Лунный камень - Коллинз Уильям Уилки - Страница 68

• Предыдущая
• 68/118
• Следующая

Засвидетельствование второго завещания было описано мисс Клак, которая подписалась на нем в качестве свидетельницы. Относительно денежных интересов Рэчель Вериндер второе завещание было слово в слово дубликатом первого. Единственное изменение коснулось назначения нового опекуна. После смерти леди Вериндер я отдал завещание моему поверенному, чтобы он зарегистрировал его, как это у нас принято.

Спустя три недели, насколько помню, пришли первые сведения о том, что происходит нечто необыкновенное. Мне случилось зайти в контору моего поверенного и друга, и я заметил, что он принял меня с большим, чем всегда, интересом.

— У меня есть для вас новость, — сказал он. — Как вы думаете, что услышал я сегодня утром в Докторс-Коммонс?[2] Завещание леди Вериндер уже спрашивали и рассматривали!

Это, действительно, была любопытная новость. В завещании не имелось решительно ничего, возбуждающего спор, и я не мог придумать, кому интересно его рассматривать.

— А вы узнали, кто спрашивал завещание? — спросил я.

— Да, клерк сказал это мне без малейшей нерешительности. Завещание рассматривал мистер Смолли, из фирмы Скипп и Смолли. Оно еще не было внесено в список. Стало быть, ничего не оставалось делать, — пришлось показать ему оригинальный документ. Он посмотрел его очень старательно и переписал к себе в записную книжку. Имеете вы какое-нибудь понятие о том, что ему было нужно?

Я покачал головой.

— Нет, но узнаю, — ответил я, — и сегодня же! — И тотчас вернулся в свою контору.

Если бы этот непонятный интерес к завещанию моей покойной клиентки проявила другая фирма, мне, быть может, стоило бы труда сделать необходимые открытия. Но на Скиппа и Смолли я имел влияние, так что тут мне сравнительно легко было действовать. Мой собственный клерк (чрезвычайно способный и превосходный человек) был братом мистера Смолли, и по милости этой косвенной связи Скипп и Смолли уже несколько лет подбирали падавшие с моего стола крохи — то есть те дела, которые попадали в мою контору и которые я по разным причинам не хотел вести лично. Мое профессиональное покровительство было в этом отношении довольно важно для фирмы. Я намеревался, если будет нужно, напомнить им об этом покровительстве в настоящем случае.

Как только я вернулся в контору, я рассказал моему клерку о том, что случилось, и послал его к Скиппу и Смолли со следующим поручением: “Мистер Брефф приказал кланяться и сообщить вам, что он желал бы знать, почему господа Скипп и Смолли нашли необходимым рассматривать завещание леди Вериндер”.

Это заставило мистера Смолли тотчас же прийти в мою контору. Он признался, что действовал по инструкциям, полученным от клиента. А потом прибавил, что он не может сказать более, потому что нарушает данное им слово молчать.

Мы порядком поспорили насчет этого. Конечно, был прав он, а не я.

Сказать по правде, я был рассержен, у меня пробудилось подозрение, и я настойчиво стремился узнать больше. Кроме того, я отказался считать это тайной, вверенной мне, и требовал полной свободы действий для себя. Более того, я захотел извлечь неоспоримые выгоды из своего положения.

— Выбирайте, сэр, — сказал я мистеру Смолли, — между риском лишиться дел или вашего клиента, или моих.

Согласен, что это совершенно не извинительно, — деспотический нажим и ничего более. Подобно всем другим деспотам, я настоял на своем. Мистер Смолли сделал выбор без малейшей нерешительности. Он покорно улыбнулся и назвал имя своего клиента:

— Мистер Годфри Эбльуайт.

Этого было довольно, мне не нужно было знать больше.

Дойдя до этого пункта в моем рассказе, я должен посвятить читателя этих строк в содержание завещания леди Вериндер.

Говоря коротко, по этому завещанию Рэчель Вериндер не могла пользоваться ничем, кроме пожизненного дохода. Превосходный здравый смысл ее матери и моя продолжительная опытность освободили ее от всякой ответственности и предохранили от всякой опасности сделаться жертвой алчного и бессовестного человека. Ни она, ни ее муж (если бы она вышла замуж) не могли взять и шести пенсов ни из дохода от земли, ни из капитала. Они могли жить в лондонском и йоркширском доме и иметь хороший доход — вот и все.

Когда я обдумал то, что узнал, я стал в тупик: что же мне делать? Еще и недели не прошло с того дня, когда я услышал (к моему удивлению и огорчению) о помолвке мисс Вериндер. Я искренно восхищался ею и любил ее, и мне было невыразимо грустно услышать, что она решилась выйти замуж за мистера Годфри Эбльуайта. И вот теперь этот человек, — которого я всегда считал лжецом с хорошо подвешенным языком, — оправдал мое самое худшее о нем мнение и прямо открыл, что он женится с корыстной целью. Что ж такое? — можете вы сказать. — Это делается каждый день. Согласен, любезный сэр.

Но приняли бы вы это с тою же легкостью, если бы дело шло о вашей сестре?

Первое соображение, которое должно было прийти мне в голову, состояло в следующем: не откажется ли мистер Годфри Эбльуайт от своей невесты после того, что узнал стряпчий по его поручению? Это целиком зависело от его денежных обстоятельств, о которых я ничего не знал. Если дела его были просто очень плохи, ему выгодно было жениться на мисс Рэчель ради одного только ее дохода. Если, с другой стороны, ему было необходимо срочно достать большую сумму к определенному сроку, тогда завещание леди Вериндер достигло своей цели и не допустит ее дочь попасть в руки мошенника.

В последнем случае мне не было никакой необходимости огорчать мисс Рэчель в первые же дни ее траура по матери, немедленно обнаружив перед ней истину. Но в первом случае промолчать — значило способствовать браку, который сделает ее несчастной на всю жизнь.

Мои сомнения кончились в той самой лондонской гостинице, где остановились миссис Эбльуайт и мисс Вериндер. Они сообщили мне, что едут в Брайтон на следующий день и что какое-то неожиданное препятствие помешало мистеру Годфри Эбльуайту сопровождать их. Я тотчас предложил занять его место. Когда я лишь думал о Рэчель Вериндер, я еще мог колебаться. Когда я увидел ее, я тотчас решил, — что бы ни вышло из этого, — сказать ей правду. Случай представился, когда мы вместе отправились на прогулку на другой день после моего приезда в Брайтон.

— Могу я поговорить с вами, — спросил я, — о вашей помолвке?

— Да, — ответила она равнодушно, — если у вас нет ничего интереснее для разговора.

— Простите ли вы старому другу и слуге вашей семьи, мисс Рэчель, если я осмелюсь спросить, по любви ли выходите вы замуж?

— Я выхожу замуж с горя, мистер Брефф, надеясь на тихую пристань, которая сможет примирить меня с жизнью.

Сильно сказано! И под этими словами, вероятно, таится нечто, намекающее на роман. Но у меня была своя тема для разговора, и я не стал отклоняться (как мы, юристы, выражаемся) от основного русла.

— Мистер Годфри Эбльуайт вряд ли думает так, как вы, — сказал я. — Он-то, по крайней мере, женится по любви?

— Он так говорит, и мне кажется, что я должна ему верить. Он не женился бы на мне после того, в чем я ему призналась, если бы не любил меня.

Задача, которую я сам себе задал, начала казаться мне гораздо труднее, чем я ожидал.

— Для моих старых ушей, — продолжал я, — очень странно звучит…

— Что странно звучит? — спросила она.

— Тон, каким вы говорите о вашем будущем муже, доказывает, что вы не совсем уверены в искренности его чувства. Есть у вас какие-нибудь основания сомневаться в нем?

Удивительная быстрота соображения помогла ей сразу подметить перемену в моем голосе или в моем обращении при этом вопросе, — перемену, показавшую ей, что я преследую какую-то свою цель в разговоре. Она остановилась, выдернула свою руку из моей руки и пристально посмотрела на меня.

— Мистер Брефф, — сказала она, — вы хотите что-то сказать о Годфри Эбльуайте. Говорите.

Я знал ее настолько, что, не колеблясь, рассказал ей все.

• Предыдущая
• 68/118
• Следующая