Маска Атрея - Хартли Эндрю Джеймс - Страница 54

• Предыдущая
• 54/71
• Следующая

— Ладно.

После того как Дебора высадила Кельвина и он ушел в свою стеклянную башню, коротко что-то буркнув на прощание, город быстро остался позади. После Тернер-филд единственный крупный съезд был на шоссе Ай-20, а потом — окружная дорога, потом только знаки, указывающие на аэропорт, и небольшие городки с незнакомыми названиями вроде Фэйрберн, Джонсборо и Юнион-Сити. Когда машин на дороге почти не осталось, а съезды растянулись на мили затерянного в густых лесах шоссе, превратившегося в лишенную всяких ориентиров полоску асфальта, Дебора начала бояться, не пропустила ли нужный поворот.

Она размышляла над неровными каракулями Кельвина и, только случайно посмотрев на дорогу, заметила над головой знак съезда «Пальметто». Притормозила, повернула и поехала дальше, аккуратно следуя указаниям, в то время как автострада сменилась однополосными шоссе, открытыми пастбищами и бурыми сараями с белыми деревянными каркасами. Всего несколько часов от города — и совершенно другой мир. Почти другое время.

Казалось, дому дали номер 136 произвольно, других строений на улице видно не было. Как и говорил Кернига, само здание стояло немного в стороне от дороги и только смутно угадывалось за пеленой дождя. Даже так оно выглядело обветшавшим и почти заброшенным. Старый дом, викторианский, большой, пышно и несколько безвкусно украшенный, с квадратной башенкой сбоку. Если бы его отремонтировать, вероятно, получился бы эффектный дом, изящный, несмотря на размеры, изысканный без вычурности. Сейчас его окружали автомобили и освещали проблесковые маячки спецмашин, поэтому дом походил на сердце бури: по стенам хлестали то красные, то синие молнии.

Все мысли о Кельвине исчезли, когда Дебора припарковалась, взяла себя в руки, сделав, как ныряльщик, глубокий вдох, и вышла под дождь. Опустив голову, она побежала по гравийной дорожке к дому. У крыльца стоял полицейский в форме, он явно ожидал ее и отступил, как только она назвалась.

Казалось невероятным, что в доме кто-то жил. Почти без мебели, словно после смерти последнего хозяина то, что получше, продали, оставив только самую рухлядь. Где-то в доме текла вода. Лопнувшая труба или протекшая крыша? Вероятно, последнее.

— Сюда.

Ее окликнул Кин, свесившийся через перила пыльной лестницы. Дебора откинула мокрые волосы и начала подниматься.

Кин двинулся вниз.

— Ах, — сказал он с мрачным удовлетворением, — если не ошибаюсь, ее преосвященство леди куратор музея.

— Что случилось? — спросила она, слишком напуганная, чтобы втягиваться в перепалку.

— Соберитесь. Зрелище не из приятных.

Первое тело было на площадке. Человек лежал на спине, раскинув руки. Рубашка разорвана, и на груди большими жестокими рубцами, напоминающими греческие буквы, вырезано уже знакомое слово: Атрей. Не считая самих букв, тело было бледным и без отметин; под ним натекла большая, неправильной формы лужа крови. Дебора положила руку на стену, чтобы устоять на ногах.

— Сделано после смерти, — сказал Кернига, выходя из комнаты, по-видимому, одной из спален. — Ему дважды выстрелили в спину с близкого расстояния. Резали уже потом. Кровь — от стреляных ран. Поверьте моему слову, в такой позе он выглядит лучше.

Он говорил быстро, проглатывая слова, наверное, от гнева или разочарования.

— Вы его узнаете?

Дебора присмотрелась. Худой мужчина лет пятидесяти, смуглый. Волосы и усы немного длиннее, чем требовала мода, тронутые сединой. Она покачала головой:

— Пожалуй, нет. Грек?

— Если верить паспорту, — ответил Кернига. Дебора не поняла, считать ли это шуткой. — У него были и другие бумаги, но их никто не в состоянии прочесть. Я отправляю их на перевод. В спальне второй мертвец. Взгляните на него и скажите, узнаете ли. Пожалуйста, приглядитесь как следует, мисс Миллер. Потом спускайтесь вниз и расскажите мне все, что еще не рассказали, и мы попробуем понять, насколько серьезные у вас неприятности.

Он сердито пронесся мимо нее к лестнице, добавив на ходу:

— Если бы вы рассказали мне о лаборатории, мы смогли бы узнать этот адрес несколько дней назад и два человека были бы живы. Вам стоит задуматься.

Дебора остановилась как вкопанная, словно он дал ей пощечину. С другого конца коридора на нее смотрел Кин; взгляд его был суровым, обвиняющим. Дебора быстро отвела глаза. Лицо пылало, рот приоткрылся, словно она пыталась найти слова для ответа, словно что-то из того, что она могла бы сказать, было полезно, истинно или хоть сколько-нибудь адекватно.

К тому времени, как она добралась домой, дождь стих и над дорогами поднимался пар. Хоры сверчков и лягушек снова завели свои песни. Дебора тяжело выбралась из машины в густой, жаркий ночной воздух. Душная влажность, плотная, как в турецкой бане, высосала из нее всю душевную энергию, оставшуюся после разговора с Кернигой в Пальметто.

На самом деле это был не столько разговор, сколько словесное избиение, потоки брани насчет ее назойливого любительства, ее абсурдной потребности скрытничать с единственными людьми, которые могли предать правосудию убийц Ричарда, и ее вины за смерть двоих греков. Кин, который присоединился к ним позже, на сей раз довольствовался тем, что смотрел и слушал. Дебора не плакала — и не собиралась плакать, но после нескольких неубедительных заявлений о невиновности и возмущении просто сидела молча и соглашалась со всем, зная, что спорить бессмысленно, зная — и это было гораздо хуже, — что фэбээровец прав.

Да, верно, сначала у нее были серьезные причины относиться с подозрением к полиции и в особенности к Керниге, и верно, что подозрительное отношение к Керниге сохранилось и после сообщения о его службе в ФБР, потому что он продолжал скрывать от нее информацию, но это было шатким оправданием ее тактики. В конце концов, как следователь он имел полное право рассказать ей ровно столько, сколько считал нужным. Она же, с другой стороны, такого права не имела и, в сущности, сделала достаточно, чтобы быть обвиненной в препятствовании правосудию. Многое зависело от того, что выскажет греческое правительство ФБР по поводу неспособности защитить его граждан. Лично Дебора была абсолютно уверена, что греческое правительство ничего такого не скажет, но факт, что она, возможно, избежит ответственности, никак не уменьшал ее вины.

— Все, что от вас требовалось, — рычал ей в лицо Кернига, — взять телефонную трубку. Все, что от вас требовалось, — сказать: «Знаете что, агент Кернига? Готова спорить, они повезут этот ящик в университет Джорджии, чтобы датировать его по радиоуглероду». Вот все, что вам надо было сделать. Вы стали бы героиней дня. Но вам этого было мало, да?

Она не могла придумать, что сказать в ответ. Не могла оправдаться даже перед самой собой. Почему она помчалась в Афины, не сказав им? Делала ли она это ради Ричарда, распутывая, что стоит за его смертью, из якобы дочернего долга? Возможно. Несколько менее достойный вариант, пришедший ей в голову уже по дороге домой и вонзающийся в мозг, как гвоздь, состоял в том, что ее поступок продиктован желанием произвести впечатление на Кельвина. От этой мысли она почувствовала себя маленькой и пустой.

— Кем вы себя возомнили? — спросил Кернига. — Детективом-любителем, идущим по следу и опережающим профессионалов благодаря своему гению? Ваше расследование не только отбросило нас назад и стоило жизни двум людям, оно даже не обнаружило ничего важного. По-вашему, это все — вопросы археологии? — закончил он, словно придя в ужас от абсурдности этой идеи. — Она здесь ни при чем. Знаете, мисс Миллер, для хорошо образованной женщины вы редкая дура.

Его тирада еще гремела у Деборы в голове, когда ночь опустилась на тихую квартиру. Она пробовала завести музыку, смотреть телевизор, но и то и другое казалось неуважением, грубостью по отношению к погибшим и к настроению, от которого она не имела права отделываться. Покорившись тишине и чувству вины, она полежала в постели, глядя на вентилятор под потолком, ощущая его дуновение на потной коже. Потом встала, включила компьютер и проверила почту. Ничего. Она ожидала записки от Кельвина, но, возможно, было только к лучшему, что сейчас ей не придется иметь дело с его переживаниями. Он, несомненно, имел полное право недоумевать и обижаться на то, как она вела себя с ним по дороге из Афин, но она уже что-то предчувствовала, и это было важнее их зарождающихся чувств. Хотя вряд ли он с этим согласится.

• Предыдущая
• 54/71
• Следующая