Венецианская маска. Книга 1 - Лейкер Розалинда - Страница 1

• 1/66
• Следующая

Мариэтта широко раскрыла зеленые глаза и невольно вздрогнула, увидев золотую маску-лицо, ярко блеснувшую на фоне черного шелка внутренней обивки шкатулки.

— Кто заказал эту маску, мама? — с непонятным смятением спросила девочка у матери-вдовы, вынужденной зарабатывать на жизнь, выполняя надомную работу для одной мастерской, что находилась в далекой Венеции. Она вспомнила, что несколько дней назад видела, как мать наносила на нее второй слой красноватой, похожей на ржавчину, особой краски, служившей грунтовкой для последующей позолоты. Тогда она показалась ей обычной, ничем не примечательной среди десятков других находившихся здесь заказов. Сейчас эта новенькая, только что вышедшая из-под искусных рук позолотчика маска сразу же ожила, представляя собой энергичное мужское лицо с крупным носом, волевым подбородком, выразительным, благородной формы ртом.

— Я ничего не знаю о заказчике, кроме того, что основу для маски отливали по скульптурному слепку с натуры, — Каттина Фонтана медленно подняла голову. Женщина подготавливала блестки, которыми затем украсит маску. Было видно, как ей тяжело — сказывалась подтачивающая ее силы болезнь. Она с любовью смотрела на свою двенадцатилетнюю дочь.

— Кому это могло прийти в голову заказать маску — копию собственного лица? — не на шутку задумалась Мариэтта. Она наивно полагала, что маски предназначались лишь для того, чтобы скрывать внешность, а не наоборот.

— Ее заказали для того, чтобы отдать дань моде, а не для маскировки. Наверняка у этого молодого человека были свои причины заказать именно такую маску. Думаю, у него уже полным-полно масок для маскировки, и теперь ему захотелось нечто особенное.

— Откуда тебе известно, что он молодой?

— Это неизвестно, — призналась Каттина, — но подобная маска — новшество и, стало быть, предназначается для того, чтобы лишний раз поразить молодежь Венеции. Возьми-ка лучше и приторочь к ней ленты для завязок, как я тебя учила.

Каттина снова принялась за шитье, руки ее начинали дрожать от подступившей слабости — в течение последних нескольких месяцев постоянные приступы кашля буквально изнуряли ее, но болезнь, придавшая лицу землистый оттенок с синеватыми кругами под глазами, так и не сумела побороть человеческую силу: она по-прежнему оставалась красивой женщиной. Ее единственная дочь именно от нее унаследовала необычайную красоту, которой еще суждено было заявить о себе.

Блестки, над которыми трудилась Каттина, переливались всеми красками яркого летнего дня 1775 года. Каттина знала, что в этот день она трудилась над последней в жизни маской. Даже ловкие пальчики помогавшей ей Мариэтты не в силах были отдалить ее роковой день. Эта мысль заставила ее сердце сжаться: долго, слишком долго она оттягивала этот момент, но сейчас ей предстояло рассказать Мариэтте, что ожидает ее завтра.

Девочка бережно извлекла маску из шкатулки и, положив перед собой на стол, отмерила две одинаковые по длине черные шелковые ленточки и ловко отрезала их от мотка. Ее пальцы трепетали от возбуждения, когда она продевала ленты в дырочки по бокам маски и завязывала их узлом.

— Этот венецианец, наверное, богач, если заказывает по своей прихоти такую дорогую маску, — заметила она, положив ее в шкатулку и прикрывая крышку. У Мариэтты возникло странное ощущение, что маска разглядывает ее сквозь закрытую крышку.

— Для какого-нибудь богатого аристократа — это сущий пустяк, к тому же — не просто бесполезная трата денег, поскольку ему хватит золота, вложенного в маску, на всю жизнь.

— А мне хватит моей! — шаловливо тряхнув рыжевато-золотистыми локонами, Мариэтта открыла ящик стола и вытащила маску, которую мать недавно сделала для нее, и приложила к лицу — черную, овальной формы, как вообще все маски этого типа.

— Пусть она всегда приносит тебе только счастье, детка. — Каттину до сих пор переполняла радость оттого, что она сумела угодить дочери, преподнеся в качестве рождественского подарка эту маску. Подобные красовались на представительницах любого класса Венеции, благодаря стараниям Изеппо Марчелло, хозяина баржи, занимающегося своим ремеслом на канале в границах Безмятежной Республики и Падуи. Изеппо забирал у Каттины готовые изделия и снабжал ее новыми заказами. Он же обещал отвезти ее вместе с дочерью в Венецию, когда придет тот неурочный день, наступление которого так оттягивала женщина.

Мариэтта стала укладывать в коробки готовые маски для Изеппо. Когда-то эта комната, где они с матерью сейчас трудились, служила отцу столярной мастерской, но теперь ничего уже об этом не напоминало, даже инструменты давно пришлось продать. Стены пестрели висевшими на них замысловатыми плодами их труда, на полках громоздились коробки и коробочки со стеклярусом, лентами, кружевами и другими украшениями, перьями для плюмажей, колыхавшихся при малейшем дуновении, разноцветными стекляшками, сверкавшими не хуже настоящих рубинов, сапфиров и изумрудов; тончайшими, как паутинка, кружевами из Бурано, нежно-розовой, как весенний рассвет, кисеей, спутанной мишурой разноцветных лент. Более однообразное зрелище представляли собой маски, ожидавшие отделки. Изготовленные из папье-маше, кожи или вощеной холстины, с пустыми отверстиями для глаз, придававшими им чуть зловещий вид, они мало чем отличались друг от друга, но в то же время каждая из них таила ауру загадочности и даже таинственности.

Работая, Мариэтта тихонько мурлыкала себе под нос, а затем запела любимую, старую как мир, песенку, которой ее научил отец, когда ей было всего три года от роду. В ней рассказывалось о Коломбине, служанке, в которую был безнадежно и безответно влюблен Арлекин, впоследствии помрачившийся умом от ее бесчисленных флиртов с другими: эта взбалмошная девчонка, отплясывая на карнавале, все время увертывалась, убегала от него то под арки площади Сан-Марко, то на мост Риальто, то начинала кружиться у Мерчерии, потом, наконец, прыгнув в гондолу, скрылась в черной деревянной будке, чтобы бедняга Арлекин даже не мог ее видеть, однако он везде находил ее, но лишь для того, чтобы вновь с ней расстаться.

Если не вдумываться, она могла показаться просто шуточной песенкой, но Мариэтта всегда испытывала навеваемую ею сладкую грусть. Когда мать шутливо поаплодировала, она, обернувшись, одарила ее благодарной улыбкой, и Каттина в знак признательности кивнула дочери.

— Сегодня у тебя эта песня особенно хорошо получилась.

— Правда? — Мариэтта была довольна. Пение у нее выходило совершенно естественно, как у всех — дыхание. Ее самые ранние воспоминания детства связывались с песнями, петыми ее отцом, обладавшим прекрасным тенором; позже ей объяснили, что нет такого венецианца, который не мог бы петь или уж, на худой конец, играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Она очень гордилась тем, что ей выпало счастье унаследовать от родителей вокальный и музыкальный дар, как и тем, что в ее жилах, подобно воде в каналах доселе никогда не виденного города, который она тем не менее считала своей родиной, течет его кровь, кровь истинного венецианца.

Когда Мариэтта затянула еще одну хорошо знакомую ей песенку, Каттине сдавил горло приступ изнуряющего кашля. Мариэтта вскочила и бросилась в кухню за бутылью, где хранился настой из трав. Поспешно откупорив ее, она плеснула немного в чашку, но Каттина так закашлялась, что даже пить не могла. На салфетке девочка увидела красное пятно, ее охватил страх, что мать исходит кровью. Страшный приступ кашля отошел, Мариэтта поднесла чашку с питьем к бледным губам матери.

— Мама, пойдем, я доведу тебя до постели.

• 1/66
• Следующая