Кровь и пепел - Павлищева Наталья Павловна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/58
• Следующая

Кто едет, понятно, уже который день отца ждут. Отец… у меня при этом слове странное ощущение. Мои родители – вирусологи. Были вирусологами. После их гибели где-то на просторах Африки я слово «вирус» слышать не могу, хотя случилось это давно, мне было около пяти лет. Отец и мама работали во Всемирной организации здравоохранения и дома бывали редко, заразы даже в самом конце двадцатого века на планете пруд пруди. Подозреваю, что и в двадцать первом тоже. Дед по отцу тоже был вирусологом и тоже погиб. Но мои-то не от заразы, они просто оказались в ненужное время в ненужном месте, когда одна банда местных свергала другую под видом установления «правильной» демократии, и им было наплевать на всяких там врачей и вирусы…

Меня воспитывали две бабушки, у одной я жила большую часть года в Москве в профессорской квартире деда (она потом мне весьма помогла пережить бурные девяностые и начать свой бизнес), а вторая меня «проветривала» летом в Рязани. Почему-то им не приходило в голову, что воздух на рязанских улицах с потоком автомобилей мало отличается от московского, не знаю, но меня на следующий день после окончания занятий увозили «в деревню», как называлась бабушкина квартира в центре Рязани, чтобы вернуть двадцать пятого августа с целью пробежки по магазинам за новой одеждой взамен той, из которой я вырастала за время отдыха. Собственно, такой же ритм был и при жизни родителей, разве что нарушался редкими их приездами с немыслимыми подарками в виде масок, каких-то ритуальных фигурок и прочего, чего московская бабушка боялась до смерти, твердя, что привозить ребенку в подарок заразу опасно.

Как бы то ни было, с раннего детства я знала только бабушек и отца с матерью помнила очень плохо. А потому представить себе, как надо встречать отца, тем более воеводу, пятнадцатилетней боярышне, не могла. Решила – как получится, в конце концов, я же стукнутая, мне простительно.

Во двор въехали несколько всадников. По тому, как к одному из них первым бросился холоп – принимать коня, я поняла, что это и есть отец. Оценка была мгновенной. Довольно рослый (по сравнению с остальными) мужчина, как сказал бы один известный обладатель штанов с моторчиком, в самом расцвете сил, лет сорока.

Я сделала пару шагов навстречу, глядя прямо в глаза, и вдруг на меня дохнуло таким родным, что даже сердце сжало. Меч полетел в сторону, в следующее мгновение я уже прижималась к его груди, а он сам держал меня за плечи, целуя в голову:

– Настена…

Кажется, я обняла этого только что бывшего чужим человека, прижалась крепко-крепко, словно боясь отпустить, упустить это мгновение. Счастье захлестнуло меня с головой, у меня был отец, который любил и ждал нашей встречи!

Сколько мы стояли, не знаю, наверное, все же недолго, но из оцепенения вывел голос Анеи:

– Ну, будет, будет… Отцу с дороги разболокаться надо, голодный небось.

Я отпустила руки, чуть смущенно шагнула в сторону, заметно смущен был и сам воевода Федор, видно, не часто дочь баловала вот такой лаской. Подтвердила догадку и Лушка:

– Чего это ты дядьку Федора так-то?

– А что?

– Да тебя раньше и не приобнять было… Он все жалился, мол, неласковая ты с ним.

– Это раньше, – почти счастливо прошептала в ответ я.

– Ну, здравствуй, Федор Евсеевич, – Анея выполнила обряд как положено, поклонилась поясно, поднесла сбитня, повела рукой, приглашая в дом. И тут же покосилась на нас с Лушкой, словно говоря: вот как принимать надо, учитесь, дурехи. Мы хихикнули.

Отец оглядел пристройку, довольно крякнул:

– Закончили?

– Да, славно сделали.

– Довольна твоя душенька?

– Довольна, – усмехнулась Анея, а я ехидно подумала, что это пока, а потом будет, как у пушкинской старухи с корытом. Наша Анея не остановится, пока терем не вырастет такой, чтоб из него Москву видно было. Тьфу ты, снова я о Москве, ее-то пока не жалуют, Кучковым все больше называют. Интересно, Москва действительно так мала или это из некоей вредности? Попыталась вспомнить, какой была столица (будущая, конечно) нашей Родины город-герой во времена Батыева нашествия, и не смогла. Ничегошеньки я об этом не знала. А что знала? Только то, что придет Батый и сожжет Рязань, а потом еще множество городов и, не дойдя до Новгорода, с какого-то перепуга повернет к вот этому самому маленькому городишке на горе и простоит у него целых пятьдесят дней. Но этого лично мне было вполне достаточно, чтобы очень хотеть поскорее домой в ту Москву, которой Батыево нашествие уже не грозит, потому как в далеком прошлом.

Тут отцу на глаза попался мой учебный меч, отброшенный в сторону. Воевода нахмурился, он был прав, бросать оружие, даже учебное, – не дело. Я метнулась, чтобы поднять:

– Это мой.

– Твой?

– Да.

Я стояла, пряча за спину меч и опустив в землю глаза, и чувствовала себя почти преступницей. И вдруг разозлилась. Ну ни хрена себе, с чего я должна смущаться и прятаться?! Да, я учусь биться мечом, что в этом плохого? Пусть только попробует что-нибудь сказать, не посмотрю, что отец. В моем взгляде, когда я все же подняла глаза, был почти вызов: ну, попробуй возрази!

Отец хмыкнул:

– Узнаю дочь. К чему тебе меч-то?

Ответила не я, а Анея:

– У них с Лушкой новое занятие (я мысленно поправила: хобби) – с парнями мечами бьются, Вятич учит.

– И получается?

«Встряла» Лушка, та просто не могла не продемонстрировать новые умения:

– Гля, дядька Федор!

Колечко получилось вполне приличное, плоскость держалась, рукоять проскальзывала вовремя…

– Ай да Лушка! – расхохотался воевода.

– А Настя еще и не так может!

– Покажи.

Я внимательно посмотрела на отца и покрутила девятки в разных плоскостях. Первым взвыл от восторга дед Трофим, который, как оказалось, не видел моих упражнений, только Лушкины:

– Вот девки, а?! Вот девки! Ты глянь, Федор, таких супротив вражины выпусти, с перепугу обделается и прочь убежит.

Воевода не был столь восторжен:

– Нет, Трофим, такими выкрутасами вражин не испугаешь, он смотреть не станет, он этот меч выбьет из рук, и все.

– Пусть попробует! – не выдержала уже я.

Отец примирительно хмыкнул:

– Ладно, завтра посмотрим, не время ноне воинское умение показывать.

На следующий день мы с Лушкой держали экзамен на площадке вместе с остальными молодыми дружинниками. Вятич словно отчитывался перед воеводой о том, как потрачено время, пока Хозяина не было дома. Оказалось, что потрачено с пользой.

Интересно, что отец сделал вид, будто не заметил нас с Лушкой, прошел мимо и смотрел как на остальных. И все же я чувствовала его напряжение, когда Вятич поставил меня в пару с довольно сильным парнем. Данила бился хорошо, но я знала его слабые места: стоит мне перекинуть меч в левую руку – и он пас. Кроме того, Данила спешил, горячился, потому надо быть, с одной стороны, осторожней, с другой – подловить на этой горячности парня нетрудно. Бой я выиграла, хотя Данила очень старался, он даже смог взять себя в руки.

Увидев меня с оружием в руках впервые, отец замер. Я чувствовала на себе его пристальный взгляд, сначала он был явно тревожным, и это страшно мешало, пришлось приложить усилие, чтобы отвлечься от отцовского волнения, которое он, однако, никак не выдал. Лушка потом говорила, что «у дядьки Федора щеки вот так ходуном ходили», это означало, что ходили желваки. Потом взгляд стал ощутимо меняться, я спиной чувствовала, что он смотрел уже довольно, а в конце даже горделиво. Только одного не стал делать отец – брать оружие против меня. Недостойна такого снисхождения – биться против самого воеводы? Ведь против других отец бился, да еще как!

На мой вопрос Вятич только головой покачал:

– Дурища! Как же может отец биться супротив собственного дитя?

– А если бы сын был, разве отец не может научить сына держать меч в руках?

– Может, когда больше некому. А тебя не он учил, здесь только бой, а это уже совсем другой расклад.

• Предыдущая
• 20/58
• Следующая