Уникум - Клюева Варвара - Страница 37
- Предыдущая
- 37/58
- Следующая
— А что я мог поделать? — тихо ответил он. — Сказать, что мы не желаем иметь дела с убийцами?
Пока шли по берегу, Ярослав затеял со мной разговор и незаметно сбавил шаг, так что мы немного отстали.
— Варька, я хочу тебя кое о чем попросить. Не задирай, пожалуйста, Иру, ладно? У нее и всегда-то с чувством юмора было неважно, а сейчас она и вовсе расклеилась. Ночами не спит, вся на нервах, головной болью мается. Ты не обращай внимания, если она вдруг скажет не то или сорвется на крик. Ира чувствует себя очень неуютно, когда ты начинаешь шутить. Я-то тебя сто лет знаю и помню, что ты всегда себя так вела, когда дела принимали скверный оборот. А Ире твои легкомысленные замечания кажутся кощунством, потому-то она так и агрессивна. Будь к ней снисходительнее, хорошо?
— Ладно, Славка. Можешь не беспокоиться. Я вообще буду нема как могила. Не понимаю, почему вдруг вы начали на меня всех собак вешать. Я тихая, мирная женщина, а не волкодав какой-нибудь.
— Да я ничего такого не имел в виду, — оправдывался Славка. — Просто у разных людей разные механизмы защиты. Ты остришь, Ира кричать начинает. Ей тяжело, а обрести себя она может только в привычной обстановке. Сейчас о возвращении домой говорить не приходится, и от этого она еще больше теряет почву под ногами. Она бы и на стоянку не пошла, но боится оставаться одна. Не надо усугублять ее состояние.
— Не буду. Слово даю.
Славка благодарно сжал мне локоть и вернулся к жене. Его забота об Ирочке очень меня тронула. Я стала размышлять на тему о незаслуженном везении, которое выпадает некоторым истеричным дамочкам, и вдруг вспомнила проглоченную на полуслове фразу Белова. Он говорил об Ирине Астафьевой, а Славкина фамилия — Терехин, но с чего бы это Белову смущаться, если речь шла о незнакомой мне женщине?
Стало быть, он имел в виду Ирочку. Ну да, наверное, ее ненаглядный главреж решил, что фамилия Терехина в афишах будет выглядеть неуместно. «Боже, ну и денек у меня сегодня, — подумала я с горечью. — Сначала выясняется, что один из моих друзей — весьма вероятный кандидат в убийцы, потом — что жена одного из моих добрых знакомых, мягко выражаясь, особа безнравственная. Бедный Славка! Хотя сам виноват. Мехматовские девочки ему, видите ли, в жены не годятся. Пусть теперь любуется на Ирочкину ангельскую мордашку, выслушивает ее милые пустячки и щеголяет рогами. Я ему глаза открывать не собираюсь. Правда, насчет рогов Белов вроде бы не до конца уверен. Ладно, наплевать, у меня есть повод для переживаний поважнее».
Но все же воспоминание о вероломстве Ирочки нет-нет да и встревало в ход моих мыслей и портило и без того мерзкое настроение. Славка мог не утруждать себя никакими просьбами. Я и без его уговоров не перемолвилась бы с Ирочкой ни словом.
Мы доплелись наконец до лагеря и обнаружили, что Марку стало лучше. Он уже не лежал пластом в палатке, а сидел в тени нашего столового дерева на надувном матрасе, сложенном на манер кресла. Вид у него был одновременно томным, трагичным и отрешенным — никогда бы не поверила, что такое сочетание возможно, если бы не видела его собственными глазами. Вокруг полулежащего на матрасе Марка суетливой наседкой хлопотал Генрих. В ответ на обеспокоенные вопросы о самочувствии Марк лишь пожал плечами и вяло махнул рукой. По всей видимости, жест этот призван был означать: «ерунда, не стоит разговоров», хотя, не знай мы хорошо Марка, нам наверняка пришла бы в голову совсем иная трактовка. «Надежды нет. Скорый конец неизбежен».
Когда тема недомогания Марка иссякла, общий разговор начал буксовать. Заговаривать об убийстве никто не решался, а светские фразы, которыми обменивались Генрих, Марк и наши гости, звучали удивительно фальшиво. Они падали в густую, вязкую пустоту и мучительно в ней зависали. С каждой минутой участники беседы чувствовали себя все более и более неуютно. Вот когда бы им оценить неиссякаемый Прошкин оптимизм и мое блестящее, неподражаемое умение вести корабль любой дискуссии через опасные рифы и мели. Но как верно подмечено, нет пророка в своем отечестве, и никто не подумал принести нам с Прошкой извинения за нападки и обструкцию, которым нас регулярно подвергали, едва мы открывали рот. Сегодня же невооруженным глазом было заметно, что наше молчание нервирует общество. Ярослав, например, сидел как на иголках, то и дело кидая на меня виноватые взгляды, — видно, считал, что на меня так угнетающе подействовала его просьба не обижать Ирочку.
И был в корне не прав. Я молчала и даже не поднимала глаз, потому что боялась выдать терзающие меня сомнения. Прошка, насколько я понимаю, пытался решить, кого я подозреваю. Собственно, вариантов-то у него было всего два — Генриха он исключил, а мысль о том, что я могу подозревать его самого, наверняка даже не закрадывалась в невинную душу, — но, лишившись возможности назвать имя и по выражению моего лица определить, правильна ли догадка, Прошка никак не мог решить, кому отдать предпочтение — Марку или Леше.
Хотя не исключено, что думал он, как всегда, о еде, а молчал из чистой вредности: хотел посмотреть, как они все будут выбираться из патоки, которую сами же разливали.
Когда маразм вступил в кульминационную фазу и один из Славок начал объяснять, чем отличаются рыболовные снасти для ловли морской и речной рыбы, а все остальные — изображать живейший интерес к этой теме, Марк, наконец, не выдержал. Играя на своем недомогании, он капризно попросил Ярослава не говорить о рыбе и всем своим видом дал понять, что ему сейчас станет дурно. Славка испуганно примолк; чем заполнить образовавшуюся паузу никто не знал, и тогда Марк, тут же забывший о своей слабости, нарушил табу.
— Так зачем вас Белов вызывал? — спросил он, повернувшись ко мне, Прошке и Леше.
Подобно раскату далекого грома в удушливый день, эта фраза неуловимо изменила атмосферу. С одной стороны, она принесла облегчение — больше не нужно было притворяться и искать нейтральные темы для разговора. С другой стороны, все как-то испуганно подобрались — ведь разговор о следствии неизбежно вел к теме убийства, а оттуда рукой подать до взаимных подозрений и нового скандала. У меня же вопрос Марка вызвал тошнотворный приступ страха. «Он не утерпел, не вынес неизвестности, — думала я, вытирая о шорты повлажневшие ладони. — Так, наверное, и должен был повести себя убийца».
— Для допроса, естественно, — ответил за нас троих Леша. — Должен же он следствие вести.
— Об этом я и без твоей подсказки догадался. О чем он спрашивал?
— Да все о том же. Уточнял наши перемещения по пансионату в день убийства Нины, спрашивал, о чем говорили вечером накануне во время застолья. Хотя нет, кое-что новенькое все же прозвучало. Белов попросил описать ссору Варвары с Мироном, а когда я ответил, что дословно не помню, рассказал обо всем сам и спросил, так ли было дело. Довольно точно, надо сказать, все изложил. — И Леша подозрительно покосился на Славок.
Марк и Прошка тоже посмотрели на них с неприязнью, а Генрих растерянно таращился на всех по очереди. Он почуял неладное, но понять причину невесть откуда взявшейся враждебности не мог.
— Это я Белову все рассказала, — поспешила я отвести удар от Славок.
Все, как по команде, уставились на меня.
— Зачем? — спросил Прошка с негодованием.
— Славки вчера доложили Белову о своих разногласиях с Мироном. Белов спросил, не нахожу ли я странным, что они начисто позабыли о ссоре, имевшей место за несколько часов до гибели Полторацкого. Я объяснила, что последовавшие за этой ссорой события вполне оправдывают такую забывчивость. Шпион, естественно, поинтересовался, о каких событиях идет речь.
— Ой, а что за события? — воскликнула Ирочка, глядя на меня округлившимися блестящими глазами.
В глазах Генриха стоял тот же вопрос.
Я медлила с ответом, соображая, нельзя ли от него уклониться, и Марк с Прошкой пришли мне на помощь.
— А о предыдущих девятистах девяносто девяти скандальных сценах, в которых вы с Мироном были главными героями, Белов тебя не расспрашивал? — невозмутимо поинтересовался Марк.
- Предыдущая
- 37/58
- Следующая
