Лунный камень - Коллинз Уильям Уилки - Страница 97

• Предыдущая
• 97/118
• Следующая

Судите сами.

Я обратился ко второму листу, который оказался ключом к первому. Бред мистера Канди был тут записан черными чернилами, а восстановленное его помощником — красными чернилами. Я переписываю то и другое подряд, поскольку и бред, и его пояснение находятся на этих страницах довольно близко один от другого — так, чтобы их легко можно было сличить и проверить.

“…Мистер Фрэнклин Блэк умен и приятен, но ему бы следовало выбросить из головы дурь, прежде чем рассуждать о медицине. Он сознается, что страдает бессонницею. Я ему говорю, что его нервы расстроены и что ему надо лечиться. Он мне говорит, что лечиться и ощупью идти впотьмах — одно и то же. И это он сказал в присутствии всех за обеденным столом. Я ему говорю: вы ищете сна ощупью впотьмах, и ничто, кроме лекарства, не сможет вам помочь найти его. На это он мне говорит, что слышал, как слепец водит слепца, а теперь знает, что это значит. Остроумно, — но я могу заставить его проспать одну ночь наперекор острому его языку. Он действительно нуждается в сне, и аптечка леди Вериндер в моем распоряжении. Дать ему двадцать пять гран лауданума к ночи, без его ведома, и приехать на следующее утро. — Ну что, мистер Блэк, не согласитесь ли вы принять лекарство сегодня? Без него вы никогда не избавитесь от бессонницы. — Ошибаетесь, мистер Канди, я спал отлично эту ночь без вашего лекарства. — Тогда поразить его объявлением истины:

— Вы спали отлично эту ночь благодаря приему лауданума, сэр, данного вам перед тем, как вы легли. Что вы теперь скажете о медицине?”

Я удивился находчивости, с которой он сумел из страшной путаницы восстановить гладкую и связную речь, и это было, естественно, первым моим впечатлением, когда я возвратил листок его составителю. Со свойственной ему скромностью он прервал меня вопросом, согласен ли я с выводом, сделанным из его записок.

— Полагаете ли вы, как полагаю и я, — сказал он, — что вы действовали под влиянием лауданума, делая все, что сделали в доме леди Вериндер в ночь после дня рождения ее дочери?

— Я имею слишком мало понятия о действии лауданума, чтобы составить себе собственное мнение, — ответил я. — Могу только положиться на ваше мнение и почувствовать внутренним убеждением, что вы правы.

— Очень хорошо. Теперь возникает следующий вопрос: вы убеждены, и я убежден, но как нам передать это убеждение другим?

Я указал на листы, лежавшие на столе перед нами. Эзра Дженнингс покачал головой.

— Бесполезны они, мистер Блэк, совершенно бесполезны, по трем неопровержимым причинам. Во-первых, эти записки составлены при обстоятельствах, совсем новых для большей части людей. Одно уже это говорит против них. Во-вторых, в этих записках изложена новая в медицине и еще не проверенная теория. И это тоже говорит против них! В-третьих, это записки — мои; кроме моего уверения, нет никакого доказательства, что они не подделка. Припомните, что я вам говорил на пустоши, и спросите себя: какой вес могут иметь мои слова? Нет, записки мои ценны только в одном отношении — с точки зрения людского приговора. Они указывают на способ, каким может быть доказана ваша невиновность, а она должна быть доказана. Мы обязаны обосновать наше убеждение фактами, и я считаю вас способным это выполнить.

— Каким образом? — спросил я.

Он наклонился ко мне через стол.

— Решитесь ли вы на смелый опыт?

— Я готов на все, чтобы снять лежащее на мне подозрение!

— Согласитесь ли вы подвергнуться некоторому временному неудобству?

— Какому бы то ни было, мне все равно!

— Будете ли вы безусловно следовать моему совету? Это может повести к насмешкам над вами глупцов; к увещаниям друзей, мнение которых вы обязаны уважать…

— Говорите, что надо делать, — перебил я его нетерпеливо, — и, будь что будет, я это выполню.

— Вот что вы должны сделать, мистер Блэк, — ответил он. — Вы должны украсть Лунный камень бессознательно во второй раз, в присутствии людей, свидетельство которых не может быть подвергнуто сомнению.

Я вскочил. Я пытался заговорить. Я мог только смотреть на него.

— Думаю, что это можно сделать, — продолжал он, — и это будет сделано, если только вы захотите мне помочь. Постарайтесь успокоиться. Сядьте и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я сам это видел. Как давно вы начали?

— Около года.

— Вы курите сейчас больше или меньше прежнего?

— Больше.

— Бросите ли вы опять эту привычку? Внезапно, заметьте, как вы бросили тогда?

Я смутно начал понимать его цель.

— Брошу с этой же минуты, — ответил я.

— Если последствия будут такие же, как в июне прошлого года, — сказал Эзра Дженнингс, — если вы опять будете страдать так, как страдали тогда от бессонницы, мы сделаем первый шаг. Мы опять доведем вас до того нервного состояния, в каком вы находились в ночь после дня рождения. Если мы сможем восстановить, хотя бы приблизительно, домашние обстоятельства, окружавшие вас тогда, если мы сможем опять занять ваши мысли различными вопросами по поводу алмаза, которые прежде волновали их, мы поставим вас физически и морально так близко, как только возможно, в то самое положение, в каком вы приняли опиум в прошлом году. И в этом случае мы можем надеяться, что повторение приема опиума поведет в большей или меньшей степени к повторению результата приема. Вот мое предложение, выраженное в нескольких словах. Вы теперь увидите, какие причины заставляют меня сделать его.

Он повернулся к книге, лежавшей возле него, и раскрыл ее на том месте, которое было заложено бумажкой.

— Не думайте, что я намерен докучать вам лекцией о физиологии, — сказал он. — Я считаю своим долгом доказать, что прошу вас испробовать этот опыт не для того только, чтобы оправдать теорию моего собственного изобретения.

Узаконенные принципы и призванные авторитеты оправдывают принятое мною воззрение. Удостойте меня своим вниманием минут на пять, и я берусь показать вам, что наука одобряет мое предложение, каким бы странным оно ни казалось. Вот, во-первых, физиологический принцип, по которому я действую, изложенный самим доктором Карпентером. Прочтите лично.

Он подал мне бумажку, лежавшую как закладка в книге. На ней были написаны следующие строки:

“Есть много оснований думать, что каждое чувственное впечатление, однажды воспринятое сознанием, записывается, так сказать, в нашем мозгу и может быть воспроизведено впоследствии, хотя бы мы не сознавали его в течение данного периода”.

— Пока все ясно, не так ли? — спросил Эзра Дженнингс.

— Совершенно ясно.

Он придвинул ко мне через стол открытую книгу и указал на место, отмеченное карандашом.

— Прочтите это описание, — сказал он, — имеющее, как мне кажется, прямое отношение к вашему положению и к тому опыту, на который я уговариваю вас решиться. Заметьте, мистер Блэк, прежде чем начнете читать, что я ссылаюсь на одного из величайших английских физиологов. Книга в ваших руках, — это “Физиология человека” доктора Эллиотсона, а случай, на который ссылается доктор, основан на известном авторитете мистера Комба.

Место, на которое он указывал, было описано в следующих выражениях:

“Доктор Абль сообщил мне, — говорит мистер Комб, — об одном ирландском носильщике, который в трезвом виде забывал, что он делал в пьяном, но, напившись, вспоминал о поступках, сделанных в пьяном виде. Однажды, будучи пьян, он потерял довольно ценный сверток и в трезвые минуты не мог дать никаких объяснений. В следующий раз, когда он напился, он вспомнил, что оставил сверток в одном доме, и так как на нем не было адреса, то он и оставался там в целости, и носильщик получил его, когда сходил за ним”.

— Снова все ясно? — спросил Эзра Дженнингс.

— Как нельзя более ясно.

Он положил бумажку на прежнее место и закрыл книгу.

— Удостоверились вы теперь, что я говорил, опираясь на авторитеты? — спросил он. — Если нет, мне остается только обратиться к этим полкам, а вам прочесть места, на которые я вам укажу.

• Предыдущая
• 97/118
• Следующая