Только не говори маме. История одного предательства - Магуайр Тони - Страница 9

• Предыдущая
• 9/55
• Следующая

Каникулы для меня, ставшей на год взрослее, обернулись дополнительными обязанностями по дому: теперь я должна была доставать лягушек из ведер с водой, собирать растопку для печи, следить за инкубаторами. Не желая ютиться в курятнике, свободолюбивые куры устраивали насесты в дальних углах двора, а некоторые вообще прятались под кустами на соседских полях. Но большинство кур все-таки предпочитало жить в амбаре, и каждый день мы исправно наполняли корзины для бакалейщика, который приходил два раза в неделю, покупал у нас яйца, а нам приносил продукты.

Каждое утро меня посылали к местному фермеру за молоком в металлических канистрах: пастеризацией тогда еще не были озабочены. Жена фермера приглашала меня на свою теплую кухню, где угощала чаем с молоком и теплым содовым хлебом, после чего я возвращалась домой.

В будни я была слишком занята, чтобы обращать внимание на то, как меняется атмосфера в доме. Опасения, которые впервые посетили меня год назад, стали реальностью. Счастье моей матери сильно зависело от настроения отца. В отсутствие общественного транспорта и телефона, лишенная возможности контролировать семейный бюджет, некогда счастливая женщина, весело щебетавшая в кофейнях Кента, теперь была образом далекого прошлого. О тех временах напоминали лишь Джуди и изрядно потрепанный Джамбо.

Как только сгущались сумерки, я садилась читать книги под оранжевым абажуром, а мама ждала, когда вернется с работы отец. Я сидела тихо, надеясь, что молчание сделает меня невидимой.

Я слышала, как его машина шуршит по гравию, въезжая во двор. Мама сразу начинала суетиться, ставила чайник, выкладывала на тарелку заранее приготовленный ужин, нацепляла приветственную улыбку. Меня пробирала нервная дрожь, когда я пыталась представить себе, каким отец появится в дверях. Будет ли это весельчак с коробкой конфет для матери, который дружески потреплет меня по подбородку? Или нахмуренный тип, которого я встретила тогда на тропинке и с тех пор видела все чаще?

Первый мог в любой момент превратиться во второго. Я знала, что одно мое присутствие способно вызвать у него приступ раздражения. Уткнувшись в книгу, я чувствовала, как он буравит меня взглядом, как нарастает в воздухе напряжение.

— Разве тебе нечем помочь матери? — спрашивал он меня с регулярной периодичностью.

— Что ты сейчас читаешь? — это был следующий вопрос.

Моя мать, все еще влюбленная и видевшая в нем того красавца мужа, что встречал нас в порту, была безучастна к моим страданиям. Если я задавала ей вопрос, почему отец так часто сердится на меня, она лишь говорила, что мне нужно постараться доставить ему удовольствие.

Если отец задерживался с работы, у матери портилось настроение, и среди ночи я просыпалась от шума ссоры. Перебранка продолжалась, пока его пьяные крики не заставляли ее замолчать. Утром после таких стычек обстановка была напряженной, мать молча хлопотала по хозяйству, а я под любым предлогом старалась улизнуть из дома. Чаще всего на следующий день домой снова возвращался отец-весельчак, который приносил конфеты и спрашивал, как дела у его крошки. Он вручал цветы или конфеты матери, целовал ее в щеку, и она тут же становилась счастливой.

С приближением выходных меня охватывал ужас. Каждую пятницу вечером мать ждала возвращения мужа, который редко появлялся вовремя, и меня опять будили их скандалы, брань долетала до моей комнаты, и страх приковывал меня к постели. Я зарывалась с головой под одеяло, пытаясь заглушить отвратительные звуки.

Каждое субботнее утро, лежа в постели с больной после перепоя головой, он приказывал моей матери, чтобы та прислала к нему меня с чашкой чая. Поджав губы, она подчинялась, тем самым ограничивая мою свободу передвижения. Визиты к фермеру за молоком строго контролировались; о чае с молоком и теплом хлебе с маслом в кухне у жены фермера пришлось забыть.

Казалось, я была магнитом, который притягивал его злость. Однажды я вернулась от фермера с курицей-бентамкой.

— Можешь отнести ее обратно, моя девочка, — первое, что сказал отец при виде курицы.

В тот единственный раз мать встала на мою сторону.

— О, позволь ей оставить несушку, Пэдди, — взмолилась она, назвав его уменьшительно-ласкательным именем. — Она может гулять с другими курами, а Антуанетта будет брать у нее яйца.

Он фыркнул, но больше ничего не сказал, и маленькая бентамка по прозвищу Джун стала моей домашней питомицей. Казалось, она сознавала свою исключительность и почти каждое утро выкладывала мне яйцо к завтраку.

На Пасху отцу должны были дать выходной, и мать надеялась уехать с ним куда-нибудь на машине. В Святую пятницу мы обе ждали его: я с нервной дрожью в животе, а она с надеждой на лице. Заслышав шорох гравия, она вспыхнула от радости. Отец-весельчак зашел в дом, поцеловал ее в щеку. Мне была вручена коробка с пасхальным шоколадным яйцом, а ей — шоколадное ассорти.

— Я приготовила праздничное меню, — сказала она ему. — Пойду запру цыплят в курятнике и накрою на стол.

Счастливо напевая себе под нос, она вышла из комнаты, оставив нас вдвоем. Зная о перепадах его настроения, я осторожно покосилась в его сторону, но на этот раз он улыбался.

— Иди сюда, Антуанетта, — позвал он, похлопав по подушке дивана.

Он обхватил меня за талию, усаживая на диван рядом с собой. Потом я почувствовала его руку на своем плече, и он притянул меня к себе. Истосковавшись по отцовской нежности, я прижалась к нему. Неужели, с надеждой подумала я, он перестал на меня сердиться?

Ощущение защищенности и безопасности захлестнуло меня, и я еще теснее прижалась к нему, чувствуя себя такой счастливой оттого, что его нежность ко мне наконец-то вернулась. Он погладил мои волосы.

— Ты моя милая маленькая девочка, Антуанетта, — пробормотал он, другой рукой погладив меня по спине. Как маленький зверек, я еще крепче прижалась к нему. — Ты любишь своего папу?

Все воспоминания о его буйном нраве покинули меня. Впервые за многие месяцы я почувствовала, что любима. Я радостно кивнула головой. Его рука, лежавшая на моей спине, скользнула ниже, переместившись к бедрам. Потом пробежала к подолу юбки, и я, ощутив ту же заскорузлую ладонь, которая всего лишь год назад яростно хлестала меня по попе, застыла. Одной рукой отец крепко держал мою голову, так что я не могла пошевельнуться, а другой схватил меня за подбородок. Его рот вдруг накрыл мой. Его язык с силой протиснулся между моими губами. Я почувствовала, как слюна потекла по моему подбородку, а в нос мне ударил запах перегара и сигарет. Ощущение безопасности покинуло меня навсегда, уступив место отвращению и страху. Он резко выпустил меня и, крепко держа за плечо, свирепо заглянул мне в глаза.

— Только не говори маме, — сказал он, слегка встряхнув меня. — Это наш секрет, Антуанетта, слышишь?

— Да, папа, — прошептала я. — Не скажу.

Но я все-таки сказала. Я чувствовала себя защищенной материнской любовью. Я любила ее, а она, я знала, любила меня. Она должна была остановить его.

Она этого не сделала.

Я заморгала, заставляя себя вернуться в настоящее, которым сейчас был для меня хоспис. Отвинтив крышку фляжки, я налила себе остатки водки и снова закурила.

— Теперь вспомнила? — прошептала Антуанетта. — Ты по-прежнему считаешь, что твоя мать любила тебя?

— Его она любила больше, — последовал ответ.

Пытаясь закрыть шлюзы памяти, в которые норовили просочиться воспоминания, я сделала внушительный глоток водки и затянулась никотиновым успокоительным. Но сквозь туман в голове все равно проступала картина, открытая передо мной Антуанеттой; изображение было слишком четким, чтобы я могла прогнать его одним лишь усилием воли.

И вот, как будто это было вчера, я увидела комнату в доме под соломенной крышей и женщину с девочкой, находящихся в ней. Женщина сидела на обтянутом ситцем диване, а маленькая девочка стояла лицом к ней. Со сжатыми кулачками и умоляющим взглядом ребенок пытался собраться с силами и найти слова, чтобы описать поступок взрослого.

• Предыдущая
• 9/55
• Следующая