И пришел с грозой военной… - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 28
- Предыдущая
- 28/73
- Следующая
Однако русским также удалось поджечь один из эсминцев – тот вынужден был временно выйти из боя и прекратить огонь, так как начавшийся пожар на удивление очень быстро распространился чуть не по всей палубе.
Но оставшийся в строю эсминец, пока не получивший ни одного попадания, так как Науменко приказал сосредоточить весь огонь на головном – он в настоящий момент боролся с пожаром, – вел ураганный огонь по «Страшному». Теперь настал черед заняться последним непострадавшим противником, но противопоставить ему русские моряки могли только два орудия, что, изредка рявкая, выбрасывали снаряды по противнику, так как у них не хватало обслуги.
Но один – это уже не два. Как-нибудь с божьей помощью… Вдруг рядом с бортом падает снаряд, фонтан воды взметается ввысь, затем, опадая, заливает водой всю палубу и истерзанный мостик. Что за черт?
Увлекшись противоборством, Науменко не заметил, как к месту боя подтянулись два японских крейсера. Эти-то откуда взялись?!
– Право на борт!
Но рулевой не выполняет команды, мало того – эсминец ведет влево. Достали-таки рулевого японские осколки – он заваливается набок, обливаясь кровью и доворачивая штурвал. Петр Афанасьевич бросается на место рулевого и сам становится к штурвалу. Нет, с этими чертями им не сладить, порвут на части.
– Машина, полный вперед! Самый полный, Паша! Давай, родной! Выноси!
В ответ из утробы машинного отделения что-то утробно пробулькало, за шумом не разобрать, но ноги ощутили, как палуба слегка завибрировала.
– Самохвалов, к штурвалу!
Матрос из обслуги орудия тут же перемахивает через легкое ограждение ходового мостика. Обязанности рулевого худо-бедно могут выполнить все моряки, а вот с дальномером управится далеко не каждый. Дальномерщик же лежит в углу площадки, скрючившись в позе эмбриона, упершись спиной в стойку лееров. Уже бездвижный и не подающий признаков жизни.
– Правь вон на ту скалу!
– Есть!
Опять взрыв: нет больше носового орудия. И расчета нет. Петр Афанасьевич едва не улетает за леера – удалось удержаться, только ухватившись за дальномер. Самохвалов валится на спину – его тело приняло на себя все осколки, которые могли задеть Науменко. Царствие тебе небесное и спасибо. Хорошо все же стреляют японские комендоры – да и немудрено с такого-то расстояния. И как он их не разглядел раньше?
Перед своим славным концом Семигулин успевает-таки сделать последний выстрел. Японский истребитель вдруг словно запнулся и окутался клубами пара – и стал резко терять ход. Понятно. Либо главный паропровод, либо один из котлов.
Науменко вынужден вновь встать к штурвалу: больше некому. «Страшный» продолжает исправно слушаться руля. Ну хоть что-то. На ходовой мостик быстро взбирается один из матросов и сменяет командира. Вот это вовремя. Петр Афанасьевич опять бросается к дальномеру. Исправен? Порядок. До головного крейсера семнадцать кабельтовых, второй значительно мористее. Вокруг рвутся снаряды, но главный калибр пока молчит, перезаряжается.
– Ермий, до головного семнадцать кабельтовых! Наша скорость девятнадцать узлов! Обоими аппаратами!
– Понял!
– Серегин, дымы!
– Есть, дымы!
Снаряд бьет под основание ходового мостика, матрос у штурвала отваливается в сторону. Сколько раз уже рядом с ним за сегодня проходит костлявая, но гибнут молодые, а вот он, уже поживший на этом веку… Потом. Все потом. Опять к штурвалу.
«Страшный» разворачивается кормой, под углом к головному крейсеру, и начинает набирать ход. К берегу, как можно ближе к берегу. На корме вспухает черный дымовой шлейф – пока слабый, но он нарастает с каждой секундой. Оба аппарата разворачиваются в сторону противника. Для минной атаки далековато, японцы ее и не ждут, но это если обычными минами. А вот вам привет от лейтенанта Назарова, только бы не промазали… Акинфиев сидит на месте наводчика, схватившись за бок, с перекошенным от боли и ненависти лицом. Малеев все еще не получил ни царапины, вот только уже без кителя – это он сбросил его, когда тот загорелся при тушении пожара, – сосредоточен и серьезен. Кой черт серьезен: вон как самодовольно щерится. Понятно, предвкушает удивление японцев. А и то: дистанция как-никак для самодвижущихся мин просто запредельная. Первая, пошла! Вторая, пошла! На японском крейсере вспухли едва различимые дымки, звуков выстрелов не слышно, но два снаряда уже рвутся по бортам кораблика, а третий разрывается на палубе, попав точно в кормовой аппарат. Акинфиев!!!
Останки аппарата вздыбливаются искореженной сюрреалистической конструкцией – словно сработанная безумным скульптором статуя, – кормовое орудие срывает с места. Всех, кто был поблизости, сносит существующим лишь мгновение смерчем. Малеева отбрасывает в сторону, и он падает без движения. Но машины продолжают натужно работать, и «Страшный» понемногу увеличивает ход. Страшно представить, что было бы, если бы снаряд ударил на несколько секунд раньше, пока мина была в аппарате. Но думать об этом некогда.
Взрывом выворотило и выбросило за борт и дымовые шашки, так что прикрыться больше нечем. Но должно остаться еще две шашки. Снаряды рвутся рядом с кораблем. Пока удается избежать попаданий, бросая эсминец из стороны в сторону, но долго такое продолжаться не может.
– Серегин, дымы!
Нет Серегина. Погиб вместе с остальными на корме. Петр Афанасьевич осматривается, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь, так как не может оставить штурвала. Раненые, стонущие и беспомощные, и помочь им некому, убитые, останки тел, залитая кровью палуба. Господи, спаси и сохрани! Науменко бросается к переговорной трубе.
– Паша, срочно на палубу! Прихвати хоть пару человек – я здесь один!
Опять к штурвалу. И как только еще управление не повредило? Тьфу ты. Вовремя помянул, ничего не скажешь. Из машинного появляются потные и разгоряченные Дмитриев и трое матросов. Картина, представшая перед ними, вгоняет их в ступор. Есть от чего. Но некогда.
– Паша, дымы! Шевелись!
Механик кивает – мол, понял. Осталось только две шашки. Он быстро вставляет их в держатели – проволоку покорежило, но он все же прилаживает шашки и дергает чеку. Ничего. Дергает на второй. Пошел дым. Три минуты. У них есть три минуты, пока их не будут видеть японцы. Много это или мало? Иногда это мгновение, иногда – вечность. Все зависит от конкретной ситуации. Вот сейчас это кажется мгновением, так как нет времени перевести дух. Да и дым от одной шашки получился несколько жидковатым. Но этого хватает, чтобы хоть как-то сбить прицел комендоров.
Взрыв. Что там произошло, из-за дыма не разобрать, но уже то, что хоть одна мина не прошла мимо, радует. Выкусите от русского эсминца. Они сделали все, что могли, и даже больше, но, как видно, приходит и их час. Справа подходит справившийся с пожаром японский эсминец, второй уже не парит, но пока не движется. Науменко осматривает избитый эсминец. А что тут поделаешь, если разбиты все до единого орудия? Машины работают на полную, но едва ли дают восемнадцать-девятнадцать узлов. От крейсеров оторваться, может, и хватит, но только не от миноносцев. Японец вновь начинает обстрел. Снаряд бьет в нос, но пострадавших нет. Матросы на корме стараются оказать помощь раненым – а что еще остается-то! Взгляд Науменко останавливается на сиротливо повисшей пулеметной спарке. Одну сорвало и покорежило, а вот эта целехонька.
– Паша, к штурвалу!
Дмитриев смотрит в сторону командира, оставляет Малеева, над которым перед этим склонился. Жив? Сейчас некогда. Науменко быстро выставил поправку, как учили те пулеметчики из концерна, – вот ведь не думал, что доведется, просто ради любопытства поприсутствовал на занятии, а пригодилось. Петр Афанасьевич приник к прицелу: японец рывком приближается. Оптика прицела приближает не так, как бинокль, но все же отчетливо видны суетящиеся на палубе миноносца члены экипажа. Получите!
Струя свинца косой прошлась по воде, борту, палубе, хлестнула по мостику, высекая искры и опрокидывая человеческие фигурки. Пулемет захлебываясь выбрасывает пули одну за другой с невероятной скоростью. Ага, вот на палубе уже никого и не видно. За щитом носового орудия спрятался наводчик, видно только ноги, но попасть не получается. Дистанция чуть больше двух кабельтовых, так что об особо точной стрельбе думать не приходится, а щита на такой дистанции не пробить. Орудие рявкает, но, как видно, грохот пуль по щиту не способствует точной стрельбе. Мимо. Все, орудие замолчало, некому подать снаряды – даже если подносчики и живы, то попрятались. На мостике тоже никого не видно: укрылись за стальной защитой. Ну и не надо. Прекратился обстрел – и слава богу.
- Предыдущая
- 28/73
- Следующая
