Русские банды Нью-Йорка - Костюченко Евгений Николаевич Краев - Страница 64
- Предыдущая
- 64/72
- Следующая
Крис Беллоу ничего не сказал. Он улыбнулся, стиснул зубы и больше не произнес ни слова. Кирилл понял, что проиграл. Но пока он молчит, никто больше не пострадает.
Смайзерс хотел знать, куда ушли деньги, хотел, чтобы шайка грабителей была уничтожена. Да, они не беспокоили его уже больше двух лет. Но это не повод для радости. Наоборот, мирная тишина тревожила Смайзерса гораздо больше, чем сообщения о новых ограблениях.
Но Кирилл уже решил — от него они ничего не узнают. Пусть допрашивают. Пусть судят его, пусть убьют. Он ничего не скажет.
В годы Гражданской войны Алан Пинкертон организовал секретную службу, которая охраняла президента Линкольна и отлавливала вражеских лазутчиков. После победы лазутчиков не стало, не стало и президента. Секретная служба, казалось бы, должна была исчезнуть за ненадобностью. И многие из тех, кто знал о ее существовании, так и подумали.
Они ошиблись. Секретные службы, в отличие от других государственных организаций, имеют право не докладывать о себе любому сенатору или конгрессмену.
В распоряжении сыскного бюро осталась разветвленная сеть конспиративных квартир. Сохранилась и агентура. Нужные люди в нужное время оказывались в нужном месте. Например, чтобы из толпы пикетчиков выстрелить в сторону полиции. Или чтобы направить толпу голодных рабочих на штурм продовольственных складов, хозяин которых с ужасом ожидал ревизии. Бюро выполняло множество заказов, и не все они были связаны с розыском преступников. И подпольные тюрьмы редко пустовали.
Но если есть вход, должен быть и выход. Конечно, можно опустить руки, смириться с неизбежным — и умереть здесь. Такие мысли приходили каждый раз, когда в камере гасла чадящая лампа. Возможно, пытка темнотой тоже входила в арсенал пинкертонов. Когда лежишь на шершавых досках и не видишь даже собственной руки, легко представить, что ты уже в могиле. А у мертвеца нет сил, чтобы сопротивляться. И когда его снова поведут на допрос, он будет говорить непрерывно, наслаждаясь каждой секундой, проведенной на свету, среди живых, пусть даже эти живые — его заклятые враги. Да, то был тонкий расчет. Но с Кириллом этот номер не пройдет.
Дело в том, что он не имел права умереть. Он был обязан вернуться домой.
Дома его ждали друзья, которые рано или поздно будут вынуждены оставить все дела и отправиться на его поиски — а значит, они могут попасть в ловушки Уильямса, как попался Кирилл.
Дома его ждали ученики. Нельзя сказать, что посещение школы было для них праздником. Да и Кирилл иногда был готов пристрелить некоторых оболтусов. (Правда, кое-кто из них мог и сам пальнуть в ответ). Но программа есть программа. Он еще не научил их высчитывать площадь треугольника и трапеции, не рассказал о животном мире лесов.
И самое главное — нельзя остановиться в изучении истории на Второй Пунической войне. Потому что была еще и Третья, и Карфаген был таки разрушен. Если об этом не знать, то ученики так и будут думать, что Ганнибал был просто великим полководцем и гонял изнеженных римлян в хвост и гриву. А Ганнибал был людоедом, как и все карфагеняне. В основание каждого дома они укладывали живого младенца, и резали людей к празднику, как мы сейчас режем кур. Но кур мы едим, да и выращиваем сами. А Ганнибал и компания приносили людей в жертву своим людоедским богам. Вот почему, наблюдая издалека за этой схваткой, мы должны болеть за римлян, хоть они и итальянцы. Потому что мы тоже люди, и нас тоже могли бы резать по пятницам — если б не Третья Пуническая.
И Кирилл лежал в темноте, радуясь тому, что еще не все забыл из гимназического курса. Слушал крысиную возню и вспоминал строение скелета млекопитающих. Он еще расскажет своим ученикам о том, какой интересный город, этот Нью-Йорк. Какие здесь потрясающие мосты и небоскребы. И какие уроды живут в этих прекрасных домах…
Тут его мысли обычно меняли направление, и из педагога-гуманиста-просветителя он превращался в Криса, Потрошителя Банков. Вспоминать то, о чем нельзя рассказывать в школе, было так же приятно, как подглядывать за купающимися женщинами.
Это только дилетантам кажется, что взять банк ничего не стоит. На самом деле направить ствол на кассира — это всего лишь предпоследнее действие в решении чрезвычайно сложной задачи. Последнее действие — это отрыв от погони. А первое действие — разведка, которая может длиться несколько месяцев. Или несколько минут.
Настоящий налетчик никогда не входит дважды в один и тот же банк. Больше того, он не появляется дважды в одном и том же городе. Он кочует по штатам, и вместе с ним кочует его команда, каждый участник которой играет свою, строго определенную, роль. Причем все роли — главные, второстепенных нет. Наводчик, который выясняет, где, когда и сколько денег можно будет положить в мешок, ничем не хуже громилы, который одним своим взглядом заставит кассира положить эти деньги в этот самый мешок.
Наводчик и громила — это, выражаясь театральным языком, солисты. Для Криса в спектаклях Энди Брикса была уготована роль участника кордебалета.
Кордебалет — это обычные люди, ничем не выделяющиеся среди прохожих или посетителей банка. Они должны собраться в определенном месте в строго определенное время. И по команде преобразиться. Немощный инвалид, мальчишка-рассыльный, монах-францисканец — все эти фигуры не вызывают у охраны никаких подозрений. А когда инвалид наставит на зазевавшегося охранника огромный кольт, уже поздно бить тревогу. Охранник тоже человек, и он достаточно владеет арифметикой, чтобы быстренько вычислить: никакой ущерб коммерческого банка не превысит стоимости его жизни. Уязвленное самолюбие и профессиональная гордость будут какое-то время жечь его душу, но он сможет это вытерпеть. Главное, не унижать охранника. Перевес нападающих должен быть совершенно очевиден, и их оружие должно сверкать и наводить ужас одним своим видом.
А еще важна репутация. Бандиты любят громко заявлять о себе, надеясь, что слава об их злодействах уже дошла и до нынешних клиентов. Команду Брикса, наоборот, узнавали как раз по негромким голосам. Энди предпочитал во время ограбления не кричать, а обращаться к жертвам по-дружески. Как только проходил первый испуг, естественный при неожиданном появлении оружия, человека надо было приободрить, и тогда он становился соучастником. Да, невольным. Да, ненадолго. Но, по крайней мере, он не делал лишних движений. И не кричал просто потому, что не хотел выглядеть идиотом на фоне остальных участников ограбления, таких спокойных и вежливых.
Кроме того, у банды Потрошителя Банков была еще одна особенность — она не оставляла после себя трупов. На ее добыче не было ни капли кассирской крови.
А вот с охранниками иногда приходилось возиться. Не все были способны проявить благоразумие. Обычно моча в голову ударяла тем, кто считал себя самым крутым в округе. Если ты съедаешь за завтраком фунт бекона, зажаренный в дюжине яиц, а вечером с друзьями осушаешь бочонок пива, то конечно, тебе трудно поверить в серьезность намерений какого-то юнца с револьвером. «Да мы таких соплей перешибем!» — подсказывала моча, журча по редким извилинам мозга. И вот его морда багровеет до синевы, и пухлые пальцы теребят застежку кобуры… Но что это? Револьвер юнца испускает струю дыма, что-то больно лупит по руке, и верзила, наконец, понимает, что следующая пуля может попасть в голову. Он роняет свое оружие, если успел его достать, и смотрит на оружие юнца — и с ужасом видит, что тот целится вовсе даже не в голову, а как раз под брюхо. К счастью, из руки хлещет кровь, и, значит, можно отступить, зажимая рану и дожидаясь медицинской помощи. Но — молча. А потом, когда на улице осядет пыль, поднятая лошадьми убегающих налетчиков, вот тогда можно гневно орать, можно палить в воздух, можно даже вскочить на не слишком быструю кобылу и проскакать немного, изображая погоню и надеясь, что ребята Потрошителя не вздумают отстреливаться.
Как правило, такие воспоминания действовали на Кирилла лучше снотворного, и он засыпал с безмятежной улыбкой на лице, и ему снились купающиеся женщины.
- Предыдущая
- 64/72
- Следующая
