На берегу Севана - Ананян Вахтанг Степанович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/74
• Следующая

– Жив! Дышит…

Это известие мгновенно перенеслось во двор. Все облегченно вздохнули. Оттуда донесся голос Асмик:

– Пустите, пустите меня к Камо!..

– Ну хорошо, хорошо, иди, теперь можно, – сказал председатель, добродушно улыбаясь.

Грикор стоял в сторонке, обливался слезами, но не в силах был даже сейчас удержаться от шутки:

– Уж я знаю: притворялся мертвым, чтобы мы его еще больше полюбили!

Все засмеялись, но не потому, что им понравилась шутка Грикора, а просто от радости.

Асмик, встретив изумленный взгляд еще ничего не соображающего Камо, остановилась, повернулась, прижалась к груди Баграта и разрыдалась.

– Успокойся, доченька, все хорошо, все прошло, – говорил Баграт, ласково гладя шелковистые каштановые волосы девочки. Но и сам он не был спокоен и с трудом сдерживал охватившее его радостное волнение.

Из соседней комнаты вышла мать Камо, опустилась на колени и, припав к ногам сына, заплакала. Это были слезы не горя, а того безграничного счастья, которым может быть полно только сердце матери.

А Камо тупо смотрел на всех своими большими глазами и ничего не понимал…

– Ожил, ожил мой львенок! – взволнованно говорил дед Асатур и, воздев руки к небу, бормотал что-то непонятное. – Фу, что я говорю! – вдруг пришел он в себя. – В руках у сил небесных ничего больше не осталось…

– Ты что загрустил, дедушка? – ласково спросил его Арам Михайлович. – Видишь, все хорошо, жив твой внук.

– А?.. – опомнился старик и, точно разрешив какую-то мучившую его задачу, заговорил снова, но как-то странно и несвязно: – Значит, знатный охотник Асатур сердцем своим этих детей меньше?.. Они для нас жизни своей не жалеют, а я деньги буду жалеть?.. Нет, довольно, довольно! – вдруг закричал он. – Баграт-джан, придушило меня это богатство, эти миллионы сердце мое высушили… Пойду принесу, совесть свою облегчу… – И он решительными шагами вышел из комнаты.

Несвязных слов старика никто не понял.

– Что с нашим дедом? – удивленно поднял брови Баграт. – Заболел он, что ли? Какие миллионы?..

Арам Михайлович в недоумении пожал плечами.

Дом деда был недалеко. Не прошло и нескольких минут, как старик появился снова, сгибаясь под тяжестью туго набитого мешка.

– Вот они, мои миллионы, – можете получить их! – сказал он, опуская мешок на пол. – Дочка, дай-ка какой-нибудь ковер, – обратился он к матери Камо.

Все переглянулись и зашептались.

– Пойди домой, – положил руку на плечо старика Баграт. – Пойди отдохни, успокойся…

– Говорю – ковер дайте! – рассердился старик. – Вы что думаете, рехнулся дед? Дайте ковер, я свой миллион выложу… Отойдите, место освободите… Вот так! – командовал дед, широко расставив ноги и размахивая руками.

Сорвав со стены ковер, старик расстелил его посреди комнаты и вывалил на него содержимое мешка.

Все оторопели.

– Ох!.. – вскрикнула Асмик.

Драгоценные, всех цветов радуги камни, золотые монеты, браслеты, подвески, кольца, ожерелья слепящей глаза грудой покрыли ковер.

Дед стоял над этими сокровищами гордый и, одной рукой поглаживая бороду, а другой сжимая рукоять кинжала, смотрел на всех блестящими глазами.

– Что?.. Сказал – дам миллион! А вы думали: спятил старый! А что теперь скажете?..

Торжествующий взор старого охотника встретился с суровым, полным упрека взглядом Арама Михайловича. И вдруг дед все понял: радостная, победная улыбка сбежала с его лица, и рука перестала сжимать рукоять кинжала. Дед снял папаху, опустился на колени и низко склонил свою седую голову, словно приговоренный к смерти.

– Прости, народ!.. Прости, товарищ Баграт… Прости, секретарь… Ошибся… Простите… – глухим, полным слез голосом сказал он.

Лицо у деда стало страдальческим, он сразу точно еще больше постарел, стал дряхлым и жалким.

– Откуда? – строго спросил Арам Михайлович.

– Нашел в карасе под медом…

– Почему же ты до сих пор никому не говорил?

Все посерьезнели, услышав этот вопрос.

– Арестуют! – со страхом прошептала Анаид.

– И хорошо сделают, – сказал заведующий молочной фермой Артем. Он пришел недавно и стоял сзади всех, в дверях.

А старый охотник продолжал каяться:

– Грешен я, братцы… не отдал тогда государству… Жадность глаза ослепила. Простите, братцы!.. Баграт-джан, богатство это целый месяц пудовой гирей лежит на моем сердце, мучит меня… Возьмите, братцы, освободите меня от этой тяжести!

– Как же ты сейчас решился с этим добром расстаться? Из-за внука?

– Не брани меня, Баграт-джан! Смотрел я на дела этих ребят, и стыдно мне становилось, сквозь землю рад был провалиться. – Дед показал на Камо, на его товарищей. – Глядел я на них и видел, что ум их, мысли – не о себе, а обо всех нас, а мои думы – только о себе. Это меня и толкнуло. Одно это и положило конец моим мучениям. Не из-за внука, небо свидетель…

Все молча слушали.

– Жизнью этой молодежи клянусь, – продолжал дед, – что совесть меня все время мучила. В хлеву хранил. Ходил, доставал, взваливал на плечи – отнести, отдать, но… ноги не несли… И думал: неужто я, охотник Асатур, который никогда в жизни своей не делал ничего постыдного, честь свою потерял из-за этой рухляди?

Дед враждебно глянул на драгоценности и с отвращением оттолкнул ногой шлем, усыпанный камнями.

В комнате стало тесно. Слух о необычайном происшествии мигом облетел село, и в дом к кузнецу Самсону набилось полно людей.

Деда слушали молча. Все понимали, что он совершил большой проступок, и ждали, что же скажут те, кто имеет право судить.

– Чего скулишь? – перебил признания старика счетовод Месроп. – И миллионы отдаешь и еще прощения просишь? Другой на твоем месте и не отдал бы…

– А чего ради отдал бы? – поддержала его Сона. – Хорошо ты делал, дедушка, каяться нечего.

И еще несколько голосов раздалось в защиту деда. Можно было подумать, что они старика утешат. Но, когда Месроп протянул руку, чтобы помочь деду подняться, тот оттолкнул его и сказал возмущенно:

– Прочь!.. Или я уж так низко пал, что ты можешь меня защищать?.. Нет, пусть меня народ судит…

Обернувшись к собравшимся, дед взволнованно проговорил:

– Народ, раз уж меня Сона и Месроп защищать стали, то мне и жить незачем… Прикажите меня в тюрьму отвести. Ни тюрьмы, ни смерти я не боюсь. Имя мое честное пропадет – вот что страшно. Что такое смерть?

Крупные слезы покатились из глаз старика на его седую бороду…

К деду Асатуру подошел долго молчавший председатель колхоза и поднял его с колен.

– Проступок велик, – сказал он, – но кто из нас не знает деда Асатура! Есть ли среди вас кто-нибудь, кому бы дед в жизни своей на помощь не пришел?..

– Таких людей нет! – раздался голос Анаид.

– Кто из вас не знает, что человек этот всю свою жизнь был чист и честен! – продолжал Баграт. – То, что он клад хранил и не решался отдать, – это всё грехи старого общества. Оно, это старое общество, оставило в сердцах многих из тех, кто в нем жил, черные пятна. Дед Асатур не коммунист, но в дни майского восстания 1920 года он нас, партизан, скрывал в своем хлеву. Голодали мы тогда, вот он и кормил нас своей охотничьей добычей… Нет, мы так легко не осудим деда Асатура! Он был совестью нашего села, и это событие – недоразумение в его жизни. Помните, люди, какой голод был у нас в первом году революции, как разрушалась страна в дни гражданской войны? Помните, как народ ел траву, страдал от голода и умирал?.. Кто спас тогда нашу жизнь, спас Личк? Русский народ!.. Помните, как из России эшелонами привозили нам зерно – для голодающих? Кого мы избрали, кому поручили получить это зерно и честно, справедливо распределить?..

– Деду Асатуру!.. Конечно, деду Асатуру!.. – раздалось со всех сторон.

– А в дни Отечественной войны кто помогал семьям ушедших на фронт бойцов? Кого в те дни, когда фашистские орды были у ворот Закавказья, избрали вы командиром местного ополчения!..

• Предыдущая
• 64/74
• Следующая