Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки - Вежина Диана - Страница 93

Короче говоря, она уже доходить начала, когда студенту-практиканту досталась. Он, как учили, к ней со всем специфическим вниманием: «Ну, бабуля, что случилось-то?» Она кхекает: «Кхе, милый, кхе! Да гвоздь же у меня, кхесь, в самом темечке у меня гвоздик!» «Да где же это кхесь, – лукавит студент, – где этот гвоздик, бабушка?» «Кхе! Да кхе же, – старушка отвечает, – кхе же ему быть-то, здеся, на месте», – говорит и рукой на макушку показывает, где и в самом деле ссадинка какая-то сомнительная имеется.

Практикант с сомнениями к лечащему врачу сунулся, тот его на смех поднял, студент обиделся и уперся. Совсем коротко: рентген – гвоздь – Гоголь, «Ревизор», немая сцена. После чего больную мигом со всем почтением на нейрохирургию в Поленова отправили, а там – ох-ах, кто за операцию платить будет?! – но гвоздь изъяли.

А в итоге не только выжила поврежденная старушка, но и кхекать разом перестала, весь кашель как рукой сняло, – но дочка уже к тому времени вместо нее хахаля в квартиру прописала…

Это всё о них, о старушках. Прочные старики реже попадаются, они быстро сгорают, как наше карикатурное северное лето. А чтобы без шуток крепкие, так они реже редкого встречаются, как грибы-боровики в петербургских садиках и скверах. Но встречаются всё же такие старички – и совсем рядом случаются, совсем как боровички эти самые. Как, например, семидесятипятилетний диспетчер Иван Васильевич, точно прозванный Грозным за свой казарменный, с бытности военфельдшером, характер, от которого даже его единственная бездетная дочка, сама пенсионерка уже, раз навсегда подальше держится.

И вот тоже пустячок, вроде фурункула, но недавно взял Иван Васильевич и женился в четвертый раз, свадьбу со звоном закатил заодно с юбилеем, дабы лишний раз не тратиться. Сам посмеивался, что супругу с расчетом брал, собравшись на давным-давно заслуженный отдых, ровно вдвое себя моложе выбрал – не без пяти минут старуху, чтоб на досуге не заскучать, и не молодуху, чтобы до смерти весельем не умаяться…

Юбиляр Иван Васильевич под занавес женился и теперь дорабатывал свою последнюю смену. И самое время – август как раз наладился, конец месяца весь выдался сочным, как вызревающие на дачах яблоки, солнечным после заблудившихся июльских дождей с грозами. Август в итоге определенно удался, а лето прошло, словно и не бывало. Казалось, деревья на набережной вот-вот засветятся изнутри, затеплятся светом, накопленным за сезон, вдруг вспыхнут и пойдут рябить, рассыпаясь, как их отражения в воде, которая уже остыла, отяжелела и словно остановилась… Но август был ясный, нежаркий, грибной и какой-то быстрый после неровного, но в целом вязкого лета. Время шло и спешило, постоянные пациенты возвращались с пригородных дач, как всегда заболевали – и:

– Неотложная! – Басовитый старик Иван Васильевич расположился за столом по-всегдашнему основательно, как обычно в три часа пополудни свой обед развернул, в поллитровую чашку ровно на четверть заварки засыпал. – Слушаю вас, говорите, – прогудел он, глянув в закипающий чайник.

С того конца провода приказали:

– Срочно! – гарнизонным голосом скомандовала какая-то дама. – Срочно примите вызов! – взяла она с места в карьер, но бывший военный фельдшер, а ныне заслуженный пенсионер, по совместительству диспетчер Грозный осадил:

– Ах ты, мать твою таком и сяком! – загнул прямым текстом в трубку Иван Васильевич, хватив гроссбухом наглого прусака, шмыгнувшего к его бутерброду с докторской колбасой. – Извините, конечно, но это я не вам всё, я это таракану. А вы говорите, говорите, я вас очень внимательно слушаю, – протрубил он, поощряя абонента, утратившего дар речи.

– Что?! Что?!! – Приказная дама вскипела, наконец, шипя и бренькая, будто брызжа крутым кипятком, как чайник на диспетчерском столе. – Что вы сказали?! Как вы сказали?! Да как это так вы смеете! Что это вы такое себе позволяете, хам! – Она захлебнулась. – Хамье! А еще медиками называетесь! Да вас самих лечить надо! И не материться нужно, а тараканов травить! Ах ты… Ах ты… Ах ты, так-растак и сяк-разэтак! – круто хлынуло из нее, но извинившийся старик-диспетчер даже не поморщился.

– О как! – только подивился он, не повышая голоса, и выдернул штепсель из розетки. – Спасибо за совет. А и правда, надо бы тараканов протравить. Вот вы бы, кстати, пришли и протравили их. Убили бы, так сказать, насекомых, как в нынешних газетах пишут… – Сквозняком вздернуло выцветшую за лето до грязной белизны пыльную шторку, с грохотом захлопнулось приоткрытое окно, Иван Васильевич тряпицей промокнул стол. – А вы вообще-то просто так? Вы к нам только насчет тараканов или же всё-таки случилось чего? – переждав процесс, по-прежнему любезно поинтересовался он, и оскорбленная дама в конце концов высказалась – в том смысле, что да, случилось, сосед-пропойца головой мается, в висках у него так стучит, что сам он головой о стену бьется, никакого покоя с утра не дает… – Ничего, сударыня, это всё ничего. Будет у вас покой, а у него доктор. Всё будет, ждите, – принял вызов Иван Васильевич, но последнее неразборчивое слово осталось за женщиной, после чего она бросила трубку, а старик спокойно заварил чай.

На этот вызов грустная и задумчивая Маша Веллер поехала.

Иван Васильевич еще не успел чашку шерстяной шапочкой укутать, чтобы чай, как ему положено, настоялся, а Маша уже отзвонилась из дома, куда не столько обедать заезжала, сколько собственную онкологическую бабушку морфином из своей укладки уколоть, и сразу же поехала на «соседа-пропойцу».

И приехала: там в самом деле звон, грохот – и по пояс голый, весь татуированный громила с топором. Но не головой он о стену бился и не по голове бил, а всего-навсего пол раскурочивал, и в такт хрусту и уханью по всей комнате звенькала дюжина пустых поллитровок.

«Ой, а что здесь случилось? – пролепетала Маша, оказавшись в задумчивости и растрепанных чувствах слишком далеко от захлопнувшейся двери. – Вас, наверное, что-то беспокоит, да?» – спросила она как могла ласково. «Беда, доктор! – Больной, не выпуская из руки топор, сунул ей ломик. – Совсем беда, слушай! Достали они меня, ох достали. Стучали по вискам, стучали, гады, забили совсем!» «Да кто же стучал? – Маша, озираясь по сторонам, послушно приняла ломик. – Чем они стучали?» «Двое стучали, маленькие такие, сволочи, с молоточками. Молоточки у них золотые, у сволочей, тяжелые, ими и стучали. Но я тоже постарался, я их за пять минут до тебя, доктор, под плинтус загнал!» «Вот и замечательно! Вот и славно! Вот и хорошо, что загнали, – Маша охотно похвалила старательного больного. – Вот видите, какой вы молодец, сами прекрасно справились!» «Ну уж нет, доктор! Ученый я, они как пить дать еще вернутся, так что всё равно мне их изловить нужно. И золотишко там у них, ясно? Ты раз уж пришла, то теперь помогай мне, доктор, потом поделимся. – Старатель нахмурился и двумя руками взялся за топорище. – Помогай мне, сказал!»

И так сказал, что доктору Маше ничего не оставалось, кроме как в самом деле ломик к дубовому паркету приложить, стараясь податься поближе к двери, за которой приказная соседка, как к источнику, приникла к замочной скважине. Приникла, дышать забыла и упивается: да как же это она? Да что это они? Да они же все не просто хамы, они все сумасшедшие!..

Тем временем диспетчер Иван Васильевич, пока там доктор Веллер чужой пол в коммуналке разоряла, а здесь свой чай в чашке настаивался, поднялся, подошел к окну, шоркая по полу любимыми войлочными тапочками. Подошел, приподнял в прошлом желтенькую шторку, подложил под раму спичечный коробок, чтобы не билась на сквозняке. Постоял, на неизбывного, как гоголевская шинелька, нахохлившегося бомжа Акакия косо глянул, вздохнул…

– Вы когда меня в больницу положите? – опять спросил Акакий Акакиевич у старого и мудрого Ивана Васильевича, кутаясь в свою ветошь. – Положил бы ты, а? Слышь, мне туда, в больницу, уже позарез надо. Правду говорю, зима скоро будет, околею я, понял!.. Нельзя так со мной, не человек я вовсе, что ли?