Как избежать замужества - Клюева Варвара - Страница 53

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая

Мы чувствовали, да и вели себя, как скопище недоумков. По крайней мере, я, Прошка и Леша. Генрих с Марком проявили большую находчивость. Генрих сразу же бросился к Ларисе, Марк, припечатав Прошку недобрым взглядом, — к аптечке. Замухрышка, злобно зыркнув в нашу сторону, вскочил со стула, прижал к груди голову Натальи и стал покачиваться из стороны в сторону, точно баюкал ребенка. В другое время это, несомненно, выглядело бы смешно, поскольку рядом с Натальей он смотрелся, как обычного сложения человек рядом с монументальной барышней со станции метро «Площадь Революции». Но в те минуты я утратила способность смеяться. Наталья тихо выла: «Я знала. Я знала. Я поняла. Как только увидела эту дьявольскую черную коробочку…» Павел Сергеевич откинулся на подушки и безучастно смотрел в потолок. Леша — как обычно в редкие минуты душевного волнения — бестолково бегал туда-сюда по комнате. Прошка столбом стоял на месте, и на лице его было написано столь явное желание провалиться сквозь землю, что не пожалеть его было невозможно. Я отчаянно пыталась придумать, как создать хотя бы видимость полезной деятельности, — ведь уйти из комнаты означало бы проявить непростительную черствость, а просто глазеть на раздавленных горем людей было мучительно и стыдно.

«Сейчас, наверное, самое время изобразить обещанный Леше обморок, — мелькнула у меня дурацкая мысль. — Тогда всем троим — мне, Леше и Прошке — нашлось бы какое-то занятие». Я уже совсем было собралась лечь на пол и закрыть глаза, но в последнюю секунду удержалась, сообразив, что третий обморок за один час — это явный перебор.

Тем временем Марк с Генрихом привели в чувство Ларису, и она, рыдая, бросилась в объятия Натальи. Марк, подталкивая нас, как баранов, к двери, выгнал всех на кухню. Прошка, Леша и Генрих сели на топчан, Марк — на перевернутое ведро, а я — на низенькую скамеечку возле печки.

Сколько времени мы провели в угрюмом молчании, я не знаю. Мне казалось, что давно уже должно было наступить утро, но за окном лишь чуть посветлело. Георгий дважды приходил за водой, но оба раза не произнес ни слова.

— Может, вернемся в отель к Вальдемару? — виноватым голосом предложил наконец Генрих.

Ответить ему мы не успели, потому что дверь открылась и в проеме появилась Наталья. Ее бледное лицо от слез покрылось пятнами, но было на удивление спокойным.

— Заходите в комнату, — тихо попросила она. — Нам нужно многое обсудить.

Мы молча подчинились. Я прихватила с собой скамеечку, потому что впятером на лавке мы бы не поместились. Завидев нас, Георгий враждебно нахмурился и уставился в окно. Лариса, бессильно свесив руки, сидела на своем стуле в позе полной покорности судьбе. Павел Сергеевич по-прежнему разглядывал потолок. Наталья, закрыв за нами дверь, пересекла комнату, села у изголовья его постели и кивком показала нам на лавку. Я устроилась на скамеечке, привалившись спиной к двери, а остальные не без труда разместились на предложенном сиденье.

Помолчав, Наталья откашлялась и объявила:

— Прежде всего, вы, безусловно, должны узнать правду. Лариса со мной согласна. Вообще говоря, это ее история, но она неважно себя чувствует, и, думаю, рассказывать придется мне.

Рыжая грива взметнулась и опала.

— Нет, — неожиданно твердо возразила Лариса. — Вы, Наташа, всей правды не знаете. Даже Боря не знал ее до конца. Мне так и не хватило мужества рассказать ему все. Теперь я наконец могу сбросить с себя этот многолетний груз, хотя… Боюсь, облегчения это не принесет.

Она обвела нас блестящими зелеными глазами и начала рассказ:

— Восемь… нет, уже девять лет назад я закончила медицинское училище и стала работать массажисткой. Вскоре у меня появились частные пациенты. Один из них — наш сосед по лестничной площадке, Григорий Кузьмич. В прошлом он был знаменитым медвежатником; говорят, вскрытыми им сейфами можно загрузить приличный железнодорожный состав. Но к старости Кузьмич остепенился, иногда к нему даже киносценаристы с режиссерами за консультацией обращаются…

Однажды, выходя от него, я столкнулась в дверях с молодым человеком, который поразил мое воображение. Он был очень красив, но какой-то необычной, хищной красотой. Гибкая стройная фигура, по-кошачьи пластичные движения, тонкий нос с горбинкой, пронзительные черные глаза… Я встретилась с ним взглядом и, почувствовав, что краснею, побыстрее прошла к своей квартире. Незнакомец стоял и смотрел на меня, пока за мной не закрылась дверь.

На следующий день я не удержалась и спросила соседа, кто его вчера навещал. Григорий Кузьмич внимательно на меня посмотрел, потом хмыкнул и сказал:

— Этого красавца зовут Вадим Десятников, но шире он известен под кличкой Гриф. Не совсем удачная кличка, надо сказать. Гриф все больше падалью питается, а Вадим предпочитает свежатинку. Ты бы, детка, держалась от него подальше.

Мне бы его слова запомнить до конца жизни, но я, двадцатилетняя дурочка, уже готовая влюбиться, тут же выкинула их из головы.

Дима… Вадим появился у нас в доме через два дня. Он стоял на лестничной клетке у окна и поджидал меня. Не помню, куда я шла в тот вечер, но в любом случае до своей цели я так и не добралась…

Наш роман длился без малого два года. Вадим обращался со мной по-хозяйски, иногда бывал жесток, но я все равно безумно его любила. И надо сказать, от относился ко мне довольно бережно: в свои дела никогда не посвещал, на уголовные сходки не водил, с приятелями не знакомил и делал щедрые подарки. Наверное, это были довольно счастливые два года. Только вот с мамой мы ссорились постоянно. Она невзлюбила Диму с первой встречи и всеми силами пыталась отвадить меня от него, но добилась лишь того, что от нее отдалилась я.

А потом Вадим исчез. Без ссор, без объяснений, не попрощавшись. Просто исчез — и все. Я звонила ему по многу раз на дню, часами ждала под дверью его квартиры, но безрезультатно. В конце концов я не выдержала и спросила о нем у соседа: если Диму на чем-то поймали и посадили в тюрьму, Григорий Кузьмич должен был знать. Но он только сочувственно посмотрел на меня и покачал головой.

Целый год я ждала и лила слезы, проводила все свободное время у окна и вздрагивала от каждого звонка. А потом случилось несчастье с мамой, и мне стало не до сердечных мук. Мама — она у меня молодая и очень красивая — спускалась зимой с моста, поскользнулась, упала на лестницу и повредила позвоночник. У нее отказали ноги. Я до сих пор удивляюсь, как мне удалось все это вынести и не сойти с ума. Мама не хотела жить. За ней нужен был постоянный уход. У нас катастрофически не хватало денег, и мне приходилось работать до изнеможения, а в перерывах между сеансами бегать домой, кормить маму, разговаривать с ней, утешать, следить, чтобы у нее под рукой не оказалось ничего опасного… Словом, на другие душевные переживания уже не оставалось сил, и мой роман как-то сам собой забылся.

А три года назад я неожиданно встретила на улице Вадима. Он шел передо мной, и лица я видеть не могла, но фигура, походка, посадка головы… все было его. Я прибавила шагу, крикнула: «Дима!» — а когда он обернулся, обомлела. Лицо было совсем чужое: другие губы, брови, нос, разрез глаз, подбородок, линия волос — словом, ничего общего с Вадимом. Дима всегда казался мне красивым, а человек, стоявший передо мной, имел прямо-таки отталкивающую внешность. Он неприятно улыбнулся и сказал: «Вы ошиблись. Я не Дима. Но очень хотел бы им оказаться». Я пробормотала: «Извините» и как можно быстрее перешла через улицу.

А вечером недалеко от дома меня остановил водитель «Жигулей», спросив, не помогу ли я ему разобрать название улицы, записанное в его записной книжке. Я наклонилась, и он прыснул мне в лицо какой-то гадостью из баллончика. Очнулась я на тахте, в незнакомой квартире, связанная и с кляпом во рту. Напротив меня в кресле сидел давешний прохожий.

— Ты не обозналась, мое сердечко, — сказал он зловеще, когда я открыла глаза.

У меня внутри все сжалось. Так называл меня только Вадим. Незнакомец усмехнулся и заговорил снова:

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая