Влюбленный призрак - Кэрролл Джонатан - Страница 8

Когда Ангел снова заговорил с привидением, то переключился на дари, один из двух официальных языков Афганистана. Привидение сразу же ему обучилось, и вскоре они оказались вовлечены в оживленный разговор.

Фатер взволнованно потянула Бена за рукав:

— Ты слышишь? На каком языке они говорят?

— Не знаю. Мне подумалось, они похожи на преподавателей. Вероятно, из университета, с факультета иностранных языков.

— Да, но что это за язык? Ты знаешь? Я никогда ничего подобного не слышала. Может, они шпионы?

— Хочешь, чтобы я спросил у них об этом? — сказал Бен, начиная подниматься.

Фатер дернула его за руку, заставив опуститься на стул.

— Если они шпионы, они тебя пристрелят. Даже и не думай.

Она взяла очередной ломоть пиццы и сунула его кончик себе в рот. Глядя на нее, Бен думал — как я могу быть счастливее? Как в моей жизни могло бы наступить мгновение, когда я был бы счастливее, чем прямо сейчас? Он протянул руку и коснулся ее локтя. Фатер тотчас почувствовала, о чем он думает, бросила свой кусок обратно в коробку и обеими руками обхватила его руку.

— Когда разделаемся с пиццей, давай пойдем домой и завалимся в постель на три дня. Что скажешь?

Бен кивнул.

— Но как насчет Лоцмана? Ему же понадобится гулять?

— Мы переключим его на автопилот, и пусть себе гуляет сам.

Услышав это, Лин и Ангел приумолкли и обменялись взглядами. Подошел повар и принял их заказ, который включал в себя большую пиццу на манер, предложенный Беном, и пиво.

Когда повар отошел, привидение проговорило:

— Если я задам вопрос, вы скажете мне правду?

Ангел кивнул.

— Обещаете?

Ангел кивнул еще раз.

— Вы на самом деле не знаете, что с ним теперь произойдет?

Ангел поднял правую руку, словно бы давая клятву в суде — говорить правду, и только правду.

— На самом деле не знаем.

— Тогда почему вы не устроите для него другую смерть?

— Потому что не можем. Я говорил вам правду и раньше: его судьба не в наших руках. Плюс ко всему, нас зачаровывает возможность увидеть, что теперь с ним произойдет. Его ситуация беспрецедентна. Взгляните вот на это.

Ангел сунул руку в карман и извлек то, что для обычного человеческого глаза выглядело как автобусный билет. Однако для Лин и Ангела эта была история всей жизни Бенджамина Гулда, записанная секунда в секунду, вплоть до этого мгновения в пиццерии. Примерно в десятой части от нижнего края пролегала толстая красная линия, обозначавшая день и время, когда Бен предположительно должен был умереть. Ниже ее были зарегистрированы дополнительные записи о том, как Гулд жил, о чем думал и мечтал.

Ангел продвинул билет на середину стола и указал на красную линию:

— Вот где начинается самое интересное. Это тот момент, когда вирус заразил наши компьютеры и наш человек, что сидит вон там, был отправлен вертеться сам по себе. Фантастика. Для нас это очень ценный материал. Как я сказал, беспрецедентный случай.

— Значит, он подопытный кролик?

— Нет, исследователь! Первооткрыватель. Потому что теперь мы абсолютно ничего не можем сделать, чтобы оказать воздействие на его судьбу. Мы можем только наблюдать. Вот почему, Лин, мы хотим, чтобы вы были рядом с ним все это время. Чтобы держали нас в курсе всего, о чем он думает.

Им принесли их пиццу. Они оставались безмолвны, пока ее ставили на стол. Когда привидение стало порываться снова заговорить, Ангел поднял палец:

— Не теперь, сначала давайте поедим.

Привидение подперло руками подбородок и посмотрело в противоположный конец помещения, на Бена и его подругу.

— Эта пицца в самом деле великолепна. Вам стоит попробовать, — сказал Ангел, заталкивая себе в рот капризно раскачивающийся кусок моццареллы.

— Само совершенство, — согласилось привидение.

Дверь ресторана открылась, и внутрь шагнул какой-то бродяга. Ему было около тридцати пяти, и одет он был в изодранную куртку, грязные докерские штаны, из которых не вылезал восемь лет, и в свитер ярко-оранжевого цвета. С шеи у него свисал лист бумаги с надписью от руки: «Я голоден, и мое сердце разбито. Вы можете мне помочь?»

Этот человек выглядел так, словно бы жил в одиночку на обратной стороне Луны. Одного только тошнотворного запаха, исходящего от него, было достаточно, чтобы обратить людей в бегство.

Увидев его, повар крикнул из-за прилавка:

— Эй ты, убирайся к черту отсюда, или я вызову полицию!

Парень не обратил внимания на эту угрозу и прошаркал к столику Фатер и Бена. Его глаза походили на грязные монеты. Кожа у него была цвета старых мокрых газет. Забравшись в один из своих топорщащихся карманов, он вытащил коричневую пластиковую катушку — на нее когда-то была намотана нить для шитья, но теперь она опустела. С необычайной осторожностью он поставил ее на край их стола, после чего отступил, скрестив руки на груди. Эта катушка была явным подарком. Я даю вам это, а вы даете мне то, что мне нужно.

Бен отрезал кусок пиццы и протянул его бомжу.

— Нет, пожалуйста, не делайте этого! Теперь он все время станет сюда приходить! — брызгая слюной, прокричал повар, размахивая в знак протеста большой деревянной лопаточкой для пиццы.

Парень взял кусок и некоторое время его изучал. Фатер наблюдала за этим с любопытством. Ей было интересно посмотреть, как этот бродяга и ее мужчина поведут себя в этой ситуации.

Стоя неподвижно и держа кусок пиццы обеими руками, бродяга, чьи глаза были теперь закрыты, начал его есть, откусывая от него медленно и осторожно. Повар за прилавком дымился от недовольства. Ему хотелось вызвать полицию, но он опасался устраивать сцену. Он хотел, чтобы пахучий попрошайка убрался из его заведения. Но теперь все походило на то, что тот намерен остаться и поесть.

Словно бы баюкая ломоть пиццы в своих узловатых руках, бродяга двинулся к столу, за которым сидела другая пара. Остановившись поблизости, он уставился на них, не переставая есть. Привидение с трудом подавляло улыбку. Если бы только этой человеческой развалине было известно, у кого он собирался выклянчивать еду…

Но, к удивлению Лин, Ангел сказал тихим приятным голосом:

— Теперь вы должны уйти, мистер Пэрриш. Забирайте свою еду и ступайте.

Это удивило парня. Услышав, как произносят его имя, он недоверчиво прищурился. Так к нему не обращались долгие годы. И конечно, никто не добавлял к его имени «мистер». Выражение его глаз говорило о том, что он узнает свое имя как нечто, что когда-то ему принадлежало, но давным-давно было утрачено, подобно многому другому в его жизни. Он нацелился взглядом на лысого мужчину, который наблюдал за ним.

Сбитый с толку, Пэрриш откусил от пиццы большой кусок и с полным ртом громко провыл:

— У меня стерты ноги, и сердце мое разбито!

С его нижней губы стекала томатная паста. Он этого не замечал.

— Да, я понимаю, но теперь вы должны уйти, Стюарт. Ступайте, дверь вон там.

Взиравшему на мир через серовато-коричневые, постоянно вращающиеся тучи своего безумия, заработанного одиннадцатью годами жизни на улице, Стюарту Пэрришу было не по себе, когда кто-то обращался к нему спокойно и по-доброму. Он привык к резким словам, ворчанию и ругательствам, которые звучали чаще всего остального. То, что этот лысый мужик знает его имя, и его вежливый голос обеспокоили бродягу. Пэрриш не видел в этом смысла. Пройдя через жестокий опыт, он научился всегда остерегаться того, что не имело смысла.

Сунув себе в рот остатки пиццы, он вытер обе замасленные руки о свою куртку, а потом с поразительной быстротой и ловкостью выхватил нож, который прятал в нагрудном кармане. Он часто пускал его в ход. Будучи в тюрьме, Пэрриш научился натачивать почти все, что угодно, до бритвенной остроты о бетонный пол камеры. Именно так поступил он с этим сокровищем. То был обычный хлебный нож, из тех, что используются в школьных кафетериях, общественных учреждениях и дешевых ресторанах. Однако теперь это лезвие было достаточно острым, чтобы им можно было резать воздух.