стали такого же цвета, как штукатурка.

— Еще раз кто подойдет — кишки выпущу, — сказал Илья. И по глазам догадался, что горцы поняли его без переводчика.

На рассвете в доме появился шумный веселый итальянец. Он бесцеремонно ходил по коридорам и на нескольких языках приглашал желающих поработать на пирсе. Видимо, он знал и турецкий с армянским, потому что скоро за итальянцем потянулась цепочка отчаянно зевающих жильцов.

Моисей Лазаревич Остерман не для того пересек океан, чтобы работать на каком-то пирсе или допустить к этому занятию своих детей. Нет, не для того. Позавтракав сухарями, выпив бесцветный чай, старый слесарь надел свой лучший костюм, подхватил саквояж с инструментом и смело вышел на улицы Манхэттена — чинить, лудить, паять и все такое прочее.

Оська отправился с отцом, а Илья остался. Всем было понятно, что драгоценное жилье нельзя бросить на беззащитных женщин.

Однако соседи, похоже, утихомирились. Побродив по коридорам, Илья заметил, что во всем доме не осталось мужчин. Видимо, все ушли работать. И он отправился посмотреть, в чем же заключается работа на пирсе.

Идти пришлось недалеко. Уже за поворотом он увидел множество мачт и труб, и блестящие осколки моря между ними. А по широкой улице навстречу ему тянулись ручные повозки, груженные тюками или ящиками. Каждую толкали двое, а то и трое, и среди грузчиков он узнавал своих соседей.

С независимым видом, сунув руки в карманы, он стоял на тротуаре. «И стоило уезжать из Одессы, чтобы таскать чужой груз? — думал он. — Стоило бросить наш уютный дворик, чтобы сдохнуть в вонючих развалинах, где даже парой слов перекинуться не с кем?»

Неожиданно из-за его спины вылетела стайка подростков. Они окружили одну из повозок, загруженную рулонами тканей. Раздались вопли, жалобные крики — и вот уже подростки бегут обратно, с добычей, а повозка стоит пустая, и бедолаги-грузчики разводят руками, а один держится за окровавленную голову.

«Быстро они тут работают», — подумал Илья и схватил пробегающего грабителя за шкирку, а другого сбил подножкой.

Армяне, воодушевленные неожиданной подмогой, кинулись вслед за обидчиками. Илья бежал впереди. Догнав очередного вора, он валил его наземь одним пинком, и мчался за следующим. Так он оказался на соседней улице, которая, как видно, тоже вела к пирсу, потому что и по ней тащились точно такие же повозки. Одна из них, с коробками, стояла на тротуаре, и на нее уже складывали награбленное.

Илья засвистел, заорал дурным голосом и принялся расшвыривать низкорослых чернявых грузчиков. От его соседей они отличались только тем, что лопотали по-арабски. Один из них замахнулся ножом, но у Ильи к этому времени уже была в руках палка, и он отбил выпад.

Драка была скоротечной. Арабы пустились наутек, а армяне живо подхватили тачку и перекатили на свою улицу, подбирая разбросанные рулоны и складывая их поверх трофейных коробок.

Илья вместе с ними дошел до рынка. Там их встретил уже знакомый итальянец. Он показал, куда сгрузить ткань, куда коробки, и тут же расплатился мелочью. Армяне пошушукались меж собой, и один из них подошел к Илье.

— Карош, урус, — сказал он. — Испасиб.

Он схватил Илью за руку и вложил в ладонь десятицентовую серебряную монетку.

К вечеру этих монеток в кармане Ильи набралось почти на два доллара. А отец вернулся ни с чем.

— Ничего, — сказал Моисей Лазаревич. — Завтра обойдем другой квартал.

Он обходил квартал за кварталом, но даже те, кто понимали по-русски, не нуждались в его услугах. И весь первый месяц в Нью-Йорке семья жила на деньги, которые Илья приносил с улицы. Да, он просто уходил каждое утро на улицу. Просто стоял на тротуаре. Иногда отлучался, чтобы подраться с толпой. И приносил домой, когда два, а когда и пять долларов. А ссадины, порезы и ушибы заживали на нем, как на собаке.

Еще через месяц ему уже не надо было самому торчать на тротуаре. Он сидел на табурете под навесом возле аптеки, а на каждом углу дежурили несколько пацанят. Как только они замечали угрозу со стороны «арабской» улицы, раздавался пронзительный свист, и к аптеке сбегалась ватага проверенных бойцов. Иногда они кидались защищать свои повозки. Иногда нападали на чужие, если те катились слишком медленно, или везли ценный груз, или просто бойцы застоялись без дела.

Однажды он сидел под навесом и смотрел в просвет между домами, где посверкивало море. Лиловые силуэты пароходов на Гудзоне и мелькающие паруса напоминали ему об Одессе. Илья сидел и мечтал о том, как накопит денег и купит себе ялик, и будет выходить в море на веслах или под парусом, будет рыбачить.

«А можно купить сразу два ялика, — подумал он. — И нанять пацанов, чтобы забрасывали сети, а рыбу можно сбывать знакомым торгашам на рынке… А еще лучше проследить за другими рыбаками и заглянуть в их сети немного раньше хозяев. Это воровство. В Одессе за такое били. Но здесь не Одесса. Здесь можно все, потому что ты здесь никто».

Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал малыш, которого Илья называл Сверчком. Его отец, одноногий грек Спиро, работал сторожем на лодочной стоянке, и время от времени Илья брал у него шлюпку, чтобы подойти к пароходам и перехватить заказ на разгрузку.

— Сбегай на пирс к отцу. Узнай, сколько стоит лодка. Самая маленькая лодка.

— Да, босс! — Сверчок умчался, сверкнув босыми пятками.

— Зачем тебе лодка? — спросил кто-то.

Илья оглянулся. Он настолько привык к своей новой компании, что не сразу понял вопрос. С пацанами он говорил на смеси английского, русского и турецкого — как с моряками в одесском порту. Но сейчас к нему обратились на американском диалекте, какой можно было услышать только в самых приличных рядах рынка «Вашингтон». Человек, задавший столь странный вопрос, был чисто одет, выглядел недурно и держался безукоризненно. Было ему за тридцать, и он улыбался, шевеля лихо закрученными усиками.

— Рыбалка, — коротко ответил Илья.

Незнакомец тростью подвинул свободный стул и сел под навес напротив Ильи, обмахиваясь шляпой.

— Тебе не нужна лодка, — он продолжал улыбаться. — Тебе нужен гроб. Знаешь, что такое гроб? Это такая лодка для мертвеца. Он плывет с ней под землю. Ты понял хотя бы одно слово из того, что я сказал?

— Да, — сказал Илья. — Ты священник?

— Нет, но я могу позвать для тебя. Если ты захочешь исповедаться перед смертью. Поторопись, потому что у тебя мало времени.

• Предыдущая
• 30/72
• Следующая