Лунный камень - Коллинз Уильям Уилки - Страница 54

• Предыдущая
• 54/118
• Следующая

И прошу вас, будьте свидетельницами, что я уничтожил эту бумагу в вашем присутствии, прежде чем выйти из этого дома!

Он зажег спичку и сжег бумагу на тарелке, стоявшей на столе.

— Маленькая неприятность, случившаяся со мной, — сущий пустяк, — несравнимо важнее сохранить это чистое имя от мирской заразы. Вот!

Безобидная маленькая кучка золы, и наша милая впечатлительная Рэчель никогда не узнает о том, что мы сделали. Каковы ваши чувства сейчас?

Драгоценные друзья мои, каковы сейчас ваши чувства? Что до меня, бедного, — у меня сейчас так же легко на душе, как у маленького мальчика.

Он засиял своей прелестной улыбкой; он протянул одну руку тетушке, а другую мне. Я была слишком потрясена его благородным поведением, чтобы заговорить. Я зажмурила глаза, поднесла его руку в каком-то мистическом самозабвении к своим губам. Он прошептал мягкое возражение. О, восторг!

Чистый, неземной восторг этой минуты! Я села, сама не знаю, на что, совершенно забыв обо всем в экзальтации своих чувств. Когда я опять открыла глаза, я точно спустилась с неба на землю. В комнате не было никого, кроме тетушки. Он ушел.

Хотела бы я поставить здесь точку, закончив рассказ на благородном поступке мистера Годфри. К несчастью, остается еще многое, очень многое, о чем финансовое давление мистера Фрэнклина Блэка вынуждает меня писать.

Оставшись одна с леди Вериндер, я, естественно, заговорила о ее здоровье, деликатно упомянув, что меня удивили ее старания скрыть от дочери свой припадок и принятые лекарства. Ответ моей тетки чрезвычайно меня удивил.

— Друзилла, — сказала она (если я еще не упомянула, что мое христианское имя Друзилла, то позвольте сообщить об этом теперь), — вы коснулись — без всякого умысла, я в этом уверена, — тяжелого предмета.

Я тотчас поднялась с места. Деликатность оставила мне лишь один выход: сперва извиниться, а потом уйти. Леди Вериндер остановила меня и настояла, чтобы я опять села.

— Вы случайно узнали тайну, которую я доверила только своей сестре, миссис Эбльуайт, и своему стряпчему, мистеру Бреффу, и никому другому. Я могу положиться на их скромность и уверена, что, когда я расскажу вам все обстоятельства, смогу положиться и на вас. Свободен ли у вас сегодняшний день или вы обещали где-нибудь быть сегодня, Друзилла?

Излишне говорить, что я тотчас отдала все свое время в полное распоряжение тетушки.

— Если так, останьтесь со мною еще на часок, — сказала она. — Я вам сообщу кое-что, и думаю, что вы выслушаете это с огорчением. А потом я попрошу вас оказать мне услугу, если только вы не против.

Бесполезно говорить, что я отнюдь не была против и чрезвычайно желала ей помочь.

— Подождемте мистера Бреффа, он должен приехать в пять часов. И вы сможете быть одною из свидетельниц, Друзилла, когда я подпишу мое завещание.

Ее завещание! Я вспомнила о каплях в ее рабочем ящике. Я вспомнила о синеватом оттенке ее лица. Свет не от мира сего, — свет, пророчески засиявший из невырытой еще могилы, осветил мои мысли. Тайна моей тетушки перестала быть для меня тайною.

Уважение к бедной леди Вериндер не позволило мне даже и намекнуть ей, что я угадала печальную истину, прежде чем она раскрыла рот. Я молча ждала, пока она вздумает заговорить.

— Уже несколько времени, как я серьезно больна, Друзилла, — начала тетушка, — и, странно сказать, я сама об этом не подозревала.

Я подумала о тысячах и тысячах погибающих существ, которые в эту минуту больны духовно, сами не подозревая об этом. И я очень боялась, что моя бедная тетушка может быть в их числе.

— Да, дорогая, — произнесла я грустно, — да.

— Вы знаете, что я привезла Рэчель в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами, — продолжала она. — Я сочла нужным обратиться к двум докторам.

— Да, дорогая, — опять повторила я, — да.

— Один из двух докторов, — продолжала тетушка, — был мне незнаком.

Другой был старый друг моего мужа и всегда принимал во мне искреннее участие ради моего мужа. Прописав лекарства Рэчель, он сказал, что хотел бы поговорить со мною наедине. Я, разумеется, думала, что он даст какие-нибудь особые наставления для моей дочери. К удивлению моему, он с серьезным видом взял меня за руку и сказал: “Я гляжу на вас, леди Вериндер, с участием не только друга, но и медика. Я боюсь, что совет врача гораздо нужнее вам, чем вашей дочери”. Он задал мне несколько вопросов, которым я не придавала никакого значения, пока но заметила, что мои ответы огорчают его. Кончилось тем, что он условился приехать ко мне со своим другом, также доктором, на следующий день, в такой час, когда Рэчель не будет дома. Результаты этого визита очень ласково и осторожно сообщены мне. Осмотр показал обоим врачам, что потеряно было много драгоценного времени, которое уже нельзя вернуть, и что болезнь моя стала уже недоступна их искусству. Более чем два года я страдаю болезнью сердца, которая, не проявляя симптомов, способных напугать меня, мало-помалу гибельно разрушала мое здоровье. Я могу прожить еще несколько месяцев или умереть раньше, в течение сегодняшнего дня, — на этот счет доктора не могут, или не решаются, сказать ничего определенного. Не стану утверждать, моя милая, что я не переживала тяжелых минут, узнав о своем настоящем положении. Но сейчас я уже покорилась своей участи и всеми силами стараюсь привести в порядок свои мирские дела. Я беспокоюсь лишь об одном, — чтобы Рэчель не узнала правды. Если она ее узнает, она тотчас припишет мою болезнь беспокойству по поводу алмаза и станет горько упрекать себя, бедняжка, за то, в чем сама не виновата. Оба врача согласны, что болезнь началась года два, если не три тому назад. Я уверена, что вы сохраните мою тайну, Друзилла, — я вижу искреннюю горесть и сочувствие на вашем лице.

Горесть и сочувствие! О, не этих языческих чувств следовало ожидать от англичанки, глубоко преданной христианской вере!

Тетушка и не воображала, какой трепет набожной признательности пробежал по моим жилам, когда она приблизилась к концу своего печального рассказа.

Что за поприще для полезной деятельности открывалось предо мною!

Возлюбленная моя родственница и погибающая ближняя стояла на краю великой перемены, совершенно не приготовившись, и благость провидения заставила ее открыть свое положение мне! Как я могу описать радость, с какою я тотчас вспомнила, что драгоценных друзей среди церковных пастырей, на которых могла бы в этом деле положиться, я насчитываю не единицы, а десятки! Я заключила тетушку в свои объятия, — избыток переполнявшей меня нежности не мог теперь удовлетвориться ничем меньшим, нежели объятие.

— О, — произнесла я набожно, — какой невыразимый интерес внушаете вы мне! О, какую пользу намерена я принести вам, прежде чем мы с вами расстанемся, душечка!

Подготовив ее двумя—тремя серьезными словами, я предложила ей выбор между драгоценными духовными пастырями, которые все занимались делом милосердия с утра до вечера в этих окрестностях и одинаково блистали неистощимым красноречием, и одинаково готовы были пустить в ход свои дарования по одному моему слову. Увы! Я не встретила должного отклика. На лице бедной леди Вериндер выразились недоумение и испуг, и она отвечала на все, что я могла сказать ей, чисто мирскими возражениями: что она слишком слаба физически для встреч с посторонними людьми. Я уступила — разумеется, на первое время. Огромная опытность чтицы и проповедницы подсказала мне, что это был случай, когда еще требовалась подготовка путем соответствующего чтения.

У меня была маленькая библиотечка, целиком подходящая к данному случаю, рассчитанная на то, чтобы пробудить, убедить, подготовить, просветить и подкрепить тетушку.

— Вы не откажетесь прочитать, дорогая моя, не правда ли? — сказала я самым умильным тоном, — не откажетесь прочитать, если я принесу вам мои собственные драгоценные книги? Листы загнуты в надлежащих местах, тетушка.

А карандашом сделаны отметки там, где вы должны остановиться и спросить себя: “Применимо ли это ко мне?”

• Предыдущая
• 54/118
• Следующая