Лунный пёс. Антология - Семенова Мария Васильевна - Страница 18

Так он жил несколько дней, днем отдыхая, а ночью слушая луну и охраняя покой спящих. Вскоре люди почти привыкли к виду огромного пса. Торговцы с рынка объезжали его лапы, умело управляя тележками с фруктами и зеленью, а дети скатывались с его спины как с живой и мохнатой горки.

Меж тем пес рос каждую ночь, наполняясь луной, он не нуждался уже в земной пище, но люди в городе, не зная этого, приносили ему поесть, не переставая восхищаться его преданностью и спокойствием.

Но вот однажды пес сделался настолько огромным, что стены города начали теснить его. Пришлось убираться прочь. Осторожно он перешагивал через дома, опасаясь придавить кого-нибудь мощной лапой.

Когда пес перепрыгнул городскую стену, луна была еще высоко, и он улегся на земле, обхватив городские стены передними лапами и погружая взгляд в лунный свет.

Огромный пес охранял город и его жителей, над псом была луна, и сам он все наполнялся луной, до тех пор пока однажды луна не наполнила его до краев. И тогда пес встал и полетел луне навстречу, купаясь в блеске звезд и ночных рек. Он летел туда, где царствует вечная ночь и где можно будет, наполнившись светом, обнять лапами земной шар, охраняя покой его жителей, светиться и светить.

Свежая прохлада ночного воздуха навевала сонливость, затягивающую все кругом туманной пленкой нереальности. Черными тенями виднелись в центре маленькой площади, далеко от желтых фонарей огромные ели. Время от времени автомобили, трогаясь с места или подъезжая из глубины уходящей вдаль и вниз с холма улицы, обливали деревья светом фар, вызывая из темноты объемность и плотность. Тогда в дальнем конце площади вспыхивали двумя таинственными зелеными искрами в кустах кошачьи глаза. Свет гаснул внезапно или уносился с шелестом шин, чтобы смеркнуть в отдалении; улучив такой момент, сквозь тучи робко проглядывала луна. Тогда те же ели возникали из тени в совсем другом, скрадывающем цвет и форму призрачном облике. Главный вход и многочисленные окна аэровокзального здания бросали на асфальт площади прямоугольники света и пропускали усталый приглушенный гомон большого и вынужденного скопления людей.

Исподволь возник мощный гул, стал крепнуть, наливаться силой, властно заполнил все кругом. Потом приглушился было, словно отвернувшись, но быстро набрал мощь опять, завибрировал, превратился в рев, как будто раздирая пространство на части. Казалось, весь мир вот-вот лопнет и разлетится вдребезги, раздавленный чудовищной громадой звука, но в какое-то неуловимое мгновение лавина рева приостановилась, пошла на убыль и медленно растаяла, оставляя за собой посреди оглохшей тишины тонкий, полный тоски собачий вой.

Сквозь тишину и тоскливый испуганный вой медленно просочились прежние звуки — шелест шин, людской гомон, ворчание троллейбуса на стоянке. Резкий, обезображенный механическим вмешательством голос без труда проник из вокзального здания на темную площадь:

— Рейс 213 Симферополь — Москва задерживается на четыре часа в связи с погодными условиями в пункте назначения. Повторяю: рейс 213…

На скамье возле входа молодая женщина вздохнула и поуютней устроила голову на плече своего спутника.

— Вот видишь, — пробормотала она полусонно, — здесь прекрасно все слышно. Не прозеваем.

— Да, — меланхолически произнес тот, — и ни одного мотора не прозеваем, и ни одной собаки. Знай — отдыхай.

— Внутри тоже не тихо. Зато здесь воздух свежий, — она и договорить не успела — уже дремала.

Он с усилием поднял голову. Это не так плохо, что шумно — не к чему засыпать обоим. Вещи, конечно, в самолете, да и место не безлюдное… Вон на скамье по другую сторону входа целое семейство расположилось с детишками. Ну а, все-таки, мало ли что…

Ворчливый троллейбус уехал, подобрав десяток неповоротливых людей с чемоданами. Собачий вой умолк. Ни один автомобиль не нарушал наступившего затишья. Луна медленно просочилась сквозь облако, наполнив серебристым сиянием черные провала между владениями фонарей.

Он бездумно смотрел вперед, через площадь, в проем улицы, будто обрывающейся пропастью, но в действительности только плвно уходящей вниз. Смотрел, пока пятиэтажные дома по обе стороны улицы не задрожали в лунном свете, расплываясь туманом и приобретая новые формы — словно и похожие на прежние, но в чем-то другие, странные. Пока не растворилась в зыбком мареве луна, не исчезли отсветы фонарей, и сон не перенес его исподволь в другой мир, где над этими странными зданиями вставало солнце.

Яркий утренний свет расчерчивал четкими тенями пустую утреннюю улицу. Тени падали от косых решеток, вставленных в киирпичные ограды, и от деревьев. Это были не обычные деревья, но непобедимое свойственное сну ощущение, что все нормально и обыденно, что деревья именно такие, как им здесь полагается быть от начала времен, мешало приглядеться к ним как следует. В странных домах за оградами еще спали, но не все. С присущей сну легкостью проникая сквозь стены, он увидел лестничную площадку верхнего этажа, серо-зеленую поверхность пола и стен, блестящую в снопах утренних лучей. Косой решетчатый переплет большого окна рассекал этот блеск изломами теней, гротескно перекашивающих стены — или они в действительности были косые? Гулко лязгнул замок, сбоку распахнулась дверь, и на площадку вышел человек — странный человек в странном доме. Почти треугольное, острием книзу, лицо, пышные совершенно белые волосы щеткой надо лбом. Обыденная как деревья на улице — одежда. Человек распахнул дверь в квадратной решетчатой шахте, ступил на площадку, огороженную бортиком. Размеренно и плавно стал вращаться мощный винтовой стержень, протыкающий площадку вертикально и уходящий в потолок, размеренно и плавно площадка с человеком заскользила по стержню вниз.

Хлопнула входная дверь, выпуская человека из тени в солнечное сияние улицы. На короткий мелодичный зов — не то голос, не то свисток или рожок примчалось откуда-то снизу, из невидимой части спуска между рядами домов, белое пушистое существо — то ли овца, то ли собака. Маленькие витые рожки сидели, плотно прижатые, по бокам головы, как свернутые кренделями косички у довоенных пятиклассниц на старых фотографиях. Умилительные рожки, не удивительные — обыденные, как деревья и одежда.

Прыгая в восторге у ограды, существо издало свистящий звук, неожиданно набравший силу и мощь. Звук обратился в гул, заполнил все кругом, потряс странные дома, заставляя их расплываться в тумане, угасил солнечный свет, оставив от него только разбросанные тут и там желтые ореолы фонарей. Из раздробленного самолетным ревом сна медленно кристаллизовалась темная площадь с уходящей вниз улицей, призраки елей и пятна оконного света, а рев, сделав свое дело, угас в отдалении, оставив после себя, как и в прошлый раз, тоскливый собачий вой.

— Вот он где, смотри, Олег!

Олег, еще плохо соображая, взглянул, куда указывала разбуженная спутница. Напряженный силуэт большой лохматой собаки, черный против света отдаленного фонаря, казался на редкость выразительным. Голова и хвост в одну линию, уши прижаты — пес самозабвенно изливал то ли испуг перед отзвучавшим только что вселенским воем, то ли тоску по этому недостижимому идеалу вытья. Олег тупо смотрел, медленно возвращаясь в явь.

— Слушай, Надя, — к тому времени, как он заговорил, она уже снова почти задремала. — Какая мне сейчас приснилась интересная конструкция лифта! Площадка на винтовом валу с жесткими направляющими. Не понимаешь? Ну, по типу заглубленной гайки. Да еще со всеми подробностями застекленная шахта, зонтик над площадкой, оградки кругом площадки и вала… прямо хоть рабочие чертежи заказывай. Это же ты подумай — не нужно кабины, один пол, никаких тросов. Здорово можно облегчить конструкцию, да и безопасность выше. Честное слово, надо заявку подать.

— Менделеев ты мой, — пробормотала Надя, стараясь не засыпать слишком вызывающе.

— Менделеев лифты не изобретал… — Олег не старался.