Потерянный и возвращенный мир (История одного ранения) - Лурия Александр Романович - Страница 11

 И то же самое происходит в кабинете глазного врача.

 "...Вот врач начал меня спрашивать, показывая указкой на фигуру незамкнутого кольца: "Куда смотрит это незамкнутое колечко?". А я смотрел на нее и не понимал ее вопроса, и по-прежнему молчал. Врач с неудовольствием смотрела на меня. "Ну что же вы молчите? Куда смотрит это разомкнутое кольцо — влево или вправо?". Теперь я смотрел на незамкнутое кольцо, наконец, понял вопрос, но не в силах был решить задачу, что значит слово "влево" или "вправо". После ранения я, видно, перестал понимать, что значит "влево" или "вправо", "вперед" или "назад" и т. д...

 ...Я вижу кружочек, который был заметен и был очень крупным, и его нельзя было не заметить, в од­ной стороне этот кружочек словно был недорисован. Я не понимаю вопроса, а она, нетерпеливая, снова повторяет его. Я снова долго смотрю на неполный кружочек и не могу ответить на вопрос, так как я не знаю, что значит левая или правая стороны. И я опять вынужден был сказать: "Я не знаю...". Врач начала повышать на меня голос и сказала: "Не притворяйся, что не знаешь", — и она снова показала указкой, но уже на более крупный значок. Она снова начала: "Куда смотрит кружочек, влево или вправо?". Но я снова не знаю, что ей ответить, где же в кружке лево или право. Странно, что я таких пустяков почему-то не могу понять".

 И все это вовсе не ограничено его зрением. Те же трудности он начал испытывать, сталкиваясь с миром звуков. Вот его окликнули. А откуда? Откуда доносится звук? Он не знает: его звуковое пространство так же распалось, как пространство зрительное. Нет, это что-то гораздо более глубокое и более общее, чем какой-то дефект зрения.

 "Во время прогулок еще хуже теряю ориентацию местности, а где же я нахожусь? И часто блуждаю у "себя под носом" даже в своем небольшой поселке. Ориентация в звуках — откуда они происходят — исчезла после ранения и я сразу не улавливаю этого и до сих пор. Я часто вынужден оглядываться во все четыре стороны, пока не узнаешь или не увидишь, кто произнес звук...

 Я заметил еще одну неприятность в своей голове — я перестал ориентироваться в звуках, т. е. в направлении звуков, а проще сказать, я перестал ориентироваться в пространстве звуков.

 Я не знаю, почему это так случилось после ранения, но оно случилось, и откуда звук раздается, с какой стороны — я не могу понять, если только не догадаюсь по губам, по лицам, по обстановке...".

 Вот он выходит из госпиталя. Кругом — улицы, сады... Уже довольно, пора обратно. Но как найти путь? И снова — мучения.

 "Возвращаюсь обратно... Но свой дом никак не найду... Возвращаюсь сто раз обратно... — запутался совсем, не пойму, куда мне идти, и где дом мой: очертания его забыл, даже улицы все позабыл, по каким мне идти домой... Санатория номер забыл, и документов нет на руках... Так я ходил до вечера... Вдруг я вспомнил о "книжечке"... ах... ведь она же в кармане моем! Показал ее... меня кто-то до дому довел. Взглянул я на здание — вроде... вроде оно... а вроде нет... Палату ж свою узнал вроде — ошибок здесь, вроде, уж нет, — и лица знакомых узнал враз — все обошлось благополучно, лишь врач запретил совсем выходить из дома... А мне так хотелось в лесочек, по ягоды там, по грибы куда-нибудь эдак сходить, погу­лять где-нибудь в садочке".

 Как трудно стало ему ориентироваться в окружающем, какие неразрешимые задачи возникают перед ним на каж­дом шагу?

 Эти задачи возникали перед ним уже в госпитале, насколько их число увеличилось, когда после госпиталя его отпустили домой!

 Перевернем еще несколько страниц его дневника. Вот он прощается с госпиталем. Он едет домой. Медицинская сестра довезла его до вокзала. Ему надо ехать в Тулу. Но как сделать это? Куда обратиться?!

 "Как только ушла сопровождавшая меня до вокзала медсестра, я начинаю беспокойно оглядываться и озираться, где же узнать, откуда станция, где посадка, в какую сторону мне ехать придется. Я сижу на Курском вокзале в комнате для раненых. Сопровождающего до дома мне не дали, да я и не знал, должны ли мне давать, раз я могу ходить и кое-как говорить, а потом я даже надеялся доехать до дома легко, ведь ездил же раньше до ранения по железной дороге. Но когда я увидел, что пассажиры то уезжают, то приезжают, а я все сижу, я вдруг вскочил и стал беспокойно ходить с небольшим чемоданчиком, растерянно думая, куда же мне идти, как же быть, как же попасть на поезд. Я совсем растерялся, стал совсем бестолковым. Странное беспокойство охватило меня за свое личное состояние и существование. Я не могу понять окружающую обстановку и все, все, что меня окружает в этот момент. Я стал каким-то непонятным, какой-то страх беспомощности охватил меня. Наконец, я догадался подойти к женщине с красной повязкой на руке и нашивками железнодорожника. Я начинаю говорить ей, что мне нужно ехать на Тулу, но я сильно заикаюсь, не могу вспомнить нужных слов для ведения разговора, в отчаянии кусаю губы. Она сразу замечает бессвязность речи на моем языке и спрашивает: "Ты ранен?". — "Да... в это... в голову", — доканчиваю я. Она больше ничего не стала спрашивать меня, поняла меня... Она подвела меня к другой женщине и приказала меня посадить в поезд на Тулу, когда тот придет".

 Но вот он в поезде; поезд подъезжает к его родному городу, где он учился, где каждая улица была ему так хорошо знакома...

 Но опять что-то не так; опять он попал в странный, чужой мир...

 "В Туле я слез с поезда, так как мне нужно перейти с одного вокзала на другой, т. е. с одного конца города на другой.

 Трамваев не было почему-то в это время, и я решил пойти пешком, это было не так далеко — кило­метра два или три не больше. Но странное дело, я почему-то не узнавал Тулы, не узнавал ее улиц и проез­дов, а главное — не помнил ни улиц, ни проездов, ни трамвайных остановок, ни их направлений. А ведь совсем недавно, перед самой войной, я три года учился в механическом институте, а тут вдруг — не знаю Тулы, не знаю ее улиц, не помню, а как же мне добраться до другого вокзала. Смешно самому, но очень больно на душе...

 Неужели я забыл уже и Тулу от ранения... странно, но это так и есть, черт возьми! Я захотел вспомнить какие-нибудь улицы Тулы, по которым я часто ходил, но я ни одной не припомнил, почему-то я забыл Тулу. Я иду и без конца спрашиваю, а где же Рижский вокзал найти, и мне кто-нибудь показывал дорогу или улицу, куда идти. Мне очень странным казалось, что я забыл Тулу, которая-то и не такая уж большая.

 Я уже забыл названия станций, куда мне нужно ехать. Хорошо, что сестра в письме уже заранее на­писала адрес пути следования до самой местности нашей. Я прождал в Туле целые сутки на вокзале. Потом я услышал, что поезд пойдет через узловую станцию, и мне посоветовали ехать на этом поезде. А когда я поехал, то оказалось, что я не доеду до своего места жительства, что нужно еще сделать две пересадки. Так меня учили люди, и я их без конца спрашивал, чтобы не проехать куда-нибудь дальше".

 Он сходит с поезда. Теперь дом уже близко... Но путь, тот путь, который он проделывал тысячи раз, теперь для него чужой. Он не узнает его, он не знает, куда ему идти.

 "Я пробую вспомнить даже, а где же находится юг, север, восток, запад по солнцу, но я не могу по­чему-то определить теперь и даже затрудняюсь в такой момент понять, куда движется солнце — влево или вправо, и я даже путаю запад с востоком, не могу вспомнить, как понимается восток и запад. Но по­падаются прохожие, я спрашиваю: "На Казановку куда идти?". Прохожий ухмыльнется и промолчит, потому что Казановка прямо перед носом, даже видна, кажется, из-за кустов, а другой скажет: "Оглянись, вот она!". И действительно, я оглядываюсь и вижу дома Казановки. Вот странное дело, я не могу ориентироваться на местности, не могу ориентироваться в пространстве...".