Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки - Вежина Диана - Страница 19

Итак, с точки зрения Дмитрия, люди делятся на две категории: тех, кто способен увидеть демонов, и тех, в кого демоны могут вселиться. При этом обитатели альтернативного измерения очень не любят представителей первой группы и всячески стараются навредить им, вселившись в представителей второй. Оно и понятно: кому приятно, когда подсматривают за твоими шалостями! Опять же, одно дело питаться где-то там у себя всякой нематериальной, идейно зараженной и мистически модифицированной гадостью, и совсем другое – кошерная человечинка. Приближение очередной волны потустороннего десанта Дмитрий чувствует заранее: сначала все события вокруг – взгляды прохожих, номера машин, заголовки газет – вдруг приобретают дополнительный, особый смысл. Потом пропадает сон, и ночь становится временем тревоги, мегалитров чая и многих метров выкуренных сигарет. И еще ожидания, напряженного ожидания: кто же на этот раз?

Обычно это домашние: то у матери глаза вдруг превратятся в черные бездонные дыры, то у отца изменится тембр голоса, вдруг прибавив к своему обычному звучанию визг на грани слышимости в сочетании с ужасным, пробирающим до костей, чуть ли не инфразвуковым басом, то у сестры начнут смазываться черты лица, чтобы почти сложиться в нечто хищно-рысье. И все. Домой можно не приходить – ЭТИ теплых чувств не знают. Только потусторонний холод и неприкрытый кулинарный интерес.

Церковь не помогает, Дмитрий уже пробовал. До сих пор вспоминает, как хищно смотрели бабульки-одуванчики, как облизывался и потирал руки батюшка – Дмитрий еле ноги унес, а то был бы раб Божий копченый с ладаном. Ходил к экстрасенсу – тоже сплошное разочарование. Дама, к которой он обратился, аж затряслась от радости, когда его увидела, – мол, вижу корень всех твоих бед как наяву, сейчас будем из тебя лярву выгонять. А сама то рожки тайком почешет, то копытцем цокнет. Курва.

В общем, как только в город с целью гастрономического туризма прибывает очередная группа демонов, Дима идет сдаваться в дом у шоссе. Там спокойно. Там персонал-кремень. Правда, порой то у доктора лицо поплывет, то сосед по палате клыки отрастит, но это уже такие мелочи! Посоветуешь доктору взять себя в руки, а на соседа пожалуешься медсестрам – и все снова стабильно и спокойно. Перед психиатрией демоны бессильны. Они, правда, пытаются навещать Дмитрия под видом тех же родственников, но присутствие санитара, такое монументально-умиротворяющее, держит их в узде, хотя, конечно, несказанно огорчает. Отбытие потусторонней тургруппы Дмитрий чувствует по тем же родственникам: они становятся теплее и человечнее, да и лица перестают искажаться. Можно без опаски проситься домой.

Наша институтская анатомичка сама по себе была сооружением выдающимся. Говорят, когда-то до революции в ней располагалась школа пивоваров под чутким патронатом графа фон Вакано. На фронтоне вроде бы даже угадывается старательно заштукатуренный барельеф пивной бочки. Возможно, сей замечательный исторический факт наложил некий кармический отпечаток на здание и его обитателей (живых, я имею в виду). Во всяком случае, многие студенты были бы не прочь залить пивком стойкий запах формалина и горечь незаслуженно (или заслуженно, все равно обидно) обретенного «банана» по этой фундаментальной дисциплине. Преподаватели (в большинстве своем бывшие хирурги) тоже старались перебить формалиновую ауру и впечатление от студенческих перлов – «череп, он же по латыни СРАНИУМ[36]» – чем-нибудь покрепче чая.

Запах, надо сказать, был убойным. Он насквозь пропитал все помещение, от глубоких подвалов до низенького чердака, забираясь под своды пятиметровых потолков и гуляя по пролетам широкой центральной лестницы: три этажа вверх, потом обратно. От него слезились глаза и начинала болеть голова. Зато все анатомические препараты были настоящими. У трупа фиксировался крупный сосуд, и в него шприцем Жане[37] закачивался формалин, вытесняя кровь. Затем тело помещалось на длительное время в ванну с все тем же формалином и извлекалось при необходимости приготовить мышечный, сосудистый или нервный препарат, целиком или частями. Тела либо их части хранились в подвале в открытых ваннах; лаборанты по мере надобности разносили их по учебным классам, раскладывая на каменных столах. Чтобы препарат не пересох, его накрывали тканью и поливали водой. Время от времени препараты приходили в негодность, и тогда вставала проблема их захоронения. На нашей памяти произошел инцидент, когда два преподавателя, потратив выделенные для захоронения средства на свои нужды, просто сбросили кучу нетленных в прямом смысле останков то ли в овраг, то ли с обрыва рядом с Волгой и закидали снегом. По весне снег сошел, и некий гуляющий гражданин обнаружил, к своему ужасу, всю эту горку нетленки-расчлененки. Милиция, расследование, вазелин, объяснительные…

Учили хорошо, на совесть. Многие оставались по вечерам, помогали или самостоятельно (гордость за себя и уважение однокурсников!) препарировали трупы. Я тоже не избежал соблазна и на протяжении нескольких месяцев проводил все вечера в густо проформалиненной атмосфере под звук мерно осыпающейся с потолков штукатурки (о-очень старое здание!). Однажды преподаватель попросил:

– Ты сходи, достань голову из подвала. В левом углу, подальше, есть чан, их там несколько плавает. Выбери посимпатичнее, мы из половины сделаем препарат мимических мышц, а из другой – сосудистый.

И пошел я в подвал. Не сказать чтобы этот поход совсем уж повергал меня в душевный трепет, но посудите сами: из-за сгнившей проводки там не было света. Во всем здании осталось человек семь-восемь, включая сторожа (хронически навеселе, и никто ему не пенял, понимали). Тишина как на кладбище. В общем, настрой – готика с налетом романтики. Взял спички, иду. Подвал большой, идти далеко, причем по деревянным мосткам: с потолков капает, вода собирается в лужи, и как-то исправить это, а заодно и сгнившую проводку, взялся бы разве что фон Вакано, но он шлет приветы сами знаете откуда. Дошел, отыскал чан, голову взял. Стою и понимаю, что сам себе создал проблему на пустом месте: спички в кармане белоснежного (ну почти белоснежного) халата, руки в формалине и еще в какой-то гадости (на стенках емкостей живет плесень, которую не берет даже формалин). И обе руки держат за уши голову. Стою, пытаюсь вспомнить, по какому азимуту шел сюда. И тишина! Впрочем, тихо было недолго. Спустя минуту или две я услышал в кромешной темноте ШАРКАЮЩИЕ ШАГИ, сопровождающиеся звуком формалина, бодрой капелью барабанящего по доскам настила и лужам на полу. Логическое осмысление ситуации помахало ручкой и упорхнуло, оставив меня наедине с богатым, мать его, воображением. Шаги меж тем приближались, пока не замерли в паре метров от остолбеневшего меня. Послышался звук, будто кто-то носом втягивает воздух. «Твою мать, сейчас учует – и трындец котенку». Я вытянул вперед руки, прикрываясь головой, как щитом. Впереди зажглась спичка…

На наш с лаборантом (это был он) хоровой вопль сбежались, сжимая в руках подручные средства обороны, остальные завсегдатаи анатомички. Как выяснилось, с лаборантом сыграло злую шутку его хорошее знание подвала. Спичками и фонариком он пользовался, только когда надо было подсветить содержимое чана. Выудив ногу (это с нее капало), он неспешно двинулся вглубь, остановился неподалеку от меня и хотел посветить в чан с руками. Заминка объяснялась тем, что он положил ногу (не свою) на край чана, вытер руки, зажег спичку…

– Я успел увидеть две руки, которые держат за уши голову. И все, и меня переклинило!

Мы сидели всем вечерним составом за накрытым чем бог послал каменным столом с дыркой посередине[38], пили коньяк – дежурный преподаватель не пожалел двух бутылок из заначки – и с некой гордостью поглядывали друг на друга: вот оно, рождение легенды!