«Злой город» - Павлищева Наталья Павловна - Страница 36
- Предыдущая
- 36/55
- Следующая
– Ваша голосистая сестрица татарских коней с привязи посрывает.
Любаве задание очень понравилось, она почувствовала себя очень значительной, до вечера ходила важно, ни на кого не глядя. Лушка даже шепнула мне:
– Зря мы ее предложили.
– Луша, мы же для дела.
– Разве что, – вздохнула сестрица.
До вечера я учила Любаву орать черт-те что. Оказалось, что индейский клич не очень получается, потому что приходится рот убирать от отверстия, пришлось на ходу вспоминать вопли из страшилок. Тут пришел на помощь сам Микула:
– А ежели туда свистнуть?
– А ты можешь?
Лушка мгновенно оживилась:
– Он свистит, как Соловей-разбойник.
Мы с Вятичем переглянулись, это было то, что нужно. Вряд ли татары забыли свист убитого атамана, и то, что этот же свист повторится, добавит ужаса.
– А ну, свистни.
– Лошадей уберите.
Микула был, пожалуй, даже голосистее Соловья-разбойника.
– Покатит…
– Куда покатит? – немедленно влезла сестрица.
– Хорошо, значит.
Когда совсем стемнело, наша веселая компания полезла на стену, таща большущий рупор. Собственно, рупор нес Микула, рядом семенила важная Любава, а мы с Лушкой и Вятичем плелись следом. Глядя на Любаву, я вдруг осознала, как нелепо временами выглядела сама. Ведь я была вот таким же гусем, а Вятич только усмехался в усы.
Но первым рупор опробовал все же сотник, он тихонько подвыл. Рупор послушно усилил звук – и по ту сторону Другуски явно забеспокоились лошади. Лушка обрадовано завопила:
– Давай!
– Ну, ты-то молчи!
Сестрица притихла, осторожно косясь на меня. Она явно не ожидала, что я не стану поддерживать ее радостных восклицаний.
Переполошив татарских лошадей, Вятич знаком позвал к рупору Микулу:
– Давай ты, только погромче.
Кузнец своей огромной ручищей легко удерживал на весу тяжеленный лист железа, наклонившись ближе к маленькому отверстию, он заложил два пальца в рот и… у нас заложило уши по эту сторону усилителя, а уж что творилось по ту…
Еще пара посвистов – и дошла очередь Любавы. Наученная мной сестрица заорала что-то совершенно немыслимое. Я увидела, как едва не присел от хохота державший рупор Вятич. Любава орала: «У-у-а-га-га…» в лучших традициях «привидения с мотором».
Спать жителям Козельска не пришлось, они выбегали из домов, убеждались, что это на стене развлекается наша компания, и долго стояли, трясясь от ужаса из-за этих экспериментов. Татары не спали тоже, всю ночь они то успокаивали взбесившихся лошадей, то метались сами, видно, не понимая, что это и откуда. Вернее, откуда выяснили быстро, а что значит, не могли понять до самого утра.
Ближе к рассвету наша компания, усталая, но довольная, правда, чуть осипшая, потому что орали даже мы с Лушкой, отправилась спать. Отец качал головой:
– Никому спать не дали. Ну и шутники.
– Это не шутки, Федор, – вступилась за нас тетка, – они татар славно попугали. Только больше не получится.
– Почему?! – ахнули в один голос сестрицы.
Я не спрашивала, все и без объяснений ясно: татары переправятся и орать со стены не дадут. Это с той стороны стрелы не долетают, а ото рва долетят. Да и рвы они заваливать умеют хорошо.
Когда мы проснулись, солнце стояло уже высоко. Едва умывшись и перекусив, полезли на стены. Сестрички от меня не отставали, ведь я была уже опытным воином. Проблем при этом нашлось множество. Я все время ходила в мужской одежде, так привыкла, что и снимать не хотелось. Следом собралась переодеваться Лушка, и только вмешательство Андрея предотвратило появление еще одной стриженой в нашем семействе. Сестрица растерянно похлопала глазами на своего жениха и почти хлюпнула носом:
– Князь Роман Насте разрешает…
– Она косу обрезала раньше, чем с Романом встретилась.
Я хотела сказать, что ничего не раньше, но промолчала, потому что за Лушкой непременно последует Любава – и женская половина семьи будет явно опозорена. С меня спрос иной, я ведь «навернутая и долбанутая», как когда-то выразилась Лушка. Чего взять с девицы, у которой отшибло память после падения с лошади?
На вопрос – где татары, Анея усмехнулась:
– Вон за Другуской, куда им деться? Думаете, от ваших ночных воплей разбежались?
Татары не только не разбежались, они переправлялись на правый берег реки, ближе к нам. Вот гады, ни ночные кошмары, ни раскиданный чеснок, ну ничего их не берет! Конечно, просевший лед не выдержал и провалился, но татары быстро навели переправу из бревен взамен разрушенного нашими моста. Обидно, что базировалась она на наших же опорах.
Переправились они не все и делали это долго, до позднего вечера.
За это время я научила Любаву орать «Равняйсь! Смирно!» и еще кое-что. Вятич и Микула с нами развлекаться не пошли, только предупредили, чтобы из-за забора не высовывались, не то стрелу в лоб получить можно запросто. Это я знала и без Вятича, Рязань еще не забылась. И тут мне пришла в голову еще одна идея. К голосам и вою татары уже привыкли, а вот к усиленному грохоту вряд ли. И еще к голосу из-под личины, усиленному рупором.
Когда оба их стана и на том берегу Другуски, и на нашем совсем затихли, и у костров остались только дежурные, всю округу разбудил страшнейший грохот – это мы в три руки колотили по железным ведрам, а рупор звук усиливал.
Первым к нам на стену выскочил Вятич, он, видно, ожидал какой-нибудь выходки, а потому не спал. У нас все получилось: внизу, обезумевшие от невесть откуда несущегося грохота, метались кони и люди. Периодически грохот стихал, и тогда в сторону осаждавших неслось: «Подъем! Кр-р-ругом марш! Смир-р-рна!», а потом начинало громыхать снова.
– Настя, я тебя умоляю, ну пожалейте вы хоть нас-то. В Козельске тоже слышно.
Но татар мы достали классно, не выдержав таких ночных измывательств, лагерь отодвинули от реки на полкилометра, а лошадей убрали еще дальше. Главное – они убрались от рва. Но город обложили плотно – с севера от Другуски до самой Клютомы и с юго-запада от Другуски до Жиздры. Оставался только берег Жиздры, куда от нашей стены крутой спуск. Всюду, сколько хватало взгляда, ночью горели татарские костры.
Мы упорно продолжали называть их татарами, хотя я пыталась объяснить окружающим, что в этом войске всякой твари по паре, и татар совсем немного, куда больше монгольских племен. Отец махнул рукой:
– Какая разница, как врага ни назови, он все одно враг.
Не согласиться с этим было нельзя. Что татарами назови, что монголами, что вообще ордынцами, они никуда не денутся…
Задумчиво глядя на всю эту «красоту», я пробормотала:
– От перемены мест слагаемых сумма не меняется…
– Чего?
Это, конечно, Лушка.
– Да, говорю, никуда эти сволочи не денутся. Какой сегодня день?
– Чего какой?
Откликнулась сообразившая раньше Любава, она вообще стала временами опережать сестру в соображалке:
– Дарья-грязница, березозол начинается.
Я попыталась тоже включить мозговой центр. Березозол это апрель, получалось, сегодня 1 апреля? Рука сама потянулась к рупору, татары вздрогнули от моего крика:
– С первым апреля, товарищи! Чтоб вам сдохнуть!
– А ты чего сказала? Это по-каковски? – Лушка не сунуть свой любопытный нос, конечно, не смогла.
Пришлось врать:
– По-татарски.
Сестрица засомневалась:
– А про сдохнуть тоже?
– Это по-русски.
– А давай я тоже выучу и буду им так орать?
– Тогда уж ори другое.
Я вспомнила, как в детской сказке про Буратино куклы оскорбляли Карабаса-Барабаса, и усмехнулась, жестокий Карабас не очень-то их испугался, разве что душу отвели. Так и мы. Но Лушку все же гадостям про Батыя научила. В результате ночами окрестности оглашали вопли моих сестриц:
– Бату-хан – ухэ (разбойник)! Субедей – грязный одноглазый верблюд!
Как Лушка ни старалась, переорать нашу голосистую Любаву ей не удавалось, пришлось смириться с ролью советчицы и наставницы. Бедная Любава после каждого выкрика получала порцию жесточайшей критики:
- Предыдущая
- 36/55
- Следующая
