Морская школа - Коковин Евгений Степанович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/23
• Следующая

Я еще сильнее ощутил головокружение.

Поспешно набив коробки маслом, я выбежал из тон­неля. Вероятно, вид у меня был жалкий, потому что старший машинист спросил:

– Ты чего побледнел? Море бьет?.. Ну, беги скорее на палубу!

На палубе от свежего воздуха мне стало легче. Ми­нут десять спустя подошел кочегар Матвеев, тоже сме­нившийся с вахты:

– Какова первая ходовая вахта? Пойдем умывать­ся, да перекусить надо. Проголодался я здорово.

Качка так подействовала, что я не мог даже думать о еде. И тем удивительнее было смотреть, с каким аппе­титом уничтожал обед кочегар Матвеев.

– Во время качки мне поесть только подавай, – намазывая хлеб маслом и ухмыляясь, сказал он. – Во время качки у меня аппетит двойной. И тебе советую есть побольше. Кто не ест, тот к морю никогда не при­выкнет. Заставить себя нужно.

Он взял ломоть хлеба и густо посолил его:

– Вот для начала такой бутерброд съешь, а потом постепенно привыкнешь – все будешь употреблять.

На Илько качка совсем не действовала. Он отстоял свою вахту как ни в чем не бывало. Но к этому времени и я уже освоился с качкой.

Так началась наша морская жизнь.

Команда на «Октябре» была дружная. С такими мо­ряками жилось весело, и вскоре я забыл о тех приклю­чениях, о которых мы раньше так часто мечтали с Ко­стей. Еще два дня назад мне казалось, что самые неве­роятные приключения начнутся сразу же, как только мы выйдем в море. Однако жизнь на «Октябре» шла обыч­но и даже однообразно. И пока мы шли в Мурманск, ничего выдающегося не случилось. Правда, утром на третьи сутки море накрыл туман. «Октябрь» шел замед­ленным ходом, и вахтенный матрос почти непрестанно бил в рынду. Звоном рынды он предупреждал суда, ко­торые могли встретиться «Октябрю».

Вначале я, признаться, побаивался: а вдруг произой­дет столкновение! Но ни одно судно нам не встретилось, и вообще все обошлось вполне благополучно.

«Октябрь» вошел в Кольский залив. Нас окружали высокие скалистые берега.

Пароход отдал якоря на рейде. После обеда мы на шлюпке отправились на берег, чтобы посмотреть порто­вый город Мурманск.

Жизнь свою, пока еще небольшую, я прожил в Архангельске и никогда не видел других городов. Я читал названия далеких портов на кормах пароходов, и маль­чишеское воображение рисовало мне просторные рейды, высокие причалы, десятки судов, стоящих под погруз­кой, прямые пыльные улицы, уходящие от набережной к центру города.

Шагая по улицам Мурманска, я переживал какое-то совсем новое, еще не знакомое мне чувство. Раньше в своих играх мы «заходили» на кораблях в портовые го­рода всех частей света. А тут был настоящий город, на­ходящийся за много сотен миль от Архангельска, от речки Соломбалки, от нашей улицы, от старого погреба, где мы так любили играть. Это был первый настоящий порт на пути наших морских странствований.

Я чувствовал, что заканчивается детство, заканчива­ются мальчишеские игры. Впереди была уже «взрослая» жизнь. Она манила в свои широкие просторы, открывая множество самых разнообразных дорог.

«Октябрь» увлек нас из Архангельска, но мы были на пароходе не пассажирами. Мы сами заставляли па­роход двигаться – смазывали машину, запускали дон­ки, питали водой котлы, шуровали в топки уголь.

Где, в какой стороне Архангельск? Где-то там дале­ко, на юго-востоке. Там осталось наше детство. Там мама, дед Максимыч, Костя Чижов, которого направи­ли учеником на пароход «Канин».

Архангельск стоит на шестьдесят четвертой параллели. В конце октября морозы уже сковывают Северную Двину и навигация до мая там прекращается. А Мур­манск значительно севернее Архангельска, он находится за Полярным кругом. И все-таки порт не замерзает, навигация продолжается круглый год.

– Это потому, что сюда подходит теплое течение, – поясняет Матвеев.

Он уже много раз бывал в Мурманске и теперь рас­сказывал нам все, что знал об этом молодом городе.

После бегства англо-американских интервентов город на некоторое время притих. Страшные следы иноземных пришельцев были видны всюду: в пепелищах на месте зданий, в разбитых причалах, в искалеченных корпусах судов.

Теперь порт постепенно начинал оживать. В Коль­ский залив то и дело входили пароходы и рыболовные боты. Слышались гудки, перестук судовых двигателей. Над причалами ветер гнал запах рыбы, машинного мас­ла и отработанного пара.

На мачтах и флагштоках судов колыхались красные флаги. Встречались и флаги других стран – норвеж­ские, шведские, голландские, английские.

На окраинах Мурманска многие жилища имели странный вид. Крохотные, высотой чуть побольше чело­веческого роста, эти жилища были собраны из досок, фанерных листов и старого кровельного железа. Насе­ления в городе становилось все больше, а жить было негде. Но тут же неподалеку мы видели и поднимаю­щиеся стены новых домов – в городе начиналось строи­тельство.

Кроме рабочих, моряков, советских служащих, в Мурманске в те времена было немало и таких людей, которые спекулировали, занимались контрабандой – незаконно, тайком перевозили через границу из Норве­гии и Финляндии шелка, костюмы, вина, сигареты.

Часто в городе устраивались облавы, в которых коммунисты и комсомольцы – рабочие и моряки – по­могали чекистам и милиции вылавливать контрабанди­стов, спекулянтов и шпионов.

– Когда все наладится, Мурманск будет одним из лучших портов Советского Союза! – сказал Матвеев.

– А куда еще пойдет «Октябрь»? – спросил Илько, стараясь шагать в ногу с Матвеевым и заглядывая ему в глаза. – На Печору не пойдет?

– Говорили, что следующий рейс будет в Мезень, – ответил кочегар. – А потом на Новую Землю или на Печору. Еще неизвестно.

– Хорошо бы на Печору! – сказал Илько мечта­тельно. – Теперь там у нас хорошо, в тундре… Дима, ты хочешь к нам на Печору?

– Конечно, хочу. Я всюду хочу побывать. Вокруг Европы пойдем, на Черное море – в Одессу, Новорос­сийск, а может быть, потом еще дальше – на Дальний Восток…

Мечтая, я думал о том, какая большая наша Совет­ская страна. Сколько морей, океанов, портов…

На свой пароход мы вернулись только к ужину. «Ок­тябрь» уже был подведен к причалу. За кормой «Ок­тября», у этого же причала, стоял английский пароход «Снэрк». На корме его под названием был обозначен порт приписки: Глазго.

Вечер был тихий и теплый. В кубрик идти не хоте­лось, и мы с Илько расположились ужинать на палубе, у трюмного люка. К нам присоединились Матвеев и еще два кочегара.

Залив чуть заметно рябил, отражая в бесчисленных отблесках низкое заполярное солнце. Вдоль берегов тя­нулись неширокие полосы безупречной глади – каза­лось, что вода застыла тут на веки вечные.

В вечернем воздухе плыл смешанный запах сырости скал и водорослей, смолы, тюленьего жира. Тишина обняла залив, корабли, причалы. Жизнь в порту словно замерла. Редко-редко на палубе какого-нибудь из паро­ходов появлялся человек и сразу же исчезал.

Ужинали мы молча. После вахты и прогулки по го­роду чувствовалась усталость.

Вокруг было очень тихо, и потому внезапный резкий металлический звук заставил всех нас поднять голову. Затем сразу же раздался продолжительный сыпучий шум, послышались всплески воды.

Матвеев вскочил и побежал на корму.

– Смотрите, что делают! – крикнул он возмущенно.

Мы тоже поднялись и направились было на корму, но Матвеев уже возвращался.

– Видите, что придумали! – сказал он, показывая рукой на «Снэрка». – Шлак сбрасывают за борт. Засо­ряют гавань. Ну за это они ответят! У себя в Лондоне или Глазго они так не делают, а у нас, думают, можно.

Засорять гавань строго-настрого воспрещается. Да­же мы, соломбальские мальчишки, хорошо знали об этом и никогда не бросали камней в гавань. А англи­чане здесь, в Мурманске, высыпали в воду полные кад­ки шлака. Выбрасывать шлак можно только в указан­ных местах на берег или в море.

– Ничего, мы их научим нас уважать! – Матвеев решительной походкой направился в кают-компанию.

• Предыдущая
• 20/23
• Следующая