Гипнотизер - Кеплер Ларс - Страница 60

Беньямин со вздохом улегся в кровать и позволил мне сгибать и растягивать ему руки и ноги.

— Не хочу укол, — расстроенно объявил он.

— Послезавтра укола не будет.

— Не хочу, пап.

— Подумай о Лассе — у него диабет, — напомнил я. — Ему делают уколы каждый день.

— А Давиду не нужно делать уколы, — пожаловался Беньямин.

— Ну, может, ему что-нибудь другое не нравится.

Стало тихо.

— У него папа умер, — прошептал Беньямин.

— Вот как, — сказал я, заканчивая массировать ему плечи и руки.

— Спасибо. — Беньямин осторожно поднялся.

— Мой малыш.

Я обнял его худенькое тельце, как всегда, сдержав желание крепко прижать его к себе.

— Можно посмотреть покемонов? — спросил Беньямин.

— Спроси у мамы, — ответил я.

Симоне из кухни крикнула: «Трусишка!»

После завтрака я уселся в кабинете за стол Симоне, взял телефон и набрал номер Ларса Ульсона. Ответила его секретарша, Дженни Лагеркранц. Она работала у него лет десять, не меньше. Мы немного поболтали; я рассказал, что в первый раз за три недели мне удалось поспать утром, а потом попросил позвать Ларса.

— Подождите минутку, — сказала она.

Я собирался, если еще не поздно, попросить его ничего не говорить обо мне Франку Паульссону из правления.

В трубке щелкнуло, и через несколько секунд послышался голос секретарши:

— Ларс не может сейчас говорить.

— Скажите ему, что это я звоню.

— Я сказала, — натянуто объяснила она.

Я молча положил трубку, закрыл глаза и почувствовал, что что-то не так, что меня, кажется, обманули, что Эва Блау тяжелее и опаснее, чем описывал Ульсон.

— Разберусь, — прошептал я себе.

Но потом подумал, что в группе гипноза может нарушиться равновесие. Я собрал небольшую группу людей — и мужчин, и женщин — с абсолютно разными проблемами, историями болезни и прошлым. Я не просчитывал, насколько легко или трудно они поддаются гипнозу. Моей целью было общение, взаимное соприкосновение участников группы, развитие их связей с самими собой и с другими. Многие страдали от чувства вины, которое не позволяло им общаться с людьми, встроить себя в социум. Они убеждали себя, будто сами виноваты в том, что их изнасиловали или жестоко, до увечья, избили. Они потеряли способность контролировать свою жизнь, потеряли доверие к миру.

Во время последнего сеанса группа сделала большой шаг вперед. Мы, как всегда, побеседовали, а потом я попытался погрузить Марека Семиовича в глубокий гипноз. Загипнотизировать его оказалось не так просто. Он был несосредоточенным и сопротивлялся гипнозу. Я почувствовал, что еще не нашел правильный подход, не определил, с чего начать.

— Дом? Футбольное поле? Лес? — предположил я.

— Не знаю, — как обычно, ответил Марек.

— Мы должны откуда-то начать.

— Откуда?

— Представьте себе место, куда надо вернуться, чтобы понять все, что происходит с вами сейчас, — объяснил я.

— Зеница, — равнодушно сказал Марек. — Зеница-Добой.

— Ладно, хорошо. — Я сделал себе пометку. — Вы знаете, что там произошло?

— Все случилось здесь, в огромном старом доме из темного дерева, почти как замок. Усадьба с крутой крышей, с башенками и верандами…

Теперь группа сконцентрировалась, все слушали, все понимали, что в сознании Марека вдруг открылись какие-то внутренние двери.

— Я сидел в кресле, по-моему, — медленно продолжал он. — Или на подушках. Во всяком случае, я курил «Мальборо», пока… должно быть, сотни девушек и женщин из моего родного города проходили передо мной.

— Проходили?

— Несколько недель… Они входили в дверь, и их вели по широкой лестнице в спальню.

— Публичный дом? — спросил норрландец Юсси.

— Я не знаю, что там происходит, почти ничего не знаю, — тихо ответил Марек.

— Вы никогда не видели комнату на верхнем этаже? — спросил я.

Он потер лицо ладонями и перевел дыхание.

— Помню такое, — начал он. — Я вхожу в маленькую комнату и вижу учительницу, которая была у нас классе в восьмом-девятом. Она лежит связанная на кровати. Голая, с синяками на бедрах.

— Что происходит?

— Я стою возле двери, у меня в руках что-то вроде длинной деревянной палки… Дальше не помню.

— Попытайтесь вспомнить, — спокойно сказал я.

— Все исчезло.

— Вы уверены?

— Я не могу больше.

— Хорошо, не нужно, этого достаточно, — сказал я.

— Погодите, — попросил он и надолго затих.

Вздохнул, потер лицо и поднялся.

— Марек?

— Я ничего не помню, — резко сказал он.

Я сделал несколько пометок и почувствовал, что Марек изучает меня.

— Я не помню, но все случилось в этом проклятом доме, — добавил он.

Я посмотрел на него и кивнул.

— Все, что я есть, — оно там, в деревянном доме.

— В вороньем замке, — сказала сидевшая рядом с ним Лидия.

— Точно, вороний замок, — подхватил он и рассмеялся. Лицо у него было печальное.

Я опять посмотрел на часы. Через час встречаюсь с руководством больницы, представляю свое исследование. Или я добуду новые средства, или придется понемногу сворачивать и исследования, и лечение. До сих пор у меня не было времени нервничать. Я подошел к раковине, ополоснул лицо и перед тем, как выйти из ванной, постоял, глядя на свое отражение в зеркале и пытаясь улыбнуться. Запирая дверь в кабинет, я увидел рядом с собой молодую женщину.

— Эрик Мария Барк?

Густые темные волосы уложены узлом на затылке; когда она улыбнулась мне, на щеках образовались глубокие ямочки. Одета в медицинский халат, на груди удостоверение стажера.

— Майя Свартлинг, — представилась она и протянула руку. — Одна из ваших величайших почитательниц.

— Даже так? — усмехнулся я.

У женщины был счастливый вид, она благоухала гиацинтом — цветок из подземелий.

— Хочу принять участие в вашей работе, — без обиняков начала она.

— В моей работе?

Она кивнула и сильно покраснела.

— Мне это просто необходимо, — сказала она. — То, что вы делаете, невероятно интересно.

— Простите, если не разделю вашего энтузиазма, но я даже не знаю, будут ли исследования продолжаться, — объяснил я.

— А что такое?

— Отпущенных денег хватило всего на год.

Я подумал о предстоящей встрече и сделал над собой усилие, чтобы остаться приветливым:

— Поразительно, что вам интересна моя работа, я с удовольствием поговорю с вами. Но сейчас у меня как раз важная встреча, на которой…

Майя отошла.

— Простите, — сказала она. — Боже мой, простите.

— Мы можем поговорить по дороге, в лифте, — улыбнулся я.

Ситуация ее как будто расстроила. Майя снова покраснела и пошла рядом со мной.

— Вы думаете, могут быть трудности с получением денег? — обеспокоенно спросила она.

До встречи с руководством оставалось несколько минут. Рассказывать об исследовании — результатах, цели и временном плане — обычное дело, но мне оно всегда давалось тяжело: я знал, что столкнусь с проблемами из-за множества связанных с гипнозом предрассудков.

— Все потому, что большинство до сих пор считает гипноз чем-то неупорядоченным. Из-за этого штампа обсуждать промежуточные результаты довольно трудно.

— Но в ваших докладах есть прекрасные, невероятные примеры, хотя публиковать что-то еще рано.

— Вы читали все мои доклады? — спросил я скептически.

— Довольно много, — сухо ответила она.

Мы остановились у дверей лифта.

— Как вы относитесь к рассуждениям об энграммах? [19]— бросил я пробный камень.

— Вы имеете в виду раздел о пациентах с повреждениями черепа?

— Да, — кивнул я, пытаясь скрыть удивление.

— Интересно, что вы пошли против теории о том, как воспоминания распределяются в мозге.

— У вас есть какие-нибудь соображения?

— Да. Вам стоило бы углубить исследования синапсиса и сконцентрироваться на мозжечковых миндалинах.