Жизнь как год - Колупаев Виктор Дмитриевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/26
• Следующая

— Давайте... то есть, конечно, давай.

Она протягивает мне руку. Ладонь прохладная, маленькая, пальцы крепко сжимают мои, не хочется выпускать их. Спросить ее, откуда она взялась такая? Я боюсь. Спрошу, а она исчезнет или скажет, что ошиблась номером квартиры, и уйдет. Нет уж, ничего я не буду спрашивать. Пусть останется маленькая тайна. Если тайну сохранить, то он а продлится... Вдруг она, эта тайна, продлится еще!

— Так будет лучше, — кивает она. Словно мысли мои прочитала! — А вообще-то я появилась у вас в городе только сегодня.

— Понятно, — говорю я, хотя ни черта мне сейчас не понятно!

— У меня здесь много дел. Я сейчас уйду. А вернусь вечером. Или лучше я встречу тебя у института. И тогда мы пойдем вместе. Хорошо?

Я согласен.

— Никсу я возьму с собой. Мы побродим по лесу. А вечером ты покажешь мне город.

Не хочется мне ее отпускать.

— Это очень нужно?

— Очень, очень.

Никса нетерпеливо повизгивает, чувствуя, что ее поведут в лес.

Девушка высвобождает руку и проводит ею по моей щеке. Щека горит.

— У нас с тобой все будет хорошо, — говорит она.

— Это навсегда? — спрашиваю я и понимаю, что спрашивать было нельзя.

Она смеется, мотает головой из стороны в сторону. А я так и не могу рассмотреть, какого цвета у нее волосы. И смех ее больно застревает в сердце.

— Так мы пойдем?

Никса уже вся — нетерпение! Ах ты, собака! Ведь я твой хозяин!

Солнце рвется через открытое окно и балконную дверь, с улицы доносится запах молодой листвы.

Я выхожу на балкон и не слышу даже, как хлопает дверь. Я вижу их уже внизу. Никса идет без поводка, рядом. Это тоже очень странно. И еще... Березки-то перед домом уже распустились и зеленеют вовсю. И там, где только что шли они, деревья тоже распустились, а что делается дальше, я не могу рассмотреть.

Я варю суп из брикета, пью холодное вчерашнее молоко, переодеваюсь. Я как бы принял окончательно переход от зимы к весне.

В институте я заканчиваю генераторный датчик для измерения переменных электрических полей, кладу на свой рабочий стол два метровых листа меди с зазором между ними в несколько сантиметров, создавая тем самым конденсатор, и начинаю градуировать свой датчик. Я гоняю его на разных частотах и при разных напряженностях поля, составляю градуировочную таблицу, а потом вычерчиваю график.

Шеф смотрит на меня несколько оторопело: такого темпа в работе я ему еще не показывал. Из студенческих девятиэтажек доносится музыка. А у меня в голове и без того музыка, трепетная и неожиданная.

— Странно, — говорит шеф, — во дворе института еще ни один листочек не распустился.

— Так ведь только первый день тепла, — возражает ему кто-то.

— Да, первый. Однако вот на Красноармейской, на западной ее стороне, уже все тополя распустились.

— Почему только на западной?

— Потому что на западную сторону солнце светит только с утра, — поясняет шеф, — а на восточную — после обеда. К вечеру распустятся.

Да, я заметил, когда шел с обеда, что тополя выпустили листья. А на другую сторону улицы даже и не взглянул, в голову такое не пришло. Постойте... По этой стороне улицы шла она с моей собакой! Здесь был самый короткий путь в лес. И шеф, и я проходили здесь после обеда. Я мало что заметил, а вот шеф — многое. Ну, на то он и шеф, чтобы все замечать и знать. Я немного успокаиваюсь.

Перед концом работы распускаются листья деревьев и под окнами нашего института. Происходит это почти мгновенно. Я замечаю. Замечают и другие, но почему-то не начинают спорить, выдвигать гипотезы и объяснения, а просто торопливо собираются домой.

Я выхожу из проходной и вижу мою незнакомку. Она сидит на куче кирпичей за дорогой. Никса лежит возле ее ног, а в руках у девушки охапка цветов. И где только она смогла их найти? Какие сейчас в лесу цветы? Через день, через два — тогда они действительно будут. Букет из кандыков, медунок и подснежников...

Я подхожу, а она все сидит, и деревья вокруг стоят совершенно зеленые. Не могли они так распуститься за день. Неделю нужно на это.

— Ну, как? — спрашиваю я.

Никса смотрит на меня отсутствующим взглядом.

— У вас тут хорошо. Весь лес зазеленел.

— Давно вы меня ждете?

— Минут десять.

Десять минут назад деревья вокруг нашего института вдруг покрылись листвой.

Подходит шеф и смотрит на девушку испуганно-недоверчиво, потом говорит:

— Познакомь.

Как я могу их познакомить? Я даже не знаю ее имени. Я просто говорю:

— Знакомьтесь.

Они протягивают друг другу руки, но имен тоже не называют. Шеф-то, конечно, просто забыл свое.

Мимо идут научные сотрудники и инженеры. Деревья стоят зеленые-зеленые.

— У вас должно получиться тоже, — говорит она моему шефу. — Я знаю. Вы ведь сейчас пойдете по правой стороне Красноармейской?

— Да. — Шеф трясет головой и приходит в себя.

— Вам это понравится, вот увидите.

— А вы?

— Мы пойдем по берегу через Лагерный сад.

Я думал, шеф обидится, но он словно сам желает отделаться от нас. Конечно, у него жена, дети, магазин, ясли, то да се. Он наскоро прощается и чуть ли не бегом бросается по краю лесопитомника к Южной площади, от которой и начинается улица Красноармейская. А девушка подходит к проходной и кладет свои цветы на бетонную плиту, так что становится ясным, что они не просто здесь брошены, а подарены тем, кто будет проходить мимо.

Мы идем по бетонной дороге к обрыву, бетон через сто метров кончается, дальше ведет тропинка, по правую сторону которой тянется огромный пустырь-свалка с предупреждениями на фанерных щитах: «Свалка мусора запрещается!»

— Не смотри туда, — говорю я. — Вот влево ионосферная станция. Здесь красиво.

— Да, — отвечает она. — Красиво тут у вас. Только и пустырь должен зеленеть.

— Он и в хорошие-то годы не... — начинаю я и замолкаю.

Пустыря нет. Вернее, он есть, но... но какой же это пустырь-свалка?! Зеленеющие бугры и ложбинки. Густая трава скрыла отбросы человеческой деятельности.

— Да-а... — говорю я. — А завтра снова все завалят мусором.

— Жаль, что завалят. Но что я могу сделать?

Мы идем и разговариваем, а иногда молчим. Легко и разговаривать, и молчать. Зеленеют маленькие березки возле нашего института и старые березки и осины в Лагерном саду. А потом мы идем по проспекту Ленина к центру города.

Воздух над городом чист. Солнце высоко стоит над левым берегом Маны, но уже можно представить, каким будет закат, — мягким, теплым, во все небо.

— Ты замечаешь, что творится с природой? — спрашиваю я.

— Замечаю.

— Наверное, она слишком долго ждала тепла, все в ней уже было подготовлено к сегодняшнему дню, но удерживалось холодами; и вот солнце и тепло — как пусковой импульс. Поэтому все расцвело и распустилось...

У главного корпуса политехнического, где проспект Ленина сбегает с горы вниз и открывается вид на главпочтамт и низинную часть города, я вдруг смутно ощущаю что сейчас своими глазами увижу разгадку тайны. Вот она рядом, тайна, нужно какое-то усилие мысли, чтобы сообразить, что же происходит. Небольшое усилие воображения. Надо мной шелестят на легком ветерке листья, шумят несущиеся мимо машины, проходят люди, в основном студенты, а я стою и пытаюсь прочистить какие-то фильтры в своем головном мозге. Я чувствую, что только здесь, только сейчас смогу понять все.

А она стоит и улыбается, она знает все. И как, наверное, смешон я, ничего не понимающий, беспомощный и страдающий от этого.

Кто-то пробегает мимо, вниз, и кричит:

— Смотри, а там еще голые деревья!

Конечно, можно все видеть и быть слепым. Как я... Над нами березы шумят листьями, а там, внизу, в тополиной аллее, нет еще и намека на зелень, словно весна там еще и не начинается. Это и объяснимо, и немного жутковато. Слишком резок контраст.

— Ну, пошли, — говорит она.

— Такого не может быть, — бормочу я. — Невозможно... Мор, что ли, на них напал какой?

• Предыдущая
• 11/26
• Следующая