Ящик водки. Том 3 - Кох Альфред Рейнгольдович - Страница 65

• Предыдущая
• 65/71
• Следующая

— А ты заметил, что в Грозном не только разрушали? Там еще и полно было новеньких домов в три этажа, из красного кирпича. Они немало там и построили, между прочим, на этой войне. Похоже, с применением рабского труда — как они любят.

— Я вполне допускал, что они могли быть построены и до войны. Чечены с ингушами — они же самые шабашники были в советское время. Свинарники строили по всей России.

— Помню, как мы с фотографом выехали из Грозного, на «чайнике» — и вперед. И как только пересекли условную границу и въехали в Ингушетию, я — раз! — заметил резкую перемену своего состояния. Расслабляешься и начинаешь смотреть по сторонам — облака, деревья… А приехали в Пятигорск, там и вовсе прекрасная тихая мирная жизнь.

— Да, и вот въезжаешь уже в Пятигорск…

— Ну, это совсем уже расслабуха. Все кругом штатские, никого в форме, ни одного ствола не видно. Ну и сразу в кабак. Я вообще журналист не военный, в такие точки редко вырываюсь. А вот некоторые мои знакомые как начали ездить на войны, как втянулись — просто подсели на это дело. Как на настоящий наркотик. Понятно, что это обостряет чувства. Возвращаясь с войны, очень отчетливо сознаешь, что ты жив. И что если ты жив, то это уже само по себе хорошо, этого уже достаточно. Это прекрасное чувство! Поди его испытай в простой жизни! Не делая особых капвложений! Почему люди и ездят в горячие точки. Правда, многие там начинают бухать всерьез, по-взрослому. Кто-то после этого подшивается, кто-то спивается. Я понимал, как это затягивает, и пытался особенно не увлекаться. Удалось вроде.

— А ты Мишку Леонтьева там встречал? Он утверждает, что в Чечне дневал и ночевал, когда война была.

— Я же не специалист по Чечне. Кого я там встречал, так это Александра Сладкова — он в Чечне сидел, по-моему, безвылазно и снял там множество сюжетов для РТР. Он там был свой человек, его все знали, привечали, пускали везде. Сладкое ходил по Чечне как-то вразвалочку — такой небритый, в майке, в тренировочных штанах и в шлепанцах, как у себя дома… А вот где я встречал Леонтьева, так это в Чили. В Сантьяго.

— Во времена штурма дворца La Moneda ?

— Ты про 73-й год, когда я только в десятый класс пошел? Нет, несколько позже. После штурма. В 2000 году. В ночном клубе «Lucas» мы там встретились. Это в районе Авениды имени 11 сентября. (Но речь не про настоящее 11 сентября, а про то, которое в 1973 году, — когда военные свергли Альенде.) Про все эти военные репортерские дела неплохо написала Асламова, которая «дрянная девчонка», — как это затягивает. Наверное, есть в этом глубинный кайф. Я могу только строить предположения, сам-то я только по краю этого прошел, стороной, потому что мне не хотелось посвящать жизнь одной теме — поездкам на войны. Но у меня осталось это ощущение вязкости той военной жизни. Вроде едет человек написать заметку про важное, про интересное, да к тому ж получить новый опыт. Адреналина хоть отбавляй — и просто смена обстановки, и экзотика (войны же либо в красивых бандитских горах, либо в солнечной Грузии, либо вовсе в дальнем зарубежье), мысль о том, что вдруг завтра помрешь, так отчего б напоследок не выпить и не склеить девицу из местных… Наблюдательные путешественники подметили, что чуть начинается в регионе стрельба, чуть забрезжило внимание прессы — так тут же девицы вздувают цены в три-пять раз… И вот из такой увлекательной жизни, заполненной вечными темами литературы, война, любовь и смерть там в одном флаконе, — человек вдруг возвращается в унылую цивилизацию. Он должен утром рано вставать, вынужден бриться, ходить на работу как заведенный… Никаких суточных… Никакой халявы… Организовать загул с девками — это уже целая история; само собой это дело, как оно случается на фронте, не сложится. Тоска, короче. К тому же так ли, иначе, но почти неизбежно всплывает такая тема, что пора подшиваться. Как-то это связано. И еще один аспект: некоторые еще к тому же начинают откровенно воевать.

— По— Настоящему.

— Ну да. Вопреки женевским конвенциям. И тут тоже можно людей понять. В какие-то моменты действительно очень хочется взять автомат… Такие ситуации легко себе представить. И в итоге человек думает: «Что случилось? Вот раньше я был чисто журналист. А теперь вроде тоже что-то пишу, но в основном бегаю по горам, ночую в пещере, на мне камуфляж, вот мой автомат, из которого я убиваю чужих людей, — но при этом я не военный. Семья в Москве, ей шлют из редакции деньги. А мне тут ничего не нужно, и тушенка, и патроны — все казенное. И кто же я в итоге получаюсь такой? Это один вопрос. А есть же еще и второй: как теперь, после всего этого, жить дальше? Чем заниматься? А вдруг эта война кончится, что тогда?»

— Тогда Береза на меня, кстати, очень сильное впечатление произвел. Он все-таки смелый парень. Он был фактически руководителем делегации, Иван Петрович декоративную роль играл, как мне показалось, — хотя, может, это было и не так. Но он как обещал мне, что будет меня там опекать, — так и сделал. Все время меня с собой в машину брал, в вертолет… Потому что он знал, что такое Чечня, что там потеряться — это, типа, жопа. А я там в первый раз, и поэтому он специально за мной следил, не терял из виду, хотя большая была делегация. Он все время народ считал, знаешь, как воспитательница в детском саду.

— То есть тебе там понравился Береза?

— Береза вел себя очень хорошо, по-мужски.

— А Иван Петрович? Ты удивился его приключениям в Киеве, после того как с ним поездил по Чечне?

— На меня Иван Петрович производил впечатление приличного, немолодого, абсолютно нормального советского человека. Этот подвиг его киевский, содержание которого никому неизвестно, только со слов самого Иван Петровича… Какая-то грязная оргия, снятая на кассету… Причем его никто за язык не тянул, никто не стремится показывать эту оргию по телевизору. Вот я ближе — хотя, конечно, не очень глубоко — знал Скуратова. Скуратов тоже производил на меня впечатление вполне приличного и порядочного человека советского типа, но тем не менее какая-то чертовщинка в нем была. В футбольчик резался с азартом, в баньке любил попариться… А вот Иван Петрович ну совсем советский был.

— Советский—в плохом смысле слова?

— Нет. Вот такой, как надо — хороший семьянин. Такое у меня впечатление, чисто субъективное. И потому случившемуся со Скуратовым я не очень удивился, тем более что вокруг него лица кавказской национальности крутились. А этот-то! Кстати, я вывел формулировку краткую всей избирательной кампании Иван Петровича: Рыбк-in—Рыбк-out.

— Неплохо. По этой схеме позже, когда Леню выгнали из НТВ, — появилась формула Парфен-off.

Возможно, именно пьяные откровения Коха сыграли роковую роль в избирательной кампании Союза правых сил

Юрий Нерсесов

1 ЯНВАРЯ 2004 ГОДА

Перед началом нынешних парламентских выборов на книжных развалах страны появились три новинки. Елена Трегубова, Алик Кох и Андрей Колесников — три «писателя», приближенных к Чубайсу, попытались обгадить в своих произведениях всех, кроме блистательного «Толика».

Авторы внушали почтеннейшей публике идею о мерзости всех российских политиков, окромя вожаков СПС. Не изменяя себе, читающая Россия отдала предпочтение женской прозе: стенания опущенной злыми чекистами кремлевской корреспонденточки Леночки Трегубовой раскупаются куда лучше опуса господина Коха под интригующим заглавием «Ящик водки».

Старый подельник Чубайса Кох решил, видимо, что светлый образ правого вождя не нуждается в услугах наемных пиарщиков. Альфред Рейнгольдович порадовал народ изданием своих пьяных базаров, часть из которых вышла отдельной книгой, а прочие были напечатаны в СПС-овских предвыборных газетах. Результат оказался просто потрясающий! Вздумай Кох разложить перед дверьми избирателей свои носки — он и то вряд ли достиг бы большего эффекта.

• Предыдущая
• 65/71
• Следующая