Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович - Страница 103
- Предыдущая
- 103/176
- Следующая
Из Кремля то и дело добрые кони выносят пригнувшихся к луке седла всадников, они мчатся не разбирая дороги, только грязь летит из–под копыт, только успевай сторониться. Мерным шагом проходят отряды ратников. Народ расступается перед ними и сзади смыкается вновь. Ни смеха, ни шуток. С затаенной тревогой смотрят люди. Ратники проходят с суровыми лицами. Струи воды бегут по стали доспехов; войлок, надетый под кольчуги, намокает. Холодно. Женщины, толпясь у калиток, вздыхают им вслед, но ни те, у кого на плечах панцирь, ни те, кто кутается в промокший плат, и не думают прятаться от дождя. Сурово гудит потревоженный улей Москвы.
В этой уличной толпе медленно пробирается к дому Семена Me лика Фома со своей приемной дочкой.
— Эй, Оленка, чего на воинов загляделась? Рано тебе, мала! Ты лучше под ноги гляди да к тыну прижимайся, там посуше…
Фома ворчит, а сам заботливо посматривает на девочку.
— Замараешься, тети Насти стыдно будет.
— Ничего. Я с кочечки на кочечку прыг–скок, — отвечает Аленка, с улыбкой поглядывая на Фому. Тот сразу мягчает.
— Так, так, умница.
Но вот и дом Семена. Аленка загляделась на кружевную резьбу, на высокое крыльцо под острым чешуйчатым шатром. Свежая дранка на нем едва успела потемнеть и сейчас отливает серебром.
— Хороший дом у дяди Семена, — шмыгнув носиком, серьезно, будто и впрямь разбирается, заявила Аленка, поднимаясь вместе с Фомой на крыльцо.
Открыла им Настя. Обрадовалась.
— Заходите, гости дорогие! Заходите!
Но Фома лишь переступил порог — сразу сказал:
— Не в гости пришли мы к тебе, Настя, а с поклоном.
— Что такое, Фомушка? Чем могу — услужу.
— Да вишь, какая беда, старушка соседка, у которой я Оленушку оставлял, померла намедни. Вот и пришел к тебе. Приюти на время похода дочку мою названую. Кланяйся, Оленка.
Девочка поклонилась низко, степенно:
— Возьми меня, тетенька Настя! Я баловаться не буду. Только пусть твой Ванюшка меня не обижает. Я мальчишек боюсь.
Прятавшийся за спину матери Ваня, услышав, что речь пошла о нем, выдвинулся бочком, поглядел на Аленку, улыбнулся. Та улыбнулась ему. Ваня сразу осмелел:
— И говорить о том нечего, дядя Фома. Коли ты в поход уходишь, куда же девчонке деться, кроме как к нам? Аленка, пойдем котят смотреть.
— Пойдем, Ваня.
Фома и Настя только переглянулись.
— Видал, как решили? — засмеялась Настя. — Мой–то каков! То от него девчонкам проходу нет, только и знает, что за косы дергать, а здесь — на тебе… Твоя стрекоза враз захороводила моего пострела. Ой, девка! Что из нее только будет, как подрастет.
Настя повела Фому в горницу.
— В поход?
— В поход, Настя. Так ничего, что я тебе Оленку подкинул?
— Вестимо, ничего. Трудно тебе с ней, не твое это дело с ребенком возиться… — Настя запнулась. — Ты на меня, Фома, не посерчай, давно хотела спросить, долго ли ты будешь бобылем жить. Глядеть на тебя жалко. Неужто до сих пор свою «хозяюшку» помнишь?
Фома смутился.
— Помнить помню, да не в этом суть. Сперва не до того было, а теперь остепенился, своим домом зажил, достаток пришел…
— Как достатку не быть, — откликнулась Настя, — такой кузнец везде проживет безбедно, а у нас на Москве и подавно. У нас доброе рукомесло не захиреет — живой город Москва. Вот и ты московским мастером стал, сам говоришь, остепенился…
— И подавно не женюсь! Говорю, не в том суть…
— В чем же?
Левая бровь Фомы дернулась кверху. Строптиво мотнув головой, он рыкнул:
— Не бывать у Оленки мачехе!
— Вон ты какой... — тихо откликнулась Настя, но не договорила: скрипнула калитка. Настя переменилась, в лице, торопливо поднялась. Во все время, пока они говорили, Фома в простоте душевной и не заметил Настиных наплаканных глаз, Настя будто муху неотвязную отогнала, тряхнула головой и пошла в сени, Фома за ней. Едва в дверях показался Семен, Фома сразу закричал:
— Ну как, Семен, в поход?
Семен молча обтер сапоги, молча прошел в горницу. Сел.
— Ну как, идем в поход? Решено?
Семен взглянул на Настю, стоявшую в дверях, вцепившись рукой в косяк.
— Идем, да не все…
Фома от удивления разинул рот, но Семен не улыбнулся, как бывало.
— Не пустил меня князь в поход.
Настя схватилась рукой за грудь. Не сразу поверила своему счастью, а Семен, взглянув на жену, хмуро добавил:
— Дмитрий Иванович и слушать меня не стал, а Володимир Андреевич одно твердит: «Сиди в Москве, коли у тебя плечо тверской стрелой пробито».
— Вот оно что, — Фома присвистнул, — а ведь и правда! Ты, чай, и меч не удержишь?
Семен ему хмуро:
— Уж если и на тебя благоразумие напало, делать нечего.
— Во! Во! А ты не кручинься. Литву и без тебя побьем.
— Ой, не хвались, Фома!
Фомка встал фертом, руки в боки.
— Што мне не хвалиться? На том стою!
— Не хвались, не время. Вести плохие.
— Какие вести?
— Несметная сила идет на нас. Под стягами Ольгерда не только литовские, но и русские полки. Ведет он с собой брата своего Кейстута. Идут на нас рати сыновей Ольгердовых и сына Кейстута Витовта, идет князь Лев Смоленский, да и Михайло Тверской наскреб полчишко. Вражьи рати уже перешли рубежи, жгут и грабят порубежные места. В волости Хохлове убит князь Стародубский Семен Крапива, с ним вместе легла и рать его. Вчера еще были вести, что подошел Ольгерд к Оболенску, [240]а сегодня гонцы прискакали — Оболенск взят на щит, разграблен дочиста, рать посечена, князь Костянтин Юрьевич Оболенский погиб в битве.
Фома забыл и руки опустить, так и стоял фертом, слушая страшную повесть. Семен заметил это и невольно улыбнулся, потом, оглянувшись на жену, сказал:
— Настенька, собери чего–нибудь. Надо Фому на прощанье попотчевать.
Настя вышла. Тогда Семен быстро встал и обнял Фому за плечи.
— Простимся на всякий случай, друже, — сказал он задушевно, — если прогневил тебя, прости.
Фома легонько оттолкнул Семена, спросил удивленно:
— Ты чего панихиду запел? — Весело фыркнул. Но Семен не развеселился, и, глядя на его хмуро сведенные брови, Фома притих.
— Сегодня Дмитрий Иванович приказал быть воеводой над московским полком Дмитрию Минину, Серпуховским воеводой будет Акинф Шуба. Смекай. Князья в поход не идут. Значит, встречать будем Ольгерда здесь, на каменных стенах. Сил–то собрать мы не поспеем, чтобы в открытом поле бой принять. Ну, а вашей передовой рати большой кровью придется заплатить. А удержите ли ворогов — бог весть.
У Фомы на языке вертелся укор — дескать, сам в бой просился, не пустили, так меня пугать начал, но в глазах у Семена было такое суровое спокойствие, что Фома понял: друг не пугает его, но, зная, что не многие вернутся домой из тех, кто уйдет навстречу Ольгерду, он просто прощается с ним, как пристало воину и мужу в час перед битвой.
19. НА РЕКЕ ТРОСНЕ
«Семка–то! Вещун!» — эта мысль пронеслась в мозгу у Фомы, когда он, скрючившись под ивовым кустом, выдирал из груди литовскую стрелу. Наконечник с обратными шипами не выходил.
— А ну вылезай! Вылезай! — бормотал Фома, обращаясь к стреле, но за шумом битвы и сам своих слов не слышал. Стрела не выходила. Рассердясь, рванул без пощады. Перед глазами мелькнул окровавленный наконечник, потом свет померк для Фомы, и он без памяти повалился в куст, тонкие ветки не сдержали тяжелое тело, и Фома покатился с обрыва прямо в реку.
Студеная вода обдала холодом, Фома опомнился, начал карабкаться на берег. Несколько раз срывался в воду.
«А ведь я захлебнусь, — подумал он и опять обозлился на себя: — От одной стрелы обабился!» — полез опять и вылез. А в это время теснимые литовцами москвичи стали отходить к реке Тросне. [241]Фома вспомнил, как гибла Орда на реке Пьяне, хотел приподняться, рявкнуть: «Стойте! Отступать за реку — смерть!» Но с пробитой грудью не рявкнешь, а тут еще ноги не держат, подкашиваются. Фома опустился на песок.
240
Город Оболенск стоял на реке Протве, недалеко от ее впадения в Оку.
241
Река Тросна протекает в Московской области. Битва произошла 21 ноября 1368 года.
- Предыдущая
- 103/176
- Следующая