Затески к дому своему - Кокоулин Леонид Леонтьевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая

– Зачем мы тогда тут?

Анисим пожевал хвоинку.

– Оглох я от стука, сын. Тишины душа просит, – виновато признался Анисим. Гриша и сам в отцовском цехе не знал, куда деться от бочкотарного грохота. Звук этот налетал со всех сторон, валился с потолка, грохот шел через руки, проникал в грудную клетку и там с треском рушил перегородки, отыскивая себе место. А не найдя, словно пузыри, лопался, истошно гудел в груди, переполняя ее и вытесняя все остальное.

Гриша и сейчас слышал, как еще живет в нем надрывающий силы звук.

Вот и отец выдавливает из себя глухоту.

– Ты чего, папань, как из-за реки кричишь? Я же рядом стою.

– И правда, тишину хочу перекричать. А вот что вспомнилось. Да ты садись, – похлопал он по валежине. – Мы с твоим прадедом, моим дедом Аверьяном, бывало, промышляем, а ему в ту пору уже много годов значилось и на ухо он тужел. Сидим иной раз у костра, я ему рассказываю – кричу, а он тихонечко возьмет и скажет: «Ты чего, Анисим?.. Я же и так слышу, внучек, – всегда хорошо в лесу слышу».

– В Сплавной, что ли?

– Да нет, Гриша, дома, в Сибири. На Сплавную мы тебя вот таким привезли, – показал Анисим. – С метр от земли.

– Расскажи, папань, чего никогда не рассказывал…

– Расскажу. Как не рассказать, жили-были… А теперь бы в самый раз поковырять в зубах, – взялся за мешок Анисим.

– Я давно хочу, да молчу, – признался Гриша.

Анисим достал из мешка по сухарику и спохватился:

– Без примочки-то какая еда?

– А я похрумкаю, – занес Гриша руку над сухарем.

– Бери, бери, – разрешил Анисим.

Гриша взял сухарь, подождал, пока отец навьючит мешок, и они пошли дальше.

Если по мху идти тяжело, то по каменной наброске еще хуже. Рваный камень не дает ступить, и так навывертываешь ноги, что к вечеру не знаешь, куда их деть.

Поднялись на каменную гриву, и здесь тайга как бы разламывалась, один склон убегал на юго-запад, другой опускался на северо-восток.

– Папань, булькает вода, слышишь? – Гриша опустился на колени, приложил ухо к замшелой плитке, потом сдвинул ее, пригнулся, послушал, и они двинулись к размашистому куреню стланика.

– Может, у того куста ручей, – предположил Анисим.

Вдруг из куста выскочили одна, другая, третья белка и, поставив фонтанчиками хвосты, ушли в камни. Вокруг валялись просверленные мелкие стланиковые шишки. Порхали крикливые и нахальные кедровки. Гриша продрался сквозь ветки, ручья не оказалось. Перед ним открылся пугающий своей бездонностью глубокий распадок. Гриша поглядел, определяя, в какой стороне их поселок, и увидел грибы, нанизанные на сучках.

– Папань, – позвал он, – ты только глянь, сколько грибов!

– Вижу, сын, – из зарослей откликнулся Анисим. – Можно и попользоваться беличьими запасами.

Анисим подошел к Грише, снял гриб, разломил и понюхал его.

– Похлебка будет отменная! – мечтательно сказал Анисим.

Гриша тоже сдернул с сухого сучка гриб и раскусил.

– Настоящий, папань.

– Белка ненастоящий заготавливать не станет. – Анисим снимал и укладывал в шапку грибы. Вдруг перед глазами Гриши словно чиркнули по стволу дерева спичкой, мелькнул красный хвост.

– Папань, давай ружье скорее! Шустрая такая белка, папань, красная…

– Огневка, – определил Анисим. – Значит, из сосновых лесов. – Не снимая ружья, Анисим походил вокруг дерева, зверька не увидел. – Так, говоришь, красная? – переспросил Анисим.

– Красная, папань, я такой отродясь не видел…

– По окраске зверька любой охотник скажет, в каком лесу он обитает.

– Разве бывает красный лес? – воззрился Гриша на отца. – Рябины краснеют и то, когда морозом ожгнет. Ну березы еще, и то не все.

– На Байкале есть красный лес. Особая порода сосны. Красивое дерево что снаружи, что изнутри, от комля до самой макушки ствол светится, словно солнцем облит. И сучьев на таком стволе нет, на самой макушке кисточка. И внутри дерево медово, а кора красная. Посмотришь – словно накалилась тайга. В таком лесу и живет белка-огневка.

Гриша повертел головой.

– Да не смотри, эта белка пришлая. В лиственничном лесу серебристый зверек обитает.

– Но тут же кедрач с лиственницами, – возразил Гриша. – Тогда какой здесь зверек?

– Серебристый. В чистых кедрачах – темно-бурый окрас с сединой, и хвост длинный – веером. Если зверек накроется хвостом, как одеялом, то и кончика носа не увидишь. Вот в ельниках совсем зверек темней, под стать лесу, по спинке у него ось с пепельным отливом. Байкальского ни с каким другим зверьком, Григорий, не перепутаешь, хоть белку, хоть соболя, по высокой головке меха сразу видно, откуда зверек.

– Была бы собака… – обшарив глазами деревья, укорил кого-то Гриша, – не упустили бы белку.

– Гавкать и мы могем, гав, гав, – подражая щенку, потявкал Анисим.

Ветки на макушке шевельнулись.

– Поднял, папань, верхом белка ушла. Честно, папань…

– Пусть. Не заблудится, – закинул за плечо Анисим ружье.

– Тоже скажешь, белка да заблудится в лесу.

В гору тянуть ношу, пусть не скоро, потихоньку, помаленьку – вытянешь, а вот по крутому спуску сходить – нужна сноровка, да еще какая. Оступился – не юзом, так и кувырком пойдешь. Бывает, охотник в одной стороне окажется, а торбу ищи в другой.

– Ты, папань, вот так, ступом, ступом сходи. Не хватайся за ветки – развернет…

Гриша уже внизу командует.

Он первым увидел в кустарниках голубые лоскутки воды и бегом к ней.

– Папань, вода! Но к берегу не подступиться – кочкарник, мокреть!

– И не надо.

Анисим приметил колодину, подшагнул к ней, поставил ружье, снял вьюк. Тут и костер будет! Он ножом подрезал мох и скатал его в рулон – оголил землю.

Гриша тем временем наломал со стволов отмершие нижние сучья, надергал с березки ветренки – сложил сучья шалашиком на приготовленное место, подсунул под шалашик бересты, чиркнул спичку, хоть и головка отстрелила в березовую ветренку, но все равно огонь высекла. Ярко вспыхнув, огонь увяз, замер, подгрызая веточки внутри шалашика, проглядывая красным глазком. «Ну, ну, милый, – уговаривал ласково Гриша, – не подкачай». И огонек послушался, перестрелил веточку. Сдвоился, строился, набирая силу. И уже, краснея от ярости и нетерпения, сладко прищелкивая, вовсю подъедал сухие ветки. А Гриша побежал с котелком по воду. Вернулся, на дужке его глухо позвякивала большая эмалированная кружка.

– А ботало это зачем? – спросил Анисим. – Тишину тревожить.

– Зверя, что ли? – переспросил Гриша.

– И зверя тоже. Без нужды чего ж трезвонить?

– Папань, горячий ключ из-под скалы бьет. На, пощупай, – подставил Гриша котелок. Анисим обхватил котелок ладонями.

– Теплый. Курорт откроем.

– Курорт? Что это такое? А вот уток на воде тьма.

– Ну, если курорт не знаешь, тогда птичник. Не улетели, что ли?

– Снялись, дали круг и снова упали в ручей.

Анисим пристроил на таган котелок, поправил костер, повернулся к сыну.

– По времени-то утка должна бы сняться, давно ей пора быть дома, в теплых краях.

– Скажешь, папань, тут им дом. В теплых краях они только пережидают здешнюю зиму. А так – где гнездятся, там и дом. У всех так.

– Так-то оно так, – поддержал Анисим вывод сына. Выходит Гриша прав. – Где родина, там и дом, где корни твои, там и родина, – перевел на себя разговор Анисим.

Птица хоть знает – придет весна и полетит она на родину, а у Анисима ни кола ни двора. А ведь он крестьянин по сути своей, исконный хлебороб, а уж тесать – это как бы вторая профессия, вспомогательная. Ведь кому-то и зачем-то понадобилось разорить кормильца и обречь его на мытарства. Какие бы революции ни происходили, какое бы общество ни приходило на смену, кормить-то его все равно надо. Революционеры тоже есть хотят – и получше кусочек. Цепляется мысль одна за другую и наматывает на свою лебедку. Ради какой справедливости изуродовали жизнь, опустошили душу? Сын отца за горло брал, брат брата на вилы вздевал. Разум-то человеку на что дан?

• Предыдущая
• 3/41
• Следующая