Убить Батыя! - Павлищева Наталья Павловна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/51
• Следующая

– Чур меня! – ахнул староста, видно, натерпелись страха, когда Батыево войско проходило мимо.

Старосту отвлекли, а я наконец решилась хоть завуалированно задать Вятичу интересующий меня вопрос:

– Это ты сказал Смеяне, что мы муж и жена?

Сотник что-то с интересом изучал вдали и ответил, не оглянувшись на меня:

– А что я мог еще сказать? Ты против?

Теперь его глаза смотрели в мои, я почти задохнулась, утонув в их голубизне, с трудом сглотнула и помотала головой:

– Нет.

– Правда?

– Да.

Пальцы Вятича тихонько тронули мою щеку со шрамом, убирая волосы за уши, спустились по шее, чуть ниже… Я замерла, закусив губу.

Но тут жизнь снова прозаически вмешалась в мои переживания голосом старосты:

– Все сделали.

– Да, – Вятич повернулся к старосте и отправился с ним в глубь леса.

А я осталась стоять, оглушенная и счастливая… Я так давно с Вятичем, так привыкла к его постоянной защите, к его надежности, к его крепкому плечу, это мое второе «я», – что забыла о том, что он мужчина, а я женщина. Это не было предательством памяти Романа, просто Роман – это уже мое прошлое, а Вятич настоящее и… неужели будущее? Я поймала себя на том, что, пожалуй, не против.

– Вятич, мы не можем остаться, нам еще Батыя ловить. – Я чуть не плакала, поняв, что он не собирается немедленно уходить.

– Настя, чуть позже, Батый никуда не денется. Завтра Солнцеворот, не время куда-то уходить.

Солнцеворот… это, кажется, 25 декабря? Католическое Рождество? Интересно, это как-то празднуется здесь? Я уже поняла, что деревня очень мало почитает христианских святых, зато вовсю верит тем же Вуге и Никлу. Здесь не было не только храма, но и просто часовенки, а ходить через тот самый лес в соседнюю деревню километров за двадцать никто, конечно, не собирался.

Вот она, христианизация… Тринадцатый век, в городах, конечно, есть и соборы, и приход активный, а чуть подальше в лес, как в этой Антеевке, никаким православием и не пахло, зато в лесах водилась нежить и нечисть, в озере русалки, и люди куда больше верили Вуге и Никлу или вот зашедшему Вятичу, чем далеким и непонятным священникам, крайне редко забредавшим в глухомань.

Услышав, что ведун готов остаться на пару дней, староста Своемир решил, что таким важным персонам, как мы с Вятичем, негоже ютиться в маленькой избе Избора и Смеяны, и позвал к себе:

– У меня пятистенок, отдельную горницу выделю…

Вятич только кивнул, потом глянул на меня. Я тоже кивнула.

Но когда дошло до дела, вдруг… струсила. Мне придется ночевать с Вятичем в одной комнате, и никому не придет в голову разводить по разным постелям мужа и жену, какими нас считают. А сам Вятич вроде даже не смутился, он вел себя как ни в чем не бывало… Ну и ладно.

Как я ни старалась не думать о предстоящей ночи – ничего не получалось. Рассеянно объяснила Смеяне, что нам у них было хорошо, но не хотим стеснять. Та понимающе закивала:

– А то… а то…

Горницу нам отвели вполне приличную, постель оказалась широкой, и я быстро юркнула под шкуру прямо в рубахе, не раздеваясь. Самой стало смешно: ну как красная девица, ей-богу! Мало того что я в Москве отнюдь не девочка-ромашечка, так ведь и тут с князем Романом любилась, и Вятич это знал…

Вятича не было долго, он о чем-то беседовал с мужиками в соседней комнате, вошел тихо, дверь за собой прикрыл плотно. Я старательно делала вид, что сплю, старалась дышать ровно-ровно или вообще не дышать. Но разве можно обмануть волхва (или ведуна, кто он там)?

Скользнул под волчью полость и тут же тихо засмеялся:

– Э, нет… так не пойдет!

Его руки не просто повернули меня к себе, а подняли сначала в сидячее положение, а потом вообще на ноги рядом с постелью. В доме тепло, печь топилась от души, и было нелепостью то, что я улеглась в рубахе.

– Ну, чего… – попыталась проворчать я.

– Согласилась назваться моей женой, подчиняйся, – пробормотал Вятич, берясь за низ моей рубахи.

Он что, думал, что я стану сопротивляться? Нет, совсем нет, но почему было не стянуть ее просто в постели? Однако то, что началось потом… Хорошо, что я не заснула, и даже то, что улеглась в рубахе.

Он не снял ее полностью, потащил вверх, оставив меня обнаженной, но остановился, когда мои руки оказались поднятыми, и не позволил освободиться от рубахи до конца. Это особое ощущение, когда в затянутое бычьим пузырем оконце едва-едва пробивается лунный свет, пахнет деревом, а ласковые руки вдруг проводят по твоему обнаженному телу, словно проверяя его изгибы… Но голова и руки укутаны не снятой до конца рубахой.

Его руки действительно пробежали по моему телу, коснувшись груди, талии, бедер. А потом я почувствовала горячие губы на своей груди, язык ласкал соски, едва касаясь, а руки при этом крепко удерживали бедра. Я невольно выгнулась ему навстречу.

– Какая спинка… – Вятич провел пальцами по позвоночнику, – какая попочка…

Я даже застонала и, все же сбросив рубаху с поднятых рук, обняла его голову, снова приникшую к моей груди. Вятич подхватил меня на руки, уложил на шкуру, продолжая изучать тело при помощи рук и губ. Никакие шелковые простыни не сравнятся с ощущением волчьей полости под спиной, а уж руки и губы я вообще сравнивать не собиралась. Губы и язык изучили все мои изгибы, даже те, которые не полагалось. Тело в ответ изогнулось дугой.

– Я больше не могу!

– Я тоже! – ответил он на ухо, и мы слились в одно целое, забыли не только о нежити, старосте деревни по ту сторону двери, но и о Батые тоже. И о том, что я вообще-то из Москвы двадцать первого века. Какая разница любви, кто из какого?

Очнулась я под утро все так же в руках у Вятича. Почувствовав это, он ласково провел по щеке со шрамом:

– Я не сделал тебе больно?

Я вдруг, как идиотка, всхлипнула:

– Вятич…

– Ну что?

– Ты не отправишь меня обратно?

Он тихо рассмеялся, как я любила этот его тихий и ласковый смех!

– Ты же не убила Батыя.

– Если только за этим дело, то пусть живет.

– Э-эх… героиня называется! – Он перевернул меня на спину и навис над лицом. – Стоило поцеловать вот так, – губы опустились к груди, – потом вот так… – теперь они были уже ниже, – а еще вот так…

Я почти застонала, потому что снова накрыла горячая волна желания.

Уже рассвело, когда он отпустил меня, вернее, прижал к себе, поглаживая спину:

– Поспи немного, не то с лошади свалишься.

Хотелось сказать, что не против и остаться здесь на недельку, но я слишком устала, пробормотав что-то невразумительное, я прижалась к Вятичу теснее и действительно провалилась в сон, уткнувшись носом в грудь. Вот всегда терпеть не могла, если меня к себе прижимали, начинала задыхаться, а тут… Я словно боялась, что он куда-то денется.

– Девочка моя…

Никто не называл меня девочкой, а уж тем более в постели и так ласково…

Утром мужики предложили Вятичу участвовать в облаве, мол, пора пополнить деревенские запасы, но он отказался:

– Нам пора. У вас остается Веченега, если что нужно, обращайтесь к ней. Только не пеняйте. Она все время старалась сделать как лучше, не будь их с Вугой и Никла, деревню бы сожгли, а вас увели в полон.

Деревенские согласились. Вятич о чем-то долго говорил с Веченегой, объяснял. Меня с собой не позвал, но мне вовсе не хотелось думать ни о чем, кроме ночного происшествия. Глядя на спокойного, собранного Вятича, я не могла понять, неужели он вот так сразу все и позабыл? Кольнула ревнивая мысль: может, у него это часто бывает?

Заставить его остаться? Я попыталась:

– Вятич, ты же хороший охотник. Неужели неинтересно?

Он передернул плечами:

– Не люблю облавную охоту. С животным надо биться один на один, а когда оно, раненное, мечется, объятое смертным страхом… Куда интересней искать по следу, подстерегать и оказаться сильнее. А облава… в ней оказываются и те, на кого вовсе не собирались охотиться. Поехали, нам некогда.

• Предыдущая
• 23/51
• Следующая