Убить Батыя! - Павлищева Наталья Павловна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/51
• Следующая

Это была не просто удача, а тот самый подарок Судьбы, который можно ждать полжизни и не дождаться. Мы разыскали женщин, те оказались под хорошей охраной, а нас всего десяток человек. Близко подобраться невозможно, монгольские кони обучены распознавать чужих и поднимать тревогу. Это не зима, когда можно было по-волчьи выть из сугроба, не будучи замеченными, и не лето, когда наши воины часами лежали в болотной воде, чтобы перебить собственный запах и подползти к пасущимся лошадям с трубками для плевков слепнями.

Оставалось только отойти подальше и обсудить там.

И вдруг двигавшийся впереди Паруш подал знак опасности. Мы замерли, вперед бесшумно скользнули сам эрзянин Паруш и наш Илья. Вернулся Илья, на ухо сначала Вятичу, а потом мне прошептал то, от чего у меня руки сами потянулись вперед схватить и придушить:

– Впереди на поляне в окружении десяти своих воинов сидит… Батый! До ставки далековато, можно попробовать… похитить.

Мы не сразу поверили, Илья перекрестился. Я заметила, как усмехнулся Вятич. Дальше счет пошел буквально на секунды, знаками Вятич распределил воинов вокруг поляны, ухнул филином, а потом пискнул пойманной мышью. Всем ясно – первый знак: будь готов, второй: вперед!

Мы двигались так тихо, что не спугнули и мышь, иначе нельзя, охрана у Батыя отменная, при малейшем шорохе выбьет нас луками на подходе.

Абсолютно неслышно появившийся рядом со мной Паруш прошептал на ухо, что до ставки далековато, хана окружили, все готово. Вятич кивнул, и над лесом разнеслось уханье филина. В ответ тихо выругался кто-то из охраны Батыя. Сам хан продолжал сидеть, напевая какую-то песню, протяжную и грустную. Я мысленно усмехнулась: чует гад свой последний час.

Батый действительно так задумался, что уже не слышал ни мышиной возни в траве, ни шелеста листьев на легком ветерке, ни шороха крыльев пролетевшей над поляной совы…

Но звук спускаемой тетивы, причем не один он, услышал! Хан вскочил на ноги, с ужасом наблюдая, как беззвучно падают все его кебтеулы. Рука уже выхватывала меч из ножен. Он воин и свою жизнь просто так не отдаст!

Увиденное казалось кошмаром, страшным сном – вокруг него молниеносно и совершенно беззвучно оказались несколько урусов. Обороняться бесполезно, мелькнула мысль: ну вот и все. Но Батый не успел всадить меч себе в грудь, хотя уже упер его острие в халат, руку со свистом обвила плеть и рванула в сторону, а на самого хана уже навалились, схватили сзади и затолкали в рот что-то мягкое, не позволявшее даже крикнуть. Он пытался сопротивляться, но что-то тяжелое опустилось на затылок, и сознание померкло.

Очнулся Батый от воды, выплеснутой в лицо. Она текла по бровям, по жиденькой бородке, капая на халат. Руки оказались связаны сзади, а вот кляп изо рта вынут. А вокруг урусы и… Батый почувствовал, что остатки волос не только на голове, но и на всем теле у него встают дыбом – среди урусов была та самая женщина! Худшего придумать невозможно, вместо того, чтобы замучить эту шаманку перед всеми, он сам оказался в ее руках.

– О, очнулся! Ты давай, очухивайся, ну? – Стоян даже похлопал хана по щекам, но тут же отошел, морщась. – Ну и вонючий он! Каким-то жиром весь провонял. Халат небось не стирал полжизни.

Я подошла к Батыю. Вот она, встреча, которую я так ждала и которой так хотела! Сейчас я его не просто на филе разделаю, я его стружкой настрогаю. Руки сами потянулись к грязной, липкой шее хана. Нет, я даже этим не смущусь, потом буду долго отмывать руки песочком, но сначала его придушу. Душить буду медленно-медленно, чтобы видеть, как станут округляться от страха его глаза, потом они помутятся, а я отпущу, дам вздохнуть пару раз и снова… А потом… резко поверну его башку, чтобы хрустнули позвонки, прерывая жизнь ненавистного мне хана!

Я УБЬЮ БАТЫЯ! Я столько об этом мечтала, еще с Рязани не уставала придумывать способы, как его убить. И вот он вожделенный миг… Пальцы сами расправились, чтобы обхватить противную липкую шею и жать, жать, прерывая его жизнь! Видно, на моем лице это намерение было написано отчетливо, потому что хан ужаснулся, он вжался в ствол дерева, к которому был привязан, в глазах заметался ужас. И тут…

– Настя, – это Вятич. Голос спокойный, но именно это спокойствие говорило о том, что произошло нечто. Неужели монголы обнаружили пропажу своего начальства и бросились в погоню? Тогда жить нам осталось недолго, настрогать Батыя я уже не успею, придется просто убивать. Жаль, так хотелось отыграться за всех замученных в Рязани и остальной Руси.

– Женщины неподалеку, отдельно от стана. Живы и, похоже, пока не тронуты. Охрана хорошая, если просто напасть – перебьют раньше, чем освободим.

Все смотрели почему-то именно на меня.

– Что?

– Может, их на этого гада обменять?

– Отдать Батыя, когда я столько за ним гонялась?!

– Настя, там много женщин, и они ни в чем не виноваты.

Я закрыла глаза и молча стояла несколько секунд. Вот это удар под дых, и, главное, от кого?! От своих же. Жизнь посвятить уничтожению Батыя, получить его в руки и теперь выпустить? Это мог предложить кто угодно, но только не Вятич, прекрасно знавший, что для меня уничтожить Батыя – цель существования.

И вдруг я словно внутренним взором увидела полсотни перепуганных, измученных женщин, которых завтра наверняка изнасилуют и замучают. Эти вот в обоз никого не брали, а если и брали, то ненадолго, попользоваться всем подряд одну ночь и убить, у близких к Батыю русских жен не было. В плену не русские женщины, мордовские, но это ничего не меняло. Быть изнасилованной и растерзанной одинаково тяжело женщине любой национальности.

Я закусила губу, потом вдруг повернулась к Батыю, внимательно его оглядывая. Кажется, даже Вятич забеспокоился, чтобы я чего с ханом не сделала, невзирая на уговоры. Поднятая рука успокоила сотника. Я подозвала к себе Алыма.

– Спроси у него, где женщины.

Конечно, Батый не стал со мной разговаривать, презрительно поморщившись. Этот гад почуял нашу слабость. Он прав, как Вятич и остальные себе мыслят этот обмен? Приведем Батыя и попросим отдать женщин? И их, и нас там же и перебьют. Потому этот мерзавец и не боится, вернее, боится за себя, но нам не уступит. Надо что-то придумать…

– Алым, переводи. Мы можем обменять хана на женщин, только всех сразу и без фокусов.

– Без чего?

– Без обмана.

И вдруг мой взгляд упал на висевшую на шее хана золотую пластину с какими-то знаками. Неужели пайцза? За эту побрякушку они готовы жертвовать если не головой, то многим, она дорогого стоит. Рука сама потянулась снять. Так и есть, Батый отстранился, насколько позволили привязанные руки и ноги, не давая взяться за пластину и едва ли не кусая меня.

– Заткните-ка ему рот и подержите. Мне надо снять эту штуку.

– Зачем? – Это уже не Вятич, а Тумай.

– Эта штука – знак власти, без нее и хан не хан. Вот мы ее в залог и оставим, он нам женщин вернет, а мы ему пайцзу.

– Что?

– Это пайцза называется.

Я разглядывала пайцзу, поворачивая ее к свету, и морщилась:

– Ну что за грязнуля! Даже золото засалено. А может, хана вымыть?

– Некогда.

– Алым, переводи. Мы обменяем хана на женщин, но в залог оставим пайцзу. Только когда женщины будут в безопасности, он получит свой знак обратно. Иначе пайцзу отнесут в ставку с рассказом о том, как хана насиловали все урусы подряд, а потом вымыли и голым привязали к лошади, пустив ее на волю. Пусть ищут эту лошадь в степи.

Батый дернулся, как от удара. Вятич сзади усмехнулся:

– Умеешь ты, Настя, обнадежить человека.

– Ты где человека-то видишь?

Но Батый уже опомнился и решил на шантаж не поддаваться. Фиг такого испугаешь.

Я вдруг рассмеялась:

– А мы не будем пускать лошадь в степь, мы ее с привязанным ханом прямо в ставку и приведем! То-то остальные порадуются…

И все равно эта сволочь не поддавалась, он твердо решил умереть, что ли?

• Предыдущая
• 38/51
• Следующая